Страница 8 из 80
В какой-то мере мы все стали журналистами. “Время такое”, — уже отвечает мне вчера еще честный человек, а ныне пронырливый.
1996
Февраль. Как удивительно мы живем: говорим о возрождении и при этом не помним о людях, на мученические судьбы которых могли бы опереться порою слабой, порою расхристанной душой. Как мало мы знаем! Настал час внести в казачий синодик всех досточтимых станичников, бывших атаманов, героев войн и проч.
Возвращались уже на север, домой, пароход устало входил в Босфор; турецкие взгорья с копьями минаретов снова толкнули память в века погубленной Византии. С чуть тлеющим волнением, никому не заметным, взирал я вокруг. Опять Стамбул (Константинополь)! В какой стороне бессмертная Айя София? Четыре века назад очарованные красотой храма захватчики стали строить мечети в том же облике, и теперь издали не разгадаешь, где что.
На западном берегу пролива поднималась над городом Айя София, а через дорогу пожелала соперничать с ней мечеть. Зимний пасмурный день напускал на храм покров скорби и одиночества. Как стало жалко его! Будто увидел в плену близкого. Было боязно приближаться к святыне: сонмом праведников была замолена она когда-то. Она как будто кого-то ждала, кого-то верного посреди чужих. Жить поблизости (на другом берегу Черного моря) и так долго, через заборы атеистических лет, пробираться к земле, где русские мечтали основать Третий Рим, — это наказание, которого удостоились мы в XX веке.
Вспомнился мне тотчас К. Н. Леонтьев, с “глубиной и тонким благоуханием возвышенных чувств”, дышавший здесь так же, как под “дедовскими липами” в Калужской губернии. Гордый великий сын России, сколько раз шел он, как мы сейчас, к крыльцу византийскому! Еще была у него надежда на восшествие Третьего Рима. А ныне распято самое простое русское чувство.
Описать Святую Софию нельзя; надо войти в нее по холодным плитам, смириться и скрыть в своей душе чудный сон. Она кажется высокой, как небо; в ней купол и своды, и подземелья хранят славную историю Царьграда. “Воистину город сей выше слова и разума есть”, — произнес блаженный Андрей Критский. Две тысячи мраморных столбов подпирали храм, верхи и подножия их вмещали частицы Святых мощей. Украшенный золотом и драгоценными камнями Престол поставили на двенадцати серебряных столбах; рундук под трапезой, ступени и весь пол алтаря обложили чистейшим серебром. Долгота храма была в сто девяносто стоп римских, широта — сто пятнадцать, высота — сто восемьдесят.
Больше четырех веков никто из православных не молился в нем. В музейной пустоте прошли мы по камням, чувствовавшие следы самых великих богомольцев прошлого. Чтили когда-то на земле благое смирение. Нынче по глазам прихожан-экскурсантов заметил я, что переживание их постное и о святом храме знали они мало. Наверное, за века мы были здесь самыми чужими паломниками, не способными умиляться словами искавших веру русских послов. “Несть бо на земле лучшего исповедания и таковыя красоты в церкви, яко у грек...” Турчанка-гидша мешала своими механическими рассказами; в этом запустении с куполом “на ружейный выстрел” не было бы ничего вернее, как помолчать одному, остаться на ночь и пережить ужасное чудо разлуки с ветошным сокровищем, с камней, с мраморных плит и столбов снять посвежевшей душой “слезу теплую”, выйти на рассвете “рыдающе и плачуще” и где-нибудь в уголке почитать иноческие наперсные признания.
Задолго до пленения турками Константинополя европейские (всегда, конечно, “цивилизованные”) крестоносцы превратили Айя-Софию в лошадиное стойло, устроили оргии с женщинами, похитили святой Престол. Хваленая католическая Европа помогает убивать православие по сей день.
Ничего хорошего не пишут о Византии и наши демократы.
Но вот приехали из Москвы на казачий праздник русские патриоты, разложили в фойе газеты, каких не продают в кубанских киосках. Я купил “Радонеж”. Как увидел на первой странице снимок Св. Софии — рука сама потянулась. Есть еще в России родные издания! Страшная новость. Турецкое исламистское правительство решило отдать величайший православный храм под мечеть! “Мечеть Святая София будет действовать очень скоро, — заявил вице-премьер. — Это произведет некоторый шум, и в Греции, возможно, произойдет землетрясение”. Обессиленная Россия не подает голоса, да турки ее уже и не боятся.
В Святой Софии пять столетий поставлялись русские митрополиты. Святая равноапостольная княгиня Ольга первой крестилась в Царьграде. После киевского князя Владимира послы недоумевали, потрясенные красотой храма: на земле ли они, или уже на небесах. Нынче русские “челноки” толкутся в базарных рядах Стамбула и с тюками спешат к пароходу. О Софии, поди, и не слыхали.
Может, Господь пожалеет православие, и все кончится так, как в ясновидящем сказании. В Софии за маленькой дверцей есть старая служебная лестница, заваленная камнем. По преданию, в последние минуты боев за Константинополь совершалась в храме литургия; едва турки вломились в двери храма, священник снял с Престола Св. Дары и занес в маленькую дверцу. Оттуда много веков слышится какой-то шелест. Это, подсказывают прозорливцы, непрестанно поется молитва. И если в оный срок Святая София вернется в руки православных и возгласится Божественная литургия, скорбная дверца отворится и “последний иерей Нового Рима вынесет Чашу”.
Захолустьем Турции или великим царством предков будет в тот Божественный час Россия?
Кто в Отечестве думает сейчас об этом?
Мало таких.
1997
5 января. Торжество вступления Н. И. Кондратенко на пост губернатора. Он не поцеловал икону, которую поднес ему архиепископ Исидор (в дар), и про вековую икону из Запорожья тоже как бы забыл. Еще не скоро станем русскими.
8 февраля. Если прежняя власть признана поганой, а ее служители “коммуно-фашистами”, если все сатрапы идеологии и начальники сбежали в 1991 году из своих кабинетов, как крысы, а в октябре 1995-го попрятались по домам и в закоулках и если они же выползли со старым знаменем теперь (когда уже безопасно), то за что вдали от Москвы демократическая печать чествует их юбилей (“возраст зрелости и мудрости”) и подчеркивает их былое восшествие “в Коммунистическую партию” (с большой буквы, заметьте) не для карьеры, а “по велению сердца”, и поминается их “большая жизнь” не только в прошлом, но обещается такая же и в будущем? Удобно разорять страну, молчать при разделе империи, но неудобно отказать в поддержке бывшего своего шефа, упавшего в яму времени, — тем более что городок маленький, жизнь тесная и “на всякий случай” надо защитить частные капиталы вербовкой “противников”, которых “по-человечески” и по старому знакомству (пусть это учтут, когда что-то вдруг переменится) жаловали вниманием. Но главное — по-прежнему у тех и других не было в душе никакой идеи. Жить, жить, выживать! — вот и все. И успеть чего-то хватануть. А фиктивная идея — опять якобы “по велению сердца”. Все “опростоволосились”, а они уцелели.
11 февраля. Наверное, я и правда незлопамятный и беспечный. Я забыл, как на меня доносили, хотели уничтожить мое имя, как выламывали мне руки, и в этом хуторе, где мы живем (а это не город, а хутор), никто меня не посмел защищать. Годы прошли, грянули общие беды. Но как только я стал возражать жуликам и мошенникам, вся эта свора объединилась, и оказалось, что это... все те же. Уехать бы из этого хутора. Здесь каждый переживает обиду, оскорбления, несчастья по очереди и отбивается в одиночестве или почти в одиночестве и удивляется, что все молчат и не вступаются за него. Потом доходит очередь до другого, и он тоже молчит, ему все равно. А добродетель частная будет защищена от насильников броней тогда, когда все будут защищать добродетель общую. Этого-то и нет. Хуторские нравы укрепились прочно. Везде борьба, но неприличие здешней борьбы — ужасное. Никакой солидности. Никого не возмущает хулиганство в обращении с людьми. Пассивное, потерявшее нравственную стойкость общество тихо взирает на любое надругательство над человеком. Если б многие знали, за какие провинности когда-то не подавали руки! Что считали оскорблением, унижением достоинства... Нынче это покажется смешным. Но щепетильность в старом мире была удивительная. А нынче площадной мат в адрес человека, подтасовка, хулиганство даже в среде интеллигенции — заурядное дело. Привыкли. Не одни поссорившиеся не подавали друг другу руку, но и общество отторгало злодея и хама. Вот как было в России. Почитайте мемуары, старые газеты.