Страница 5 из 64
Зашел Василий:
— Ты что не спишь?
Алешка пересилил себя и сказал:
— Дядя Вася, а я кушать захотел.
— Ну вот, давно бы так! Сейчас соорудим тебе ужин, — и Василий выбежал из палатки.
Алешка тоже вышел наружу, ему захотелось подышать воздухом... а заодно и справить малую нужду. Возле палаток сновали военные. Ночь была лунная, звенели комары над головой. Алешка с интересом наблюдал, как туча наползает на луну, постепенно заглатывая ее.
И вдруг он увидел, как небо полыхнуло ярким пламенем. Ему показалось, что оно раскололось, потому что раздался страшный грохот.
Алешка онемел от небывалого ужаса. Что это такое?! А небо продолжало раз за разом раскалываться с грохотом и всполохами огня. Мальчик не мог сдвинуться с места, ноги его будто приросли к земле.
Прибежал Василий, увидел ошеломленного Алешку, схватил его в охапку:
— Не бойся, сынок, это артподготовка началась, скоро наступать будем!..
И тут Алешка вдруг понял, что с ним приключилась большая неприятность.
Вскоре грохот, однако, так же внезапно прекратился, как и начался.
Василий постоял, повертел головой, видимо, раздумывая, что делать, потом участливо посмотрел на несчастного Алешку, прижал его голову к себе, погладил и сказал:
— Ничего, сынок, не убивайся, сейчас что-нибудь придумаем. Да от такой музыки не то что дети, а и взрослые мужики порой оскандали-ваются!
Он осторожно поднял мальчика и отнес его на берег лесной речушки, которая неторопливо струилась рядом, метрах в двадцати от палаток.
Беззлобно ворча на Алешку, ругая войну и фашистов, Василий снял с него одежду, помыл его в речке, завернул в свою гимнастерку, а потом тщательно выстирал с принесенным мылом Алешкины трусики и рубашку.
Алешка немного успокоился, но ему было неудобно и стыдно за свой конфуз:
— Дядя Вася, не говори никому, пожалуйста, про это, ладно?
— Да ты что, сынок! У нас, у солдат, не положено языком болтать. Ты у меня как за каменной стеной, не подведу. Это ведь твое боевое крещение, а оно всегда такое тяжелое бывает.
Алешке стало совсем хорошо, он съел кусок хлеба с густо намазанной сверху тушенкой, запивая горячим сладким чаем, и вскоре крепко заснул.
Вот и закончился, наконец, уже спокойно, его первый день на войне. Вернее, первая ночь.
Только после такого вот “боевого крещения” Алешка стал немножечко заикаться. Вскоре, правда, это прошло.
Служу Советскому Союзу
Наши войска наступали на Финляндию без серьезных боев, но отец боялся отправлять Алешку с кем-то другим домой, потому что в лесу еще пошаливали неразоружившиеся финские снайперы — “кукушки”. Но жене он сообщил с оказией, что сын у него, все в порядке.
Алешка отца видел редко, а в основном все дни проводил с Василием, который раздобыл для него кой-какую одежду.
С Алешкой часто забавлялись разговорами солдаты, вырезали ему деревянные игрушки — мишку-кузнеца, кувыркающегося клоуна на ниточке, и даже соорудили для него маленький зоопарк: в деревянных клетках сидели горлица, два кролика и лисенок. Алешке поручили их кормить и ухаживать за ними.
А однажды пришел пожилой грузный старшина из интендантов-снабженцев, матерчатым портняжным метром обмерил Алешку и сказал, уходя:
— Ты, сынок, на фронте, в действующей армии, и потому должен носить военную форму.
Через пару дней он пришел и на глазах улыбающихся солдат одел Алешку в галифе, гимнастерку, пилотку, обул его в маленькие хромовые сапожки, которые тоже сшили ему, как он сказал — “стачали”, солдаты. Потом подпоясал Алешку широким ремнем поверх гимнастерки и отдал ему честь:
— Ну вот, товарищ рядовой, приступай к несению службы.
Алешка очень гордился своей военной формой. Солдаты при встрече с ним печатали шаг и лихо — с отмашкой — отдавали ему честь, и Алешка тоже научился “козырять”.
Вскоре, через несколько дней, произошло еще одно взволновавшее Алешку событие. Папин ординарец Василий построил в шеренгу с десяток штабных сержантов и солдат, поставил Алешку перед строем, вручил ему маленькую — как раз впору — офицерскую фуражку и прикрепил к гимнастерке офицерские погоны с одной маленькой звездочкой на каждом.
— Поздравляю вас с присвоением звания младшего лейтенанта!
Шеренга дружно прокричала:
— Ура, ура, ура-а-а!
Василий шепнул Алешке на ухо:
— А ты должен сказать: “Служу Советскому Союзу!”
И Алешка торжественно и громко произнес:
— Служу Советскому Союзу!
Такая вот война
Штаб полка в очередной раз переехал на новое место — как говорили, произошла передислокация.
Штаб расположился в негустой березовой роще на опушке леса, недалеко от добротного финского хутора.
Алешка с дядей Васей пошли прогуляться — осмотреть брошенный хутор. Жилой кирпичный дом, двухэтажный, просторный, был совершенно пуст. Вся мебель была вывезена, дом залит солнечным светом, поэтому комнаты казались огромными и высокими.
Единственное, что Алешка нашел в доме — это куклу, без руки и без волос. Позднее дядя Вася сделал ей руку, сшил военную форму и пилотку, и она надолго стала любимой игрушкой Алешки.
В большом кирпичном сарае дядя Вася, сам колхозник, перебирая и рассматривая инвентарь, только вздыхал и приговаривал:
— Эх, вот живут люди, вот живут!
Алешке надоело быть в сарае, и он вышел на улицу. Хутор расположился на пригорке у леса, на краю поляны, которая расширялась с одного края, переходя в большое поспевающее хлебное поле.
Алешка вдруг увидел невдалеке, метрах в пятидесяти, какой-то округлый серый бугорок, торчащий из высокой травы, и решил сбегать туда, посмотреть, что это такое. А было это какое-то бетонное сооружение, углубленное в землю. Вниз, к полуоткрытой железной двери, вели ступеньки.
Алешка с большой опаской спустился по ступенькам, робко заглянул, а потом и вошел в небольшое, невысокое помещение с узкой длинной прорезью под потолком. В помещении, после солнечного дня, стоял полумрак, и когда Алешка огляделся, то увидел такое, что сразу остолбенел. Он даже не испугался, а просто был невероятно удивлен, поражен: на полу лежали, как ему показалось сначала — спали, двое мужчин в военных мундирах. Один, дальний, лежал лицом вниз, а другой, как рассмотрел Алешка, молодой русоголовый парень, лежал как-то странно на боку.
И тут Алешка увидел под его грудью небольшую красную лужицу.
“Мертвый!” — пронзило его. Алешку охватил дикий ужас, смешанный с чувством какой-то огромной щемящей жалости к этому молодому солдату. Кожу на голове у Алешки как будто стянуло, волосы встали дыбом, и он почти в беспамятстве метнулся вверх по ступенькам.
— Дядя Вася, дядя Вася! — захлебываясь слезами, кричал он, стремглав убегая от этого жуткого, страшного места.
Василий бежал от хутора навстречу Алешке. Он подхватил его на руки:
— Что с тобой, сынок?!
— Дядя Вася-а-а, там убитые лежа-а-ат! — рыдая, показывал он пальцем на серую шапку в траве.
Василий поставил мальчика на землю и быстро спустился вниз.
Через короткое время он выскочил оттуда, поднял Алешку на руки, прижал его к себе и, целуя его мокрое лицо, взволнованно запричитал:
— Ах я, дурак, дурак, недоглядел! Ты прости меня, сыночек, не сообразил я, оставил тебя одного по недомыслию. Ну, не убивайся ты так, успо-койся!
Он вытирал Алешкины обильные слезы ребром своей широкой ладони, качал его на руках, снова и снова крепко прижимая к своей груди, пытаясь унять неукротимую дрожь маленького тела.
— Ну, успокойся же, хороший мой, успокойся!
Потом Василий, глубоко вздохнув, тихо сказал:
— Финны там в доте убитые лежат, сынок. Страшно это, конечно, и жалко их, понятно. Такая вот война.
Помолчав, он добавил:
— И еще подумай, наших-то людей сколько фашисты побили — и гражданских, и военных. Всех жалко, так жалко, что просто сил не хватает. Лучше бы ее и не было, этой войны. Да не мы ее начали.