Страница 59 из 69
Пилат усмехнулся одною щекой, оскалив желтые зубы, и промолвил, повернувшись всем туловищем к секретарю:
— О, город Ершалаим! Чего только не услышишь в нем. Сборщик податей, вы слышите, бросил деньги на дорогу!
Не зная, как ответить на это, секретарь счел нужным повторить улыбку Пилата.
— А он сказал, что деньги ему отныне стали ненавистны, — объяснил Иешуа странные действия Левия Матвея и добавил: — И с тех пор он стал моим спутником”.
Так проповеди Иешуа и Пушкина сливаются воедино.
* * *
В одной из ранних редакций булгаковского романа Иван Бездомный видит себя юродивым на паперти, обличающим могущественного царя Ивана Грозного, который побаивается проповедей “блаженного” Иванушки и дарит его копеечкой.
Вспоминается соответствующая сцена из “Бориса Годунова”, где юродивый самоотверженно говорит правду повинному в крови царю Борису.
Юродивый в “Борисе Годунове” был одним из любимых героев А. С. Пушкина, “под его колпак” автор прятал свои сокровенные мысли.
Никанор Иванович становится юродивым, и ему снится сон, в котором спрятаны сокровенные мысли М. А. Булгакова. Сон о нестяжательской идее произведений А. С. Пушкина “Скупой рыцарь” и “Пиковая дама”.
“Тогда Никанора Ивановича посетило сновидение, в основе которого, несомненно, были его сегодняшние переживания”.
В высшей степени лукавая фраза. Разве этот сон полностью основан на сегодняшних переживаниях? Ведь ясно говорится далее, что Никанор Иванович до своего сна никаких произведений Пушкина не знал, только имя слышал. А сон домоуправа содержит и прямые цитаты, и пересказ пушкинских сюжетов.
Автор надевает маску материалиста-обывателя, но проговаривается: “посетило сновидение”. Это значит, что наш юродивый видел сон, “спущенный свыше”. Он не был творцом своего сна.
Но Никанор Иванович недолго был юродивым. Он скоро обратился в прежнего черствого домоуправа, вошел в обычную жизнь. После лечения в клинике Стравинского.
Булгаковские герои, становясь юродивыми, вдруг забывают твердо вбитые установки, что нет ни Бога, ни дьявола, выбиваются из системы общества. В своих устремлениях они становятся вольны.
Идеи пушкинского стихотворения “Не дай мне Бог сойти с ума...” находят отражение в романе М. А. Булгакова.
И силен, волен был бы я,
Как вихорь, роющий поля,
Ломающий леса.
Да вот беда: сойди с ума,
И страшен будешь как чума,
Как раз тебя запрут...
Может быть, потому клинику Стравинского и оборудовали так хорошо, что видят в сумасшедших огромную опасность?
Клиника оказывается зловещим учреждением: умело, на научной основе “перемалывающим” души новых блаженных ясновидцев.
Иван Бездомный, духовно возвысившийся благодаря столкновению со сверхъестественным и встрече с мастером, после лечения сумел сохранить собственное лицо. Но ведь он “тяжко больной”, беспомощный морфинист со сломленной волей. Он не опасен, клиника выполнила свою миссию.
Клиника манит ложным покоем, а цель ее — лишить собственного волеизъявления.
“Тут что-то странное случилось с Иваном Николаевичем. Его воля как будто раскололась, и он почувствовал, что слаб, что нуждается в совете.
— Так что же делать? — спросил он на этот раз уже робко.
— Ну вот и славно! — отозвался Стравинский. — Это резоннейший вопрос. Ваше спасение сейчас только в одном — в полном покое . И вам непременно нужно остаться здесь.
И помните, что здесь у нас вам всемерно помогут, а без этого у вас ничего не выйдет. Вы слышите? — вдруг многозначительно спросил Стравинский и завладел обеими руками Ивана Николаевича. Взяв их в свои, он долго, в упор глядя в глаза Ивану, повторял: — Вам здесь помогут, вы слышите меня?.. Вам здесь помогут... вам здесь помогут... Вы получите облегчение. Здесь тихо, все спокойно ... Вам здесь помогут...
Иван Николаевич неожиданно зевнул, выражение лица его смягчилось.
— Да, да, — тихо сказал он...
За сеткой в окне, в полуденном солнце, красовался радостный и весенний бор на другом берегу, а поближе сверкала река”.
Кажется, что этот солнечный бор и река — отголосок пушкинского:
Когда б оставили меня
На воле, как бы резво я
Пустился в темный лес!
Я пел бы в пламенном бреду,
Я забывался бы в чаду
Нестройных, чудных грез.
И я б заслушивался волн,
И я глядел бы, счастья полн,
В пустые небеса...
* * *
Иван Бездомный — один из самых запоминающихся и притягательных персонажей “Мастера и Маргариты”, Иванушка-дурачок, знакомый по русским сказкам. Он описан уже в первых черновиках “романа о дьяволе”.
Осенью 1923 г. в кафе “Стойло Пегаса” Булгаков сталкивался с Есениным. Татьяна Николаевна (первая жена Булгакова) говорит:
“Мы пришли в это кафе. Сидели, пили... И тут смотрим — идет Есенин. В цилиндре, и несет сумку, и веник у него в руках. Он входит в это “Стойло Пегаса”, подходит к какой-то даме. Стал на колени, преподнес ей веник, поцеловал руку, а она поцеловала веник... Вышел на эстраду, стал стихи читать...”.
Тут вдумчивый читатель припомнит сцену появления Иванушки Бездомного в ресторане Грибоедова.
“И привидение, пройдя в отверстие трельяжа, беспрепятственно вступило на веранду. Тут все увидели, что это — никакое не привидение, а Иван Николаевич Бездомный — известнейший поэт.
Он был бос, в разодранной, беловатой толстовке, к коей на груди английской булавкой была приколота бумажная иконка со стершимся изображением неизвестного святого, и в полосатых белых кальсонах. В руке Иван Николаевич нес зажженную венчальную свечу. Правая щека Ивана Николаевича была свежеизодрана. Трудно даже измерить глубину молчания, воцарившегося в зале на веранде. Видно было, как у одного из официантов пиво течет из покосившейся набок кружки на пол.
— Здорово, други! — после чего заглянул под ближайший столик и воскликнул тоскливо: — Нет, его здесь нет!
Послышались два голоса. Бас сказал безжалостно:
— Готово дело. Белая горячка”.
М. О. Чудакова замечает: “И сам Есенин, и молодые поэты из его ближайшего окружения последних московских лет — уже упоминавшийся Иван Старцев и Иван Приблудный — стали, на наш взгляд, материалом для построения “двух Иванов” — сначала Ивана Русакова в “Белой гвардии”, затем — Ивана Бездомного в “Мастере и Маргарите”.
Друг Есенина поэт Алексей Ганин (растрелянный чекистами в 1925 г. по обвинению в русском фашизме) свидетельствовал:
“После собраний неизбежно уходили в “Стойло Пегаса”, где был галдеж до двух часов ночи, а оттуда, если в состоянии мы были двигаться, отправлялись, кажется, в “Подвал энтузиастов”, ныне закрытый, где было кручение до шести часов утра. Нередко компаниями уезжали в ночные чайные на Триумфальную. Что там были за люди, я не знаю. Какие-то расфранченные дамы, актрисы, артисты, художники, поэты, иностранные представители печати. Все это гудело, вертелось, был пьяный угар и смертельная тоска”.
“...Плясали свои и приглашенные гости, московские и приезжие, писатель Иоганн из Кронштадта, какой-то Витя Куфтик из Ростова, кажется, режиссер, с лиловым лишаем во всю щеку, плясали виднейшие представители поэтического подраздела МАССОЛИТа, то есть Павианов, Богохульский, Сладкий, Шпичкин и Адельфина Буздяк, плясали неизвестной профессии молодые люди в стрижке боксом, с подбитыми ватой плечами, плясал какой-то очень пожилой с бородой, в которой застряло перышко зеленого лука, плясала с ним пожилая, доедаемая малокровием девушка в оранжевом шелковом измятом платьице.
Оплывая потом, официанты несли над головами запотевшие кружки с пивом, хрипло и с ненавистью кричали: “Виноват, гражданин!” Где-то в рупоре голос командовал: “Карский раз! Зубрик два! Фляки господарские!” Тонкий голос уже не пел, а завывал: “Аллилуйя!” Грохот золотых тарелок в джазе иногда покрывал грохот посуды, которую судомойки по наклонной плоскости спускали в кухню. Словом, ад” (“Мастер и Маргарита”).