Страница 44 из 51
Одни приближены к престолу,
А небом избранный певец
Молчит, потупя очи долу.
Это стихотворение Пушкин написал вскоре после встречи с царем. Оно быстро разошлось, как всегда, среди друзей, но так как оно не было предназначено для печати, Пушкин должен был известить о нем Государя Императора. А. О. Смирнова в “Записках” так описывает этот момент (известно, что Пушкин объявлял эти стихи ответом на пасквиль Булгарина): “Во время мазурки Государь пришел разговаривать с нами и спросил у него, правда ли, что он написал стихи на Булгарина; Пушкин ответил: “Да, Государь, и если вам угодно будет разрешить мне их прочесть, В. В., убедитесь, что они не предназначались для печати, они появились без моего разрешения, впрочем — это не впервой”. Государь заставил его два раза прочесть стихи и сказал: “Эпиграмма меткая...” Далее Николай Павлович посоветовал: “Не нападай на них слишком, они этого не стоят”. Таким образом, царь, хорошо зная свое окружение, пытался оградить поэта от возможных мщений и интриг1.
Всем известно, что царь избран Богом, он — помазанник Божий, но и поэт, по убеждению Пушкина, имеет дар особенный: он тоже “небом избранный”! Не случайно звучат похвалы честности и милости царя, но одновременно и укор: в его правление одаренному Пушкину тяжело, он молчит, “потупя очи”. И при этом поэт сообщает:
Его я просто полюбил:
Он бодро, честно правит нами;
Россию вдруг он оживил
Войной, надеждами, трудами.
Поэт имеет полное право сказать:
Хвалу свободную слагаю:
Я смело чувства выражаю,
Языком сердца говорю.
Это смелое и важное заявление поэта! Оно станет ясным, если мы учтем оценку поэтом проектов реформ Николая Первого.
Пушкин смело бросил “толпе у трона”:
Не торговал мой дед блинами,
Не ваксил царских сапогов,
Не пел с придворными дьячками,
В князья не прыгал из хохлов.
А ведь все эти уже известные и влиятельные люди уже постарались забыть “свою родословную”.
Император, как явствует из “Записок” Смирновой-Россет, разделял и понимал эти гордые и смелые стихи, но неоднократно подчеркивал и предупреждал Пушкина, чтобы он был осторожней.
4
“Освободил он мысль мою....”
О том, что Государь был цензором Пушкина, есть свидетельства в “Записках” Н. М. Смирнова за 1834 год: “Иногда случаются маленькие ссоры между августейшим цензором и поэтом, как-то: за стихи, не печатанные, но известные всему Петербургу: эпиграмма на происхождение некоторых наших аристократов (“Моя родословная”), но Пушкин раскаивается, и царь забывает вину. Сердится также иногда и Пушкин за непропуск некоторых слов, стихов, но по воле высшей переменяет слова и стихи, без всякой, впрочем, потери для себя и для публики. Не знаю почему, только, верно, из каприза лишает он в сию минуту нас поэмы “Медный всадник” (монумент Петра Великого), ибо поправки, которые царь требует, справедливы и не испортят поэму, которая, впрочем, слабее других”. Далее Н. М. Смирнов свидетельствует: “Я видел сию рукопись; Пушкин заставляет говорить одного сумасшедшего, грозя монументу: “Я уж тебя, истукан”. Государь не пропускает сие место вследствие и очень справедливого рассуждения: книга печатается для всех, и многие найдут неприличным, что Пушкин заставляет проходящего грозить изображению Петра Великого, и за что, за основание (города) на месте, подверженном наводнениям”1.
В его записи важно, что царь был цензором Пушкина и что он в 1834 году (или ранее) читал рукопись “Медного всадника”. Он, конечно, это хорошо знал, так как его жена — Александра Осиповна Россет была “фельдъегерем по части литературной”. Известно, что с 1828 года поэт чаще всего отдавал стихи Александре Осиповне Россет “для передачи непосредственно самому Государю (в Пушкинском доме хранится пакет с пометками Государя, в котором Смирнова передавала царю главу “Евгения Онегина”. — И. С. ), который надписывал синим карандашом свои заметки на полях и возвращал любимой фрейлине”2.
Как указывает И. Аксаков, хороший знакомый А. О. Смирновой: “Она и пред лицом Императора Николая, который очень ценил и любил ее беседу, являлась, так сказать, представительницею, а иногда и смелой защитницей лучших в ту пору стремлений русского общества и своих непридворных друзей. Зная дружеские отношения с Пушкиным, Государь Николай Павлович нередко через нее получал от Пушкина и передавал ему обратно рукописи его произведений”3.
Царь-цензор. Пушкин и царь. Эта тема также не получила беспристрастной оценки в научных исследованиях, в том числе это касается и “Истории Пугачевского бунта”. (Устрашающее название дал сам Император, у Пушкина было название лояльное: “История Пугачева”.) Больше того, царь выделил на издание этого произведения 20000 рублей. Намного больше, чем просил и ожидал Пушкин4.
Итак, историческое решение состоялось и была объявлена монаршья воля. Однако не отменялась и общая цензура (по крайней мере, первой ее ступенью являлся А. Х. Бенкендорф — начальник III Отделения Е. И. В. канцелярии).
О разговоре царя с поэтом по этому случаю сохранилась запись брата А. О. Смирновой-Россет — Аркадия Россета, друга Пушкина: “Император Николай на аудиенции, данной Пушкину в Москве, спросил его между прочим: “Что же ты теперь пишешь?” — “Почти ничего, Ваше Величество: цензура очень строга”. — “Зачем же ты пишешь такое, что не пропускает цензура?” — “Цензура не пропускает и самых невинных вещей: они действуют крайне нерассудительно”.— “Ну, так я сам буду твоим цензором, — сказал Государь, — присылай мне все, что напишешь”5.
Уже 30 сентября 1826 года генерал-адъютант А. Х. Бенкендорф не замедлил сообщить Пушкину: “Сочинений ваших никто рассматривать не будет; на них нет никакой цензуры. Государь Император сам будет первым ценителем произведений ваших и цензором”.
Довольный Пушкин писал Н. М. Языкову 9 ноября: “Царь освободил меня от цензуры. Он сам — мой цензор. Выгода, конечно, необъятная”. Добавим, что выгода эта была обоюдной. Царь приблизил к себе гениального поэта:
Текла в изгнанье жизнь моя,
Влачил я с милыми разлуку,
Но он мне царственную руку
Простер; — и с вами снова я.
Это была большая победа и признание его заслуг Государем. Нет, не за то, что царских щей отведал, поэт любит Монарха. В этом же стихотворении Пушкин сообщал более важное, что не могли в суете света заметить его критики и недруги:
Во мне почтил он вдохновенье,
Освободил он мысль мою,
И я ль, в сердечном умиленье,
Ему хвалы не воспою?
Одной из попыток повлиять на возможные реформы в России была записка “О народном воспитании”, написанная Пушкиным в ноябре 1826 года по предложению Николая I. Пушкин пытается представить восстание декабристов как “несчастное происшествие” и делает ряд предложений в области воспитания и образования. Другое дело, что его предложения не были учтены и проведены в жизнь!
Поэт никогда не лукавит. Он действительно разделяет планы царя и восторгается порою даже личной отвагой Государя, когда тот не побоялся явиться перед народом, рассерженной толпой на вздыбленном коне, в период страшного холерного бунта. Об этом поэт подробно и эмоционально сообщает 29 июня 1831 года П. А. Осиповой. Следует отметить, что все письмо написано по-французски и только основной факт, явно поразивший Пушкина, написан по-русски: “Государь говорил с народом. Чернь слушала его на коленях — тишина — один царский голос как звон святой раздавался на площади”. (Выделено в тексте письма. — И. С.)1. Напрашивается вывод: или Пушкин так был удивлен и возбужден, передавая эту картину, что самое важное написал для скорости по-русски, или же, зная, что письмо могут вскрыть и прочитать фискалы, облегчил этим их работу. Действительно, было чему дивиться: царь вышел к народу для разговора, рискуя жизнью! (Другое дело, что Пушкин не одобрял конечный результат этого поступка: не следует Государю часто публично появляться перед народом, который может привыкнуть, считать обыденным такие поступки, а это, безусловно, повредит его высокому положению в обществе.) Об этом есть сообщение и в “Записках” А. О. Смир-новой-Россет, но несколько в иной редакции. Это еще раз свидетельствует о том, что события потрясли общество.