Гросспираты

— Так как у меня не было оснований не верить указанному официальному органу, я прекратил все попытки и старания, — заявляет гросс—адмирал.

Но вот в марте 1945 года Гесслера освободили. Он встретился с Редером и расска­зал, что «был подвергнут пыткам, во время которых ему забивали деревянные клинья между пальцами». Гесслеру стало известно, что «эти пытки производились по приказу фюрера». И что же Редер?

Гросс-адмирал дает четкий ответ:

— Когда я получил это известие, первое, что сделал, — пошел со своей женой на озе­ро за моим домом и бросил в воду свой золотой партийный значок.

Обвинитель осведомляется: нельзя ли считать, что это был первый протест гросс—ад­мирала против политики нацизма.

Редер. Я всегда заявлял решительные протесты...

Но сколько ни рылся в своей памяти подсудимый, кроме истории с женитьбой адъютанта на девушке «с дурной славой», ничего конкретного припомнить не мог. Да вот еще увидев следы пыток на руках у своего бывшего начальника, оглядевшись и убедившись, что русская армия уже за Одером, союзные войска за Рейном, а главное, что Гитлера поблизости нет, гросс-адмирал взял да и бросил в озеро золотой значок нацистской партии. Как—никак это проще и дешевле, чем, скажем, демонстративно вернуть полученную от Гитлера незадолго до отставки награду — 250 тысяч марок!

Май 1945 года. Самоубийство Адольфа Гитлера. В своих московских показаниях Редер дал этому факту такое объяснение:

— Я убежден, что ему не оставалось иного пути после того, как он резко критико­вал поведение Вильгельма II, бежавшего (после поражения Германии. — А. П.) в ней­тральную страну, и после того, как... довел немецкий народ до такого ни с чем не срав­нимого ужасного положения.

Конечно же, в этом лаконичном комментарии нет ни слова о собственной ответст­венности за многолетнее сотрудничество с фюрером и верную службу ему. А ведь Ре­дер хорошо знал, с кем связал свою судьбу, свою карьеру. Столь же хорошо, как и Гитлер знал Эриха Редера, энергичного и верного помощника, до тех самых времен, пока на горизонте не обозначились явственно результаты Сталинградской битвы.

На Нюрнбергском процессе Редер, в отличие, скажем, от Геринга, вел себя тихо, стремился ни с кем не вступать в конфликты, никого ни в чем не упрекал. «Тишайший Редер» — так его и звали. Он—то сразу усвоил — затронь кого-нибудь, и посыплются не­приятности... И все же выдержать такую тактику до конца не удалось. Неожиданно ворвался еще один документ и вызвал страшную бурю.

В 1945 году в Москве следователь спрашивал Редера, что он думает о тех, с кем много лет сотрудничал. Там с ним обращались, как оценил сам гросс—адмирал, «истинно по—рыцарски». Где—то в глубине души у него затаилась надежда, что ему уже не придет­ся больше свидеться со своими бывшими коллегами. Советские следователи, не связы­вая Редера никакими формальностями, дали ему возможность изложить свои соображе­ния, как ему заблагорассудится. И он изложил.

Но истекли несколько месяцев. Из Москвы пришлось переехать в Нюрнберг и пред­стать перед Международным трибуналом.

У пульта советский обвинитель Ю. В. Покровский.

Покровский. У меня остается к вам последний вопрос. Не было ли сделано вами 28 августа 1945 года в Москве письменного заявления о причинах поражения Германии.

Редер. Да, это так. После поражения я очень детально занимался этим вопросом.

Обмен такими репликами вызвал большую озабоченность на лицах подсудимых. Что «тишайший Редер» написал о них, какой еще сюрприз подготовил?

Редеру передается копия его московских записок. Автор заметно бледнеет и стара­ется не смотреть на скамью подсудимых. Его просят найти определенные выдержки, и Редер нервно листает документ.

Вот она, первая: «Мое отношение к Адольфу Гитлеру и партии. Роковое влияние на судьбу немецкого государства оказала личность Геринга...»

Совсем сник господин гросс—адмирал. Он чувствует, что кроме суда ему придется еще держать ответ перед рассвирепевшим Германом Герингом и другими по—разному настроенными «коллегами».

Покровский. Вы нашли это место?

Редер. Да, я нашел...

Покровский вслух повторяет уже прочитанные Редером строки и следует по тексту дальше: «Невообразимое тщеславие...»

В этот момент к трибуне неровным шагом подходит адвокат Редера доктор Зим—мерс.

— Разрешите мне попросить у вас один экземпляр с тем, чтобы я мог следить... Адвокат получает просимое и удаляется на свое место. К нему тянутся другие за­щитники. Все вместе впиваются в текст.

Вскоре возникает спор.

Зиммерс. Господин председатель, разрешите мне высказаться как раз по поводу этого документа.

Ему предоставляется слово, и он начинает доказывать, почему «не следует огла­шать эти выдержки».

К трибуне подходит американский обвинитель:

— Господин председатель, есть причина для того, чтобы зачитать этот документ. Обвинитель объясняет: в документе содержится нечто такое, что может вызвать же­лание других подсудимых передопросить Редера.

Адвокатов, а вернее многих подсудимых, это не устраивает. Зиммерс опять бро­сается в атаку. Американский обвинитель просит прекратить спор:

— Мне кажется, что так мы потеряем гораздо больше времени, чем если бы полков­ник   Покровский зачитал этот документ... Его все услышат, и если кто—либо захочет задать... вопросы, то это можно будет сделать очень быстро.

Зиммерс. Господин обвинитель ошибается, если считает, что подсудимые еще не знают этого документа...

Но все тщетно. Советский обвинитель уже оглашает выдержки из показаний Редера:

«Геринг оказал гибельное влияние на судьбу немецкой империи. Его характерными чертами было невообразимое тщеславие, честолюбие, стремление быть популярным, пускать пыль в глаза, неверность, эгоистичность, которые он не пытался сдерживать ни ради государства, ни ради народа. Он особенно отличался своей жадностью, расточи­тельностью и изнеженными манерами, несвойственными солдату. Я убежден, что Гитлер понял его очень скоро и воспользовался им, поскольку это отвечало его целям, и он по­ручал ему выполнение все новых и новых задач с тем, чтобы обезопасить его для себя».

Ю. В. Покровский делает короткую паузу, спокойно перелистывая документ, и оста­навливается на странице 24:

«Фюрер старался показать, что его отношение ко мне является хорошим. Он знал, что я пользуюсь почетом и доверием в действительно авторитетных кругах немецкого народа так же, как, например, барон фон Нейрат, граф Шверин фон Крозиг, Шахт и дру­гие, чего нельзя было сказать о Геринге, фон Риббентропе...»

Трудно передать, что происходило в это время на скамье подсудимых. Куда ни шло, если бы Редер всех постриг под одну гребенку. А то ведь одних он топит в грязи, а дру­гих возводит в князи. «Виновник торжества» чувствует себя как на горячих угольях. Он пытается оправдаться:

— Я никогда не рассчитывал, что эти мои заявления станут известны общественнос­ти. Эти записи предназначались лишь для меня и для моей позднейшей оценки событий...

Но исправить положение уже нельзя. Джин выпущен из бутылки. И все же Редер продолжает:

— Я хотел бы, господа судьи, особенно попросить о том, чтобы то, что я сказал о гос—

подине генерал—полковнике Иодле, также было включено в протокол заседания... В частности, я хотел бы сказать, что поведение генерал—фельдмаршала Кейтеля в отноше­нии фюрера позволило ему долгое время поддерживать с ним терпимые отношения, в то время как если кто—нибудь другой находился на этой должности, то ежедневно или через день происходили бы столкновения с фюрером и тогда была бы невозмож­на работа всех вооруженных сил...

Зачем вдруг Редеру понадобилось подымать так Кейтеля? Это нетрудно было по­нять, памятуя предшествовавшую тому весьма любопытную сцену.

Когда еще шел спор между обвинителями и защитой — зачитывать или не зачиты­вать на суде московские показания Редера, Иодль сказал своему адвокату:

— Пусть зачитывают.