Охотники из преисподни

Перемена в работах была не менее ошеломляющей. Их респектабельная скука и совершенная заурядность куда-то исчезли, и, как ни невероятно это звучит, они стали почти гениальными. Принимая во внимание вымученно банальный гротеск его прошлого периода, направление, которое теперь приняло его искусство, казалось невероятным. Вокруг меня были неистовые демоны, обезумевшие от страсти сатиры, вурдалаки, почуявшие запах склепа, ламии, сладострастно обвившиеся вокруг своих жертв, и еще более ужасающие существа, принадлежащие диковинным царствам зловещих мифов и страшных преданий.

Грех, ужас, богохульство, черная магия, страсти и злоба обители демонов – все было запечатлено с безукоризненным мастерством. Они были точно живые, что отнюдь не помогло мне успокоить расшатанные нервы, и я внезапно почувствовал настоятельное желание бежать прочь из студии, чтобы спастись от этой зловещей толпы застывших исчадий ада и высеченных химер.

Выражение моего лица, вероятно, в какой-то степени выдало обуревавшие меня чувства.

– Довольно сильные работы, не так ли? – спросил Киприан высоким резонирующим голосом, в котором слышались неприятная горделивость и торжество. – Я вижу, ты удивлен – небось, не ожидал ничего подобного.

– Откровенно говоря, нет, – признался я.- Великий боже, парень, да ты станешь Микеланджело сатанизма, если будешь продолжать в том же духе. И откуда только ты это взял?

– Да, я зашел довольно далеко, – сказал Киприан, казалось, не расслышав моего вопроса, – Возможно, даже дальше, чем ты думаешь. Если бы ты мог знать то, что я знаю, и видеть то, что я видел, ты, возможно, сделал бы что-нибудь стоящее из твоей фантастической писанины, Филипп. Конечно, ты очень умен и воображение у тебя

богатое, но зато опыта никакого.

Я был крайне удивлен и растерян.

– Опыта? Что ты имеешь в виду?

– Именно то, что сказал. Ты стараешься описать потусторонние и сверхъестественные вещи, не имея о них даже элементарных сведений из первых рук. Я пытался делать то же самое в скульптуре, ничего не зная, и ты, несомненно, помнишь, какая посредственность у меня

получалась. Но с тех времен я навидался таких видов, которые тебе и не снились.

– Звучит так, как будто ты заключил пресловутую сделку с дьяволом или что-то в этом роде, – легкомысленно заметил я.

Глаза Киприана слегка сузились, и в них мелькнуло странное, необъяснимое выражение.

– Что я знаю, то знаю. Неважно, как и откуда. Мир, в котором мы живем, не единственный, и некоторые другие лежат к нам гораздо ближе, чем ты можешь предположить. Границы видимого и невидимого иногда пересекаются.

Вспомнив омерзительный призрак, я почувствовал странное беспокойство при его словах. Всего лишь час назад я счел бы это утверждение простым словоблудием, но теперь оно приобрело зловещий и ужасающий смысл.

– С чего ты взял, что у меня нет опыта в таких вещах? – спросил я.

– В твоих рассказах нет ничего такого – ничего действительного или личного. Они все явно высосаны из пальца. Если бы ты хоть раз спорил с привидением, видел вурдалака за едой, боролся с инкубом или подставлял шею вампиру, ты мог бы достичь подлинного мастерства в искусстве создания образов и колорита в таких рассказах.

По причинам, которые должны быть довольно очевидными, я намеревался не рассказывать никому о том невероятном событии, которое произошло со мной у Тоулмэна. Но сейчас я вдруг стал описывать этот призрак со странным смешанным чувством жуткого, непреодолимого ужаса и желания опровергнуть критику Киприана. Он слушал меня с ничего не выражающим взглядом, как будто его мысли были далеко от моего повествования. Затем, когда я закончил свой рассказ, он произнес:

– Да у тебя больше способностей, чем я подозревал. Может быть, твое видение похоже на одного из этих?

С этими словами он поднял дерюгу с закутанных фигур, рядом с которыми он стоял.

Я невольно вскрикнул, пораженный тем, что мне открылось, и чуть не упал, отшатнувшись.

Передо мной чудовищным полукругом стояли семь созданий, точно слепленные с того страшилища, которое предстало моим глазам за томом Гойи. Даже в тех, которые все еще были бесформенными или незаконченными, Киприан с дьявольским мастерством сумел передать своеобразную смесь изначальной жестокости и посмертного разложения, которой был отмечен призрак. Семь чудовищ окружили обнаженную сжавшуюся девушку и тянулись к ней своими омерзительными гиеньими когтями. На лице девушки был написан абсолютный, жуткий, безумный ужас, столь же невыносимый, как и голодное предвкушение нападавших на нее чудищ. Скульптура была шедевром по своей совершенной силе и технике, но шедевром, вызывающим скорее отвращение, нежели восхищение. После моих недавних переживаний она вызвала у меня чувство неописуемого волнения. Казалось, что из привычного, знакомого мира я забрел в страну невыносимой скорби, чудовищной и неестественной опасности.

Охваченный неодолимой силой притяжения этой странной скульптуры, я не мог отвести от нее взгляда. Наконец я повернулся от нее к самому Киприану. Он разглядывал меня со странным выражением, под которым я заметил тень злорадства.

– Как ты находишь моих милашек? – поинтересовался он.- Я собираюсь назвать композицию «Охотники из преисподней».

Прежде чем я успел ответить, из-за китайской ширмы неожиданно вышла женщина. Я понял, что именно с нее Киприан лепил девушку в центре неоконченной группы. Очевидно, все это время она одевалась и теперь собиралась уходить, ибо на ней был английский костюм и элегантная шляпка. Она была очень красива, смуглой романской красотой, но ее губы были печально и неприязненно сжаты, а когда она взглянула на нас с Киприаном и открытую статую, я подумал, что ее широко расставленные ясные глаза похожи на два колодца странного ужаса.

Киприан не представил меня. Они тихо говорили о чем-то минуту или две, но я не разобрал и половины того, что было сказано. Однако я сделал вывод, что они договариваются о следующем сеансе. В голосе девушки слышались умоляющие, испуганные ноты, перемешанные почти с материнской заботой, а Киприан, казалось, спорил или пытался в чем-то убедить ее. Наконец она вышла, бросив на меня странный просящий взгляд, о причинах которого я мог лишь догадываться.

– Это была Марта, – спохватился Киприан. – Она наполовину ирландка, наполовину итальянка. Хорошая модель, но, кажется, моя новая скульптура немного ее нервирует.

Он отрывисто рассмеялся, и смех его был безрадостным и неприятным, точно кашель колдуна.

– Во имя Господа, что ты пытаешься здесь сделать? – взорвался я. – Что это все значит? Неужели такая гадость действительно существует где-то на земле или в аду?

Он зло и хитро рассмеялся и мгновенно стал уклончивым.

– Все может существовать во многих измерениях бескрайней вселенной. Все может быть реальным – или нереальным. Кто знает? Не мне судить. Выясни это для себя сам, если сможешь – здесь раздолье для предположений, и даже, может быть, больше, чем для предположений.

И он немедленно сменил тему. Сбитый с толку и озадаченный, с мучительно мечущимся в поисках объяснения умом и нервами, более чем когда-либо расшатанными мрачной загадкой всего происходящего, я прекратил расспрашивать его. Мое желание покинуть студию стало почти непреодолимым и превратилось в безумную, всепоглощающую панику, побуждающую меня сломя голову выбежать из комнаты и броситься вниз по ступеням в безопасную уютную повседневность улицы двадцатого века. Мне показалось, что лучи, проникавшие сквозь стеклянную крышу, исходят не от солнца, но от какого-то темного светила; что комната затянута нечистой паутиной тени в тех местах, где тени не могло быть; и что каменные дьяволы, бронзовые ламии, терракотовые сатиры и глиняные горгульи размножились каким-то непонятным образом и вот-вот наполнятся губительной жизнью.

Едва понимая, что говорю, я еще некоторое время продолжал беседовать с Киприаном Затем под предлогом выдуманной встречи со знакомым, я неуверенно пообещал заглянуть еще раз перед отъездом из Сан-Франциско и ушел. К моему удивлению, модель кузена стояла в нижнем холле, у основания лестницы. По ее поведению и первым произнесенным словам стало очевидно, что она поджидала меня.