Страница 58 из 69
“— Пусть она останется у вас на память! — прокричал Фагот. — Недаром же вы говорили вчера за ужином, что кабы не покер, то жизнь ваша в Москве была бы совершенно несносна”.
Потом колода карт, подаренная еще одному гражданину, превращается в пачку червонцев. Деньги и карты, выигрыш и проигрыш еще со времен “Пиковой дамы” оказывались в ведении нечистой силы.
“...Но ведь Пушкин в карты не играл, а если и играл, то без всяких фокусов!” — говорит главный герой “Записок на манжетах”, невольно выгораживая, вытесняя Пушкина в область света, хотя широко известна страсть А. С. Пушкина к карточной игре. Играл он, конечно, без всяких шулерских фокусов.
“Бумажки, граждане, настоящие!” — утверждает Фагот.
Воланд потом не подтверждает заверений Фагота.
“— Ай-яй-яй! — воскликнул артист. — Да неужели ж они думали, что это настоящие бумажки?”.
На то они и черти, чтобы обманывать и не выполнять обещаний. Но разве сатане, в распоряжении которого все денежные богатства мира, трудно использовать настоящие червонцы, которые не оборачиваются вдруг или в валюту, или в резаную бумагу?
На наш взгляд, здесь Булгаковым проводится следующая глубокая идея. Люди наивно думают, что владеют деньгами, знают их достоинство. Ha самом деле деньги выбиваются из-под людской власти. Они либо превращаются в резаную бумагу, самоуничтожаясь и уничтожая надежды на блага, которые с помощью червонцев могли быть приобретены. Либо рубли оборачиваются валютой, тоже норовя оказать влияние на судьбу владельца кошелька. В те годы валюта была “мертвым грузом”, за ее хранение можно было лишиться свободы.
Деньги подчиняются не людской власти, а только власти сатаны, он и определяет их достоинство.
“— Впрочем, мы замечтались, — воскликнул хозяин, — к делу. Покажите вашу резаную бумагу.
Буфетчик, волнуясь, вытащил из кармана пачку, развернул ее и — остолбенел... В обрывке газеты лежали червонцы.
— Дорогой мой, вы действительно нездоровы, — сказал Воланд, пожимая плечами.
— А, — заикаясь, проговорил он, — а если они опять того...
— Гм...— задумался артист, — ну, тогда приходите к нам опять. Милости просим! Рад нашему знакомству”.
Занимательна фигура этого “грустного скупердяя” и тайного богача буфетчика, хранящего тысячи в пяти сберкассах и золотые десятки дома в подполье. Он, как бы следуя завещанию Книгопродавца А. С. Пушкина, “копит злато до конца”. Между тем, этот конец уже близок. Воланд предсказывает Андрею Фокичу смерть в больнице через девять месяцев.
“— Да я и не советовал бы вам ложиться в клинику, — продолжал артист, — какой смысл умирать в палате под стоны и хрип безнадежных больных. Не лучше ли устроить пир на эти двадцать семь тысяч и, приняв яд, переселиться под звуки струн, окруженным хмельными красавицами и лихими друзьями”.
Воланд советует избрать путь героев “Пира во время чумы”.
Итак, — хвала тебе, Чума!
Нам не страшна могилы тьма,
Нас не смутит твое призванье!
Бокалы пеним дружно мы,
И девы-розы пьем дыханье, —
Быть может... полное чумы.
Пушкинские герои, “бешено” пируя, предают свои души тьме. Поэтому Воланд подобным советом пытается уловить грешного стяжателя в свои сети.
Воланд будто вспоминает пушкинского Председателя, который увлечен:
И новостью сих бешеных веселий,
И благодатным ядом этой чаши,
И ласками (прости меня господь)
Погибшего — но милого созданья...
В маленькой трагедии тоже появляется советчик. Это священник. Понятно, что его совет прямо противоположен тому, что может посоветовать Воланд.
Я заклинаю вас святою кровью
Спасителя, распятого за нас:
Прервите пир чудовищный, когда
Желаете вы встретить в небесах
Утраченных возлюбленные души —
Ступайте по своим домам!
Раскаяться и раздать богатства Воланд буфетчику не советует, спасением душ занимается другое ведомство. Но шанс буфетчику дается: быть может, напоминание о смерти пробудит в скупердяе живую душу? Этого не случается. Умоляя остановить болезнь, буфетчик спешит к врачу.
В первых редакциях романа буфетчик бросается в церковь, хочет отслужить молебен о здравии (подобно Иудушке Головлеву, этот стяжатель — “истый идолопоклонник”). Но он обнаруживает, что в церкви проходит аукцион, который проводит, стуча молоточком, сам хорошо знакомый буфетчику поп. Вероятно, М. А. Булгаков собирался этим эпизодом обличить часть обновленческого священничества, настолько погрязшего во мздоимстве, что без труда может переквалифицироваться в торговцев.
Подобно буфетчику Сокову, черств душой и Никанор Иванович Босой — самодовольный обыватель и взяточник, поминавший Пушкина всуе.
“Никанор Иванович до своего сна совершенно не знал произведений поэта Пушкина, но самого его знал прекрасно и ежедневно по нескольку раз произносил фразы вроде: “А за квартиру Пушкин платить будет?” или “Лампочку на лестнице, стало быть, Пушкин вывинтил?”, “Нефть, стало быть, Пушкин покупать будет?”.
Никанор Иванович, которому подсунули доллары вместо рублей, полученных в качестве взятки от Коровьева, доведен шайкой Воланда до клиники Стравинского. Он видит сон.
Ему снится тюрьма, но тюрьма необыкновенная, фантастическая, некий идеал тюрьмы (так же как клиника Стравинского — идеал психиатрической больницы).
Задача фантастической тюрьмы-театра — заставить заключенных, арестованных за хранение валюты, сдать деньги государству. Для этого в женском и мужском отделении арестантов знакомят с произведениями Пушкина. В мужском отделении “известный драматический талант, артист Куролесов Савва Потапович, специально приглашенный, исполнит отрывки из “Скупого рыцаря”. В женском зале, видимо, приноравливаясь к более сентиментальному вкусу, исполняют оперу “Пиковая дама”. До Никанора Ивановича донесся нервный тенор, который пел: “Там груды золота лежат и мне они принадлежат!”.
Пушкин начинает смутно тревожить Никанора Ивановича, мешает спокойно жить, отравляет будничное существование. В конце концов Никанор Иванович, как видно из эпилога, возненавидел вообще всякое искусство, особенно театр. “В не меньшей, а в большей степени возненавидел он, помимо театра, поэта Пушкина и талантливого артиста Савву Потаповича Куролесова”.
Довольно “ненатуральным голосом” читает Пушкина Савва Потапович Куролесов. Государственная идеология использует Пушкина в своих целях, снижает великое наследие до своего уровня понимания и толкования.
“Умерев, Куролесов поднялся, отряхнул пыль с фрачных брюк, улыбнувшись фальшивой улыбкой...
— Мы прослушали с вами в замечательном исполнении Саввы Потаповича “Скупого рыцаря”. Этот рыцарь надеялся, что резвые нимфы сбегутся к нему и произойдет еще многое приятное в том же духе. Но, как видите, ничего этого не случилось, никакие нимфы не сбежались к нему и музы ему дань не принесли, и чертогов он никаких не воздвиг, а, наоборот, кончил очень скверно, помер к чертовой матери от удара на своем сундуке с валютой и камнями. Предупреждаю вас, что и с вами случится что-нибудь в этом роде, если только не хуже, ежели вы не сдадите валюту!
Поэзия ли Пушкина произвела такое впечатление или прозаическая речь конферансье, но только вдруг из зала раздался застенчивый голос:
— Я сдаю валюту”.
Идея нестяжательства так очевидно проступает в произведениях Пушкина, явно перекликаясь с проповедью Иешуа, что многие черствые души пробуждаются, отказываются от денег.
Вспоминается следующий отрывок из романа мастера:
“— Левий Матвей, — охотно объяснил арестант, — он был сборщиком податей... Первоначально он отнесся ко мне неприязненно... Однако, послушав меня, он стал смягчаться... Наконец бросил деньги на дорогу и сказал, что пойдет со мною путешествовать...