Страница 14 из 23
Далее шли интервью. Жанна рассказала, что она учится в школе, математики терпеть не может и мечта её — сниматься в кино. Жена убитого поведала, что я с самого начала был ей несимпатичен (вот уж не догадывался!), она с первого взгляда поняла, что я с нехорошими целями приехал в Новый Свет. Какой-то деятель муниципалитета пространно заявлял, что власти чересчур доверчивы к иностранцам и близоруко допускают массовый приезд из подозрительных стран. И только Кэйвун из всех опрошенных предположил, что убийцу надо искать среди похитителей картин. Мнение его было напечатано, но микроскопическим шрифтом, и тут же под жирным заголовком “Ищите!” был помещён мой портрет в профиль и анфас, перечень примет (даже родинку на скуле рассмотрел кто-то) и указания на то, что я могу появиться в мундире убитого, поэтому надо обращать внимание на полицейских, говорящих с иностранным акцентом, в особенности с раскатистым “ар” и с неправильным “ти-эйч”.
— Пожалуй, тебе не стоит высовывать носа, — сказал мне Пол Длиннорукий (таково было прозвище главаря шайки в уголовном мире). — Обвинение в убийстве — вещь серьёзная, особенно для иностранца. Иностранцу тут выпутаться трудно. Пожалуй, лучше отсидеться в неприметном убежище. Сама судьба привела тебя на наш уединённый островок.
Этот разговор был одним из многих в долгой цепи, потянувшейся с первой же ночи.
— Ладно, я поверил в твоё умение, — сказал тогда Пол, оправившись от первого изумления. — Раны заживлять ты способен. А теперь переделай нос моей девчонке. Какой нос ты хочешь, Салли, прямой или горбатый?
— Переделывать чужой нос — задача очень сложная, — сказал я. — Это требует времени и времени. Отвезите меня в Монреаль, я постараюсь сделать это до отъезда.
Я уже говорил, что давал обещание не наобум. Правда, до сих пор я ещё не пробовал метаморфизировать других, но не раз думал, как подойти к такой проблеме.
Суть в том, что моему сознанию клетки тела подчиняются, у всех других людей клетки независимы и своевольны. Казалось бы, препятствие непреодолимое. Но я подумал: нельзя ли сделать так, чтобы клетки чужого тела слушались приказов моего мозга? Как я отдаю приказы? Через посредников. Я начинаю с воображения, воображение воздействует на нервы и железы, железы меняют состав крови. Кровь тоже посредник в метаморфозе… Но кровь мою я же могу перелить в чужое тело. Не будут ли тогда чужие клетки выполнять приказы моей полновластной крови?
Гадательно. Спорно. Рискованно. Но у меня же не было выбора. И я сказал с напускной уверенностью:
— Отвезите меня в Монреаль. Я это сделаю до отъезда.
Гангстер расхохотался:
— Мальчик, ты на редкость непонятлив для своего возраста. Условия ставлю я. Цап вообще предлагал тебя ликвидировать (“коп” — сцапать, обычное прозвище полицейских в Америке), и он прав: так разумнее и безопаснее. Но я оставлю тебя в живых, если ты поправишь носик моей подружки, подправишь, не выходя из этого дома. А если не сумеешь, отдадим тебя Цапу и дело с концом.
Я сказал:
— Я гражданин иностранного государства. Вы ответите по закону…
— Милый, всё-таки ты здорово туп. Боксёр тебе отшиб мозги, что ли. Я не политикан, я киднэппер, я человек вне закона. Конечно, я отвечу закону, если закон меня сцапает, но сначала он должен сцапать. Почему-то это не всегда удаётся. Щёлочек много в законе для вёртких. И главное, я не понимаю, какая тебе польза, если я отвечу по закону за твою гибель, безвременную и скоропостижную.
— Я не боюсь, — сказал я. — И пусть ваша Салли остаётся курносой.
— А мы поступим по правилам киднэппинга, — сказал он. — Как, ты не знаешь этих правил? В вашей стране нет киднэппинга. Боже мой, какие же у вас отсталые, доморощенные преступники! Правила такие: уведя козлёнка, ты извещаешь встревоженных родителей, что они получат своё чадо за такую-то сумму. Если родители упрямы и скупы, через неделю посылаешь им левое ушко чада. Ещё через неделю — второе ушко. И ждёшь ещё три дня…
— А потом? — вырвалось у меня.
— А потом ликвидируешь залог. Ничего не поделаешь, издержки бизнеса. Значит, родители попались чёрствые и жадные, бессердечные люди, которые трясутся над деньгами, капиталы им дороже ребёнка. С такими лучше не иметь дела.
— И вы убивали детей? — спросил я почти с любопытством.
К моему удивлению, Пол перекрестился.
— Бог миловал, — сказал он. — Я не встречал таких изуверов среди родителей. Но Барба, мой незабвенный учитель, преславно кончивший жизнь на электрическом стуле, говаривал, что он не имеет возможности содержать приют для отпрысков всяческих скупердяев. “Жадность поощрять не надо”, — говорил Барба.
Все это было так чудовищно, что я просто не поверил. Я сказал, что мои родители давно лежат на кладбище и едва ли будет толк, если мои уши будут посланы туда. А против посылки моего уха в посольство я не возражаю.
— Да, понимаю, тут случай особый, — сказал старый бандит. — Ты себе вырастишь новое ухо за два часа. С тобой другой разговор. Заупрямишься — жить не будешь. И два дня даётся на размышление.
Для убедительности меня оставили на два дня без еды.
Я лежал на полу в винном погребе, который был превращён в мою тюрьму, вдыхал пьяные ароматы всех хранившихся здесь и пролитых по каплям вин, лежал, с головой, мутноватой от спиртных запахов и от голода, и размышлял, прикончат меня гангстеры или не прикончат.
И приходил к выводу, что, пожалуй, прикончат. Для них это проще, чем выпустить меня, а самим после этого прятаться от закона.
Ну и что же делать? Подчиниться? Обидно. Недостойно. Не подчиниться? Убьют. Или не убьют, блефуют, запугивают?
И вот дня через два Пол принёс мне ту газету с сенсационным сообщением о смерти Джереми. Как бы хотел продемонстрировать, что перед убийством их шайка не остановится.
Представьте себе, что мне стало жалко Джереми — этого запутавшегося предателя, хотя меня он предлагал уничтожить. Физиономию я ему расквасил бы с большим удовольствием, но убить… это другое дело. Наверное, очень трудно желать смерти человеку, которого знаешь лично. Я помнил его мрачное уныние и озабоченную тревогу о детях, которым нужны средства для бизнеса и для образования, его глупую жену, подозревавшую меня с первого взгляда: тяжко придётся ей в безжалостном западном мире. Кажется, Джереми играл на скачках, вероятно, наделал долги, хотел поправить дела, на свой риск попробовал служить двум хозяевам — закону и беззаконию. И дослужился. Рискнул и утонул.
— Это вы укокошили его? — спросил я.
— Зачем я скажу “да”? — вопросом на вопрос ответил гангстер. — “Да” я не скажу на суде и не скажу лишнему свидетелю. Но Барба, мой наставник, царство ему небесное, если в то царство впускают мучеников электрического стула, говаривал, что в нашем деле нельзя таскаться с балластом. Этот Цап замарал себя кругом: не сберёг картину, не нашёл картину, тебя увёз, назад не привёз. Служба его в полиции кончилась. Он ехал назад, чтобы попасть под следствие и других потянуть за собой. Смерть для него была самым благородным исходом. Человек мужественный на его месте решился бы на самоубийство. Но Джереми не был мужественным человеком.
— И вы убили своего товарища?
— Я лично не убивал. Но Барба считал, что разумные люди должны избавляться от балласта.
— Разумные люди разумных людей не убивают.
Пол пожал плечами:
— Не понимаю логики. Коп хотел уничтожить тебя, а ты волнуешься, когда убрали этого копа. Ты лучше о себе поволнуйся. Какое у тебя положение? Ты уехал вдвоём с человеком, этого человека нашли убитым. Сам же ты оказался в чужой стране, перешёл странным образом через границу без визы, явно хотел скрыться. На суде тебе придётся тяжко. Конечно, у закона много щёлочек, но ты иностранец, ты ходов и выходов не знаешь. Моё гостеприимство — спасение для тебя. Но я не люблю упрямых гостей. Барба говорил, что он человек дела, не к лицу гангстеру содержать гостиницу для недогадливых. Два дня ты думал, подумай ещё часика два, и хватит.