Репетиция

Действительно, за следующей излучиной были местные. Четверо парней по пояс в воде тащили бредень. Пятый, здоровенный, как сказочный Добрыня, детина в семейных трусах и солдатских сапогах с обрезанными голенищами, стоял на берегу и светил фонарем. Отгоняя комаров, детина махал свободной, широкой, будто лопата, рукой.

-- Не слабо, - шепнула Вера.

-- А если их пугнуть взрывпакетом? - влезла с предложением Ася.

-- Они же местные! - сердито шепнул Федя.

-- Поймают, дура! - прокомментировала Вера.

Крадучись, все четверо удалились от берега. Лишь пройдя добрую половину пути к Фединому дому, Раевский почувствовал, что напряжение его наконец отпустило. Тело начала бить крупная дрожь.

Прежде чем они достигли дачи, им пришлось столкнуться с еще одним проявлением местной ночной жизни.

По шоссе, проходившему мимо дачного поселка, с ревом промчалось полдюжины мотоциклов с зажженными фарами. По одному, по двое на спинах стальных коней (гораздо больше, впочем, напоминавших кузнечиков) сидели подростки.

-- Этой зимой в дачном поселке сожгли две дачи, - со злостью заметил Федя, когда рокот моторов затих вдали.

В первые минуты, вновь оказавшись дома, они чувствовали только свинцовую усталость. Однако надо было обогреться, посушить и почистить одежду. Федя затопил камин, задернул тяжелые шторы, принес бутылку коньяка. На даче было так тепло, так уютно, что как-то сами собой вновь стали поднимать голову уснувшие, казалось, желания. Видимо, программа этой шальной ночи еще не была исчерпана.

7

Ася с Верой ни за что не хотели переодеваться в джинсовку, в которой приехали из города. Все что угодно, только не это. Федя увел их в глубину дома, вернулись они в кофтах на молнии, спортивных штанах с лампасами, шерстяных носках. Чем эта одежда лучше, Раевскому было неясно. Но вся их усталость куда-то исчезла - щеки разрумянились, глаза блестели. Сейчас, много чего повидав и испытав в Париже, он был почти уверен, что тут не обошлось без шприца. Но проверить трудно. Федю позавчера он спросить не догадался, да и приятнее думать, что это была молодость - и только.

Федя достал гитару и спел приятным баритоном несколько бардовских песен. Ася смотрела на него с обожанием. Стащила носки, уселась в позу лотоса и то и дело застегивала и расстегивала молнию на кофте.

-- Может, потанцуем? - вмешалась Вера.

-- Отчего бы и нет? - Федя отложил гитару. - Момент!

Как показалось Раевскому, прошли какие-то мгновения, и он уже принес из машины здоровенный японский магнитофон с колонками и целый ворох кассет.

Вспоминать эти безумства сейчас было легко и приятно. Забавно думать о той "совковой" смеси стыда и радости от преодоленных запретов, которую он испытывал тогда. Куда труднее вспомнить тенью удержавшийся в памяти малозначительный эпизод, ради которого он и устроил сегодня этот сеанс воспоминаний.

Они отплясывали, наверное, минут сорок. Во всяком случае, Федя успел поменять кассету. Какие-то дикие, ни на что не похожие танцы. Самое пикантное было в том, что девицы разделись до белья, но не больше. Вдруг в дверь дома довольно уверенно постучали. И все застыло.

Федя остановил магнитофон. Сделал знак рукой - тихо! Девушки крадучись отошли к дивану. Оглядевшись, Федя не нашел ничего кроме дурацкого духового пистолета и сунул его за пояс. В дверь постучали снова. Он посмотрел на Раевского.

-- Пошли вместе.

Они вышли на веранду, плотно прикрыв за собой дверь.

На крыльце горел свет. Перед дверью виднелась одинокая фигурка. На веранде было темно. Федя несколько секунд разглядывал ее, потом вынул из-за пояса свой пистолет и осторожно положил его на подоконник. Отпер наружную дверь.

Узкоплечий молодой человек, стоявший на крыльце, был на голову ниже Феди и на полторы - Раевского. При этом у него было одутловатое, будто обложенное подушечками, лицо. Но смотрел он уверенно и даже слегка брезгливо.

-- Вы бы не шумели так, ребята... В четыре часа ночи.

-- Извините, Алексей Федорович. Мы думали, что вы в городе.

-- Ну ладно, - Алексей Федорович повернулся и пошел прочь.

Федя снова запер дверь.

-- Черт. Сосед. Представляешь, он мне кредит в банке обещал устроить.

8

Проснулся Раевский рано. Солнечные лучи, падая в незанавешенное окно, били ему в лицо. Раевский приподнялся на локте, посмотрел на часы. Была только половина седьмого.

Рядом с ним на широкой двуспальной кровати с резными шишечками по углам лежала Вера и сладко посапывала во сне. Лицо ее сейчас, в ярком утреннем свете, казалось намного старше тех 18 лет, о которых говорилось вчера.

Голова Раевского гудела, ныла поясница.

Он осторожно, стараясь не потревожить Веру, выбрался из-под одеяла. Преодолевая головокружение, встал на ноги. К счастью, трусики были на нем - никакой другой одежды вокруг он не обнаружил. Оглянувшись еще раз на Веру - полные щечки, пышная, во фламандском стиле, грудь, наполовину прикрытая одеялом, вышел в коридор. Ага, второй этаж.

Спустился вниз. На тахте, закутавшись с головой, лежала Ася. Из-под одеяла торчали ее длинные загорелые ноги. Белел кусочек пластыря под коленом. Феди рядом не было.

На кресле с гербом Романовых Раевский обнаружил свои джинсы. На полу валялись его носки и ботинки. Рубашки, однако, не было и тут. Все еще до пояса раздетый, Раевский вышел на улицу. На лугу, седом от росы, увидел фигурку Феди. Через луг вел темный след. Раевский не стал прокладывать свой путь, пошел по Фединому, тем не менее ноги промокли.

-- Что, не спится? - сказал Федя вместо приветствия.

-- Не спится.

-- Вид у тебя какой-то кислый.

-- А с чего тут быть веселым? Тебе случалось когда-нибудь испохабить творческое настроение?

Федя пожал плечами.

-- По мне, делаешь дело - делай, а отдыхаешь - отдыхай. Здесь я коктейлей не смешиваю. Весь июнь я вкалывал по шестнадцати часов, у меня не было времени не то чтобы возиться с ляльками, а поесть нормально. Зато теперь вот - отдыхаю.

-- Ну, положим, о деньгах ты и сейчас думаешь.

-- Ты имеешь в виду этот чертов кредит? Да ладно, как-нибудь обойдусь или в другом месте возьму.

-- Кстати, по-моему, историческая пьеса - отживающий жанр, - продолжил он глубокомысленно. - История - настолько неустойчивый процесс, что наше описание ничего не отражает.

-- Слова-то какие!

-- Не надо иронии, я отучился в университете три курса.

-- И в чем же выражается эта историческая неустойчивость?

-- В том, что микроскопический факт может радикально изменить картину. Мы вчера устроили импровизацию. Что, ты или я предвидели, как будут развиваться события? А история - такая же импровизация, только в большом масштабе. Не понимаю, что толку копаться в прошедшем. Чего ты ищешь?

-- Аналогий, - угрюмо ответил Раевский. - Я, конечно, не верю в такую железную историческую закономерность, как нас учили в школе, но и ты тоже неправ. Мы играем пьесу, большей частью это вовсе не импровизация. Ее, может, никогда не репетировали целиком, но почти каждый кусок кем-то уже разыгрывался.

-- Ладно, - махнул рукой Федя. - По мне, все это схоластика. Я свободный человек и могу позволить себе сегодня считать так, а завтра иначе. Впрочем, - он с усмешкой посмотрел на Раевского, - я знаю, чем тебя утешить. На чердаке у нас есть еще один сундук. В нем полно старых бумаг.

9

На чердаке было достаточно светло. Поток лучей падал через слуховое окно, рассеиваясь по углам золотистой солнечной пылью. Солнце заметно поднялось, а Раевский все еще рылся в пожелтевших от времени бумагах.

Как объяснил ему Федя, здесь в основном были бумаги, оставшиеся от деда и прадеда.

-- Интересно, кем был твой прадед?

-- Псковским мещанином. Как говорится, скобарем. Правда, пол-России объездил. Кончил жизнь, по-моему, толстовцем.