Когда выбирается “Я”

В общем, я согласился переделывать нос Салли. Решил, что никому не будет вреда от этой переделки ни в Восточном полушарии, ни в Западном. Подумал, что так я выиграю время, а там улучу момент или придумаю что-нибудь. И умереть было жалко — жалко уносить в могилу уникальный секрет перевоплощения. Не знаю, идеально ли я поступил, никого не уговариваю следовать моему примеру. Может быть, благороднее было во имя принципиальности пойти на смерть. Но ведь никто не узнал бы даже о моей стойкости. Я оставил бы мир подозрительно исчезнувшим, предполагаемым убийцей. Мне выжить надо было хотя бы для того, чтобы имя своё очистить.

— Цена носа Салли — моя полная свобода, — сказал я.

И ожидал, что Пол скажет: “Да-да, разумеется”. И не собирался верить слову убийцы. Велика ли цена его слова, если жизнь человеческая для него ничто?

— Условия диктую я, — возразил гангстер. — Зачем мне говорить “да”, кто меня заставляет? За красивый носик Салли ты получаешь жизнь. Полгода жизни, разве этого мало? А там посмотрим, ещё какой нос получится. Жизнь я тебе гарантирую. И довольно. Слово сказано. У Длиннорукого Пола слово верное.

Видимо, человеку чем-то надо гордиться обязательно. “Слово верное!”

— Какой же вы нос хотите? — спросил я краснолицую подругу гангстера.

Оказывается, этот вопрос был решён заранее. Салли принесла мне в качестве эталона вырванный из иллюстрированного журнала цветной портрет некоей европейской принцессы. Не кинозвезду выбрала Салли и не миллионершу — естественный идеал для американки, а европейскую принцессу. Церемонного благородства хотелось гангстерше.

Впрочем, принцесса была прехорошенькая: миловидная блондинка с острым носиком и пухленькими, хотя и поджатыми надменно губками. Маленькая голова на несколько длинной шее нисколько не портила впечатления. Принцесса держалась с достоинством. Это хорошо и не только для принцессы.

Я распорядился размножить портрет и наклеить на все зеркала. Читателю я уже объяснял этот приём: нужно подкреплять воображение какими-то вещественными свидетельствами. И я сделал фотомонтажи из лица принцессы и платьев Салли и сделал групповые портреты: принцесса и Пол в обнимку, принцесса и Пол на лодке.

Затем последовало переливание крови. К счастью, кровь у меня нулевой группы, я универсальный донор. И дал я Салли лёгкую дозу снотворного: не для забытья — для лёгкой дремоты. Дремота облегчает внушение. На собственное воображение Салли я не очень надеялся.

А далее последовали сеансы внушения.

— Глядите в зеркало, — твердил я Салли. — Девушка в зеркале — это вы. И это вы с Полом в лодке. У вас тонкие ноги, лёгкая походка, чуть пританцовывающая. У вас худенькие руки, длинные пальцы музыкантши. У вас бледное лицо и прямой носик, остренький кончик у носа. Вот такой нос, в зеркало глядите.

И дело пошло, пошло и на этот раз. Кровь моя, введённая в чужие вены, начала переделывать чужие клетки. Пышнотелая гангстерша стала молодеть — это было заметно уже после третьего сеанса. Талия её стала стройнее, лицо бледнее и тоньше, нос приподнялся и вытянулся, шея удлинилась. Все это напоминало кинонаплыв, растянутый на многие сутки. В грузных чертах сварливой сорокалетней женщины проступала кокетливо-надменная девушка.

Занятно было следить, как меняется и поведение Салли. Когда жирно намазанный рот крикливой торговки сменили поджатые губки, Салли перестала ругаться, стала кокетливо сюсюкать. С тонкими кистями рук появилась и аккуратность. Салли стала, наводить чистоту и украшать цветами дом; цветы появились даже в моем винном погребе. Не знаю, какую роль тут играло новое тело. Вероятнее, Салли приспосабливалась к новому облику психологически, входила в роль молодой девушки и надменной принцессы.

И отношение к людям изменилось у Салли, в частности отношение к Полу. Ранее она обращалась с ним чаще всего с раздражением. Это было раздражение торговки, которая продешевила на рынке, продав свой товар хитрому старику, и вместе с тем уважение к этому старику, перехитрившему даже её. Сейчас крикливая вздорность сменилась презрительной покорностью. Салли вела себя как знатная пленница пирата Она уступила силе, но презирает победителя.

Сам-то “пират” не замечал разницы. Он был из тех, кто в любви не интересуется ответными чувствами. Подруга стала моложе и привлекательнее. Он был в восторге, как собственник, чьё имущество повысилось в цене вдвое. А что там думает имущество, его не интересовало нисколько.

Увлечённый удачей, чуть ли не в первый день он мне предложил сделку.

— Давай создадим синдикат, — сказал он. — Мастерство твоё, организация моя, доходы пополам — фифти-фифти. Я мог бы и больше взять по справедливости, потому что ты как иностранец и шагу не ступишь в этой стране, как приступиться, не знаешь. Да ты и документы не добудешь — тебя вышлют сразу же. Клиентов не найдёшь, кабинет снять не сможешь. Но я играю честно, фифти-фифти, и пусть за все платит клиент. В стране бродят толпы личностей, желающих сменить свою фотографию: стареющие кинозвезды, кряхтящие старики, женихи и невесты с кривыми носами, косыми глазами, добрые молодцы, не поладившие с законом. Мы из них выберем тех, у кого карман набит туго. Таксу установим подходящую: скажем, полмиллиончика за перевоплощение. Четыреста девяносто восемь тысяч — для убедительности. По доллару за каплю твоей волшебной крови. Двоих ты обработаешь за месяц. Вот и миллиончик нам очистится на двоих. Подойдёт такой доход?

— Не подойдёт, — сказал я.

Он не понял, начал уговаривать. Предложил иной процент: мне шестьдесят, ему сорок (“Все равно клиент оплатит”).

— Не пойдёт, — сказал я. — Я домой хочу.

Он продолжал уговаривать:

— Дом хорошо, а деньги лучше. У себя дома ты не заработаешь столько. У вас миллионеров нет, там стричь некого.

“Золотого телёнка” вспомнил я при этом.

— Нет, я домой поеду, на родину.

— А что ты имеешь у себя дома? — продолжал он на следующий день. — Вот ты рассказывал Салли, она мне пересказала… (Я действительно рассказывал Салли о своём житьё-бытьё на очередном сеансе, когда она задала мне главный женский вопрос: есть ли у меня жена и дети?) Ты — владелец мирового открытия, живёшь в холостяцкой квартире на пятом этаже под крышей. У тебя одна комната и кухня, ты сам себе жаришь яичницу и варишь какие-то кусочки теста с мясом (речь шла о пельменях).

У тебя в шкафу два костюма и одно пальто на все сезоны. Ты ездишь на работу в поезде, у тебя даже машины нет. Я обещаю тебе — слово Пола! — через месяц у тебя будет собственный дом и две машины с шофёром, через год — вилла во Флориде, свой самолёт и своя яхта. Слово Пола! И чековая будет книжка, и ты будешь выписывать любые суммы. И будешь ездить в магазин и высматривать там, что тебе понадобится, выбирать по прейскуранту, фургончики доставлять на дом.

— Не все покупается за деньги, — сказал я.

Ну как я мог объяснить ему, похитителю детей и картин, своей жизнью рискующему, чужую — уничтожающему за деньги, что я живу в другой плоскости. Вот я делаю на себе опыты, я набираю факты. Но придёт же день, когда я смогу, право получив, объявить, что отныне каждый человек — каждый, а не только мешки с долларами, может переделать себя, улучшить себя по своему вкусу. Не будет калек, не будет уродов, не будет несчастных, собой недовольных, не будет пугающих и отталкивающих. Ну при чем тут деньги? Могу я это променять на виллу и яхту? Что мне делать на яхте? Ходить по правому борту, ходить по левому борту, пересчитывать собственные каюты? Да у меня нет на это времени. Я работаю. А в отпуск надеваю рюкзак и иду в горы. Любые. И бесплатные.

— Нет, деньги — это все, — настаивал гангстер. — Все уважают монету. Только одни говорят об этом честно, а другие ханжат, жеманятся, как проповедники в церкви. Ты, мальчик, сам не из церковного сословия?

Сначала я удивлялся даже, для чего это гангстер ведёт со мной эти длинные беседы. Потом до меня дошло: Пол оправдывается перед самим собой. Человеку трудно жить без самоуважения, считать себя отщепенцем и выродком. Самому скверному надо гордиться хоть чем-нибудь, оправдать свои грехи и преступления. Только в плохих пьесах капиталисты, скрежеща зубами, декламируют: “Я хищник и грабитель, я кровопийца, мне нравится кровь сосать”. Капиталисты подлинные считают себя благодетелями и кормильцами своих наёмных рабов. Воры уверяют, что воруют все люди поголовно, но честные воруют трусливо, а они, уголовники, смело и открыто. Тот же мотив проповедовал и Пол. Деньги нужны всем, деньги любят все, но ханжи притворяются бескорыстными, а люди деловые откровенно признаются в любви к деньгам. И везучим доллары достаются легко, от родителей, достаются почётными путями, а невезучие должны вырывать свою долю с риском для жизни и свободы. Но риск — благородное дело. Вот Пол и доказывал, что его бизнес благороднее честного. И он не верил мне, и Салли не верила, что в моей стране, в моей семье в частности, вообще не уважают людей с большими деньгами. Почётно образование, почётно мастерство, почётен талант, большая и ответственная должность. А деньги вызывают подозрение. То ли это наследство от “бывших” людей, то ли они взяты из государственного кармана, то ли накоплены жадным хапугой, бессовестным спекулянтом. Им это трудно было понять. Ведь в их языке “спекуляция” — это рассуждение, а у нас — жульничество и обман. У нас, расставаясь, говорят: “Прощай”, то есть “Извини, если что не так”, а у них: “Гуд бай” — “Удачных тебе покупок!” Вот Пол и соблазнял меня неограниченной возможностью покупать: приеду в универмаг на машине, всё, что захочется, прикажу завернуть. А мне было смешно и противно. Подумать только: весь свой досуг проводить, толкаясь у прилавка, выбирать вещи по прейскуранту, заваливать комнаты, расставлять, переставлять, пыль стирать, беречь, сторожить. И это занятие для молодого учёного? Кошмар!