Смерть в экстазе

Объекты, выдвинутые в настоящее время, представляли собой излишне пухлое кресло для чтения, два малых столика по бокам, скамеечку для ног и кухонную нишу. Улыбающийся Оуэн Дженнисон сидел в кресле. С чего ж ему было не улыбаться. Естественную ухмылку его черепа прикрывала разве что иссохшая кожа.

– Комната маленькая, – сказал Ордас, – но не слишком. Так живут миллионы людей. В любом случае человек Пояса вряд ли может быть склонен к клаустрофобии.

– Нет, разумеется. Прежде чем присоединиться к нам, Оуэн пилотировал одиночный корабль. По три месяца в тесноте, в кабине настолько крошечной, что при закрытом воздушном шлюзе нельзя выпрямиться во весь рост. Нет, не клаустрофобия, но… – я обвел рукой комнату. – Что вы видите здесь из его вещей?

Кладовка, хоть и маленькая, была почти пуста. Одежда для улицы, бумажная сорочка, пара туфель, маленький коричневый чемоданчик. Все новое. Несколько предметов в ванной аптечке были равно новыми и безымянными.

– И что? – спросил Ордас.

– Люди Пояса – непоседы. Они не владеют многим, но следят за тем, чем владеют. Небольшие ценности, реликвии, сувениры. Не могу поверить, что он не захватил с собой хоть чего-то.

Ордас приподнял бровь.

– Его скафандра?

– Считаете, это невероятно? Вовсе нет. Внутренность скафандра и есть дом для поясника. Иногда он остается его единственным домом. Он тратит состояние, украшая скафандр. Если он лишится скафандра, он не будет более поясником. Но нет, я не настаиваю, что он должен был привезти свой скафандр. Но у него должно было быть хоть что-то. Его склянка с марсианской пылью. Кусочек железоникелевого метеора, который извлекли у него из груди. Если б он оставил все свои сувениры дома, он подобрал бы что-либо интересное на Земле. Но в этой комнате нет ничего.

– Может быть, – деликатно заметил Ордас, – он не замечал окружающее.

И это как-то расставило все по местам.

Оуэн Дженнисон сидел, ухмыляясь, в заляпанном шелковом халате. Ниже подбородка потемнение лица, имеющее космическое происхождение, переходило в обычный загар. Его светлые волосы, излишне длинные, были подстрижены по земной моде; от типичной для Пояса прически в виде гребня, которую он носил всю жизнь, не осталось и следа. Половину лица закрывала месячная поросль неухоженной бороды. Из макушки выступал маленький черный цилиндр. От конца цилиндра к стенной розетке тянулся электрический шнур.

Цилиндр представлял собой дроуд, преобразователь тока, предназначенный для электроманов.

Я шагнул к трупу и наклонился, присматриваясь. Дроуд был стандартной модели, но переделанный. Обычный дроуд электромана передает в мозг только слабую струйку тока. Оуэн получал дозу раз в десять большую – достаточную, чтобы разрушить его мозг за месяц.

Я протянул свою воображаемую руку и коснулся дроуда.

Ордас спокойно стоял рядом, позволяя мне без помех заниматься расследованием. Естественно, он не подозревал о моих ограниченных паранормальных способностях.

Моими воображаемыми пальцами я прикоснулся к дроуду в голове Оуэна, затем пробежался ими до крошечной дырочки в его скальпе и далее вглубь.

То была стандартная хирургическая работа. Оуэн мог сделать эту операцию где угодно. Дырочку в голове, невидимую под волосами, почти невозможно обнаружить, если даже знаешь, что искать. Даже лучшие друзья не будут знать, разве что застанут с подключенным дроудом. Но дырочка служит указанием на разъем большего размера, вделанный в черепную кость. Мысленными пальцами я коснулся разъема, провел ими по тонкой как волос проволоке, уходившей вглубь мозга Оуэна к центру удовольствия.

Нет, его убил не излишний ток. Оуэна убило отсутствие воли. Ему не хотелось вставать.

Он умер от голода, сидя в этом кресле. У его ног валялись пластиковые бутылки-тюбики, еще пара лежала на боковом столике. Все пустые. Месяц назад они были полными. Оуэн умер не от жажды. Он умер от голода, и его смерть была спланирована.

Оуэн, дружище. Почему он не пришел ко мне? Я сам наполовину принадлежу Поясу. Какие б у него ни случились неприятности, я бы вытащил его из них. Немного контрабанды – что из того? Почему он сделал так, чтобы мне сообщили только после того, как все будет кончено?

Комната была чистой, такой чистой. Надо было подойти близко, чтобы обонять смерть: кондиционер все втягивал и уносил прочь.

Он был очень методичен. Кухня была выдвинута; к раковине от Оуэна шел шланг. Он снабдил себя водой, чтобы протянуть месяц; он заплатил квартплату за месяц вперед. Он сам срезал шнур дроуда так коротко, чтобы привязать себя к розетке вне досягаемости кухни.

Сложный способ умереть – но имеющий свою прелесть. Месяц экстаза, месяц высочайшего физического восторга, которого может достигнуть человек. Я мог представить, как он хихикает каждый раз, вспоминая, что умирает от голода. Когда еда всего в нескольких шагах… но пришлось бы вытащить дроуд, чтобы дотянуться. Возможно, он откладывал решение… и снова откладывал…

Оуэн, я и Гомер Чандрасекхар прожили три года в тесной каморке, окруженной вакуумом. Что было такого в Оуэне Дженнисоне, чего я не знал? Какую его слабость мы не разделяли? Если Оуэн поступил таким образом, я тоже мог это сделать. И я испугался.

– Очень искусно, – прошептал я. – По Поясному изящно.

– Вы хотите сказать, типично для поясника?

– Вовсе нет. Поясники не кончают самоубийством. И уж точно не таким образом. Если поясник вынужден уйти из жизни, он взрывает двигатель своего корабля и погибает подобно звезде. Типична аккуратность, а не результат.

– Ну хорошо, – сказал Ордас. – Ну хорошо.

Он чувствовал неловкость. Факты говорили сами за себя, но ему не хотелось называть меня лжецом. Он вернулся к формальностям.

– Мистер Хэмилтон, вы опознаете этого человека как Оуэна Дженнисона?

– Это он.

Он всегда был чуточку полноват, но я узнал его, как только увидел.

– Но давайте удостоверимся, – я стянул грязный халат с плеча Оуэна.

Левую сторону его груди занимал почти идеально круглый шрам в восемь дюймов в поперечнике.

– Видите это?

– Да, мы его заметили. Старый ожог?

– Оуэн был единственным известным мне человеком, который мог продемонстрировать на коже шрам от метеора. Он врезался ему в плечо как-то раз в открытом космосе и распылил по коже испарившуюся сталь скафандра. Потом врач извлек крошечную частицу железо-никеля из центра шрама, как раз под кожей. Оуэн всегда носил при себе эту крупинку металла. Всегда, – повторил я, глядя на Ордаса.

– Мы ее не нашли.

– Ясно.

– Я сожалею, что заставил вас пройти через это, мистер Хэмилтон. Вы сами настояли, чтобы тело оставили на месте.

– Да. Благодарю вас.

Оуэн скалился на меня из кресла. Я чувствовал боль в горле и животе. Как-то я потерял правую руку. Потеря Оуэна была сходным ощущением.

– Я хотел бы узнать побольше об этом деле, – сказал я. – Не сообщите ли вы мне подробности, как только что-нибудь выясните?

– Разумеется. По каналам АРМ?

– Да, – это дело не касалась АРМ, хоть я и заявил Ордасу обратное; но престиж АРМ поможет. – Я хочу знать, почему умер Оуэн. Может, он просто сошел с катушек… культурный шок или что-то еще. Но если кто-то вынудил его умереть, я доберусь до него.

– Не лучше ли предоставить отправление правосудия… – начал было Ордас и растерянно осекся.

Говорил ли я как простой гражданин – или как сотрудник АРМ?

Я оставил его в задумчивости.

В вестибюле оказалось некоторое число жильцов, входивших и выходивших из лифтов, или просто сидящих в креслах. Я постоял какое-то время перед лифтом, вглядываясь в мелькающие лица. На них, казалось мне, обязательно должны были присутствовать следы размывания личности.

Комфорт массового производства. Помещение, чтобы спать, есть, смотреть три-ди, но не для того, чтобы быть хоть кем-то. Живя здесь, не владеешь ничем. Какого рода люди будут так жить? Они все должны выглядеть одинаково, как отражения в зеркальном трельяже парикмахерской.