Страница 45 из 51
Даже и на пирушках, в частных компаниях А. С. Пушкин не забывал провозглашать тост за здоровье Императора. Как осенью 1827 года писал А. Х. Бенкендорфу сыщик М. Я. фон Фок: “Поэт Пушкин ведет себя отлично в политическом отношении. Он непритворно любит Государя и даже говорит, что ему обязан жизнью...”. И далее он добавляет: “...хвалили Государя откровенно и чистосердечно. Пушкин сказал: меня должно прозвать Николаем или Николаевичем, ибо без него я бы не жил. Он дал мне жизнь, и что гораздо больше— свободу: виват!”
А с другой стороны, Император задержал печатание “Стансов”. Это очень характерно: произведения Пушкина, служащие “поводом к обвинению его в лести, в измене либеральным идеям, в проповеди официального консерватизма, не дозволяются правительством к печати”. Так считают некоторые современные писатели. Вместе с тем за записку “О народном воспитании” Пушкин получил строгий выговор2.
От своих слов о личном цензорстве произведений поэта Николай Павлович не отступился, хотя до сих пор не решен вопрос, какие именно работы А. С. Пуш-кина прошли цензуру царя. В настоящее время хорошо известно, что одними из первых в этом ряду были: “Евгений Онегин” и “Граф Нулин”. “Медный всадник” также был прочитан Государем с карандашом в руках. Замечаниями царя о последнем из перечисленных произведений Пушкин был недоволен: не согласен был с рядом исправлений, предложенных Государем. Потому поэт не опубликовал “Медного всадника”, хотя и терпел, как сейчас принято говорить, финансовые издержки! О, это загадочная русская душа, к которой мы вправе отнести поэта, в первую очередь это касается именно Пушкина! Уже после его смерти “Медного всадника” опубликовал его друг, В. А. Жуковский, учтя все замечания Императора. Другое дело “Граф Нулин”. Это произведение, как известно, Государь Император “изволил прочесть с большим удовольствием”, однако два стиха со словами “порою с барином шалит” и “И дерзновенною рукой коснуться хочет одеяла, совсем смутив ее сначала..” царь предложил заменить. Пушкин не внял совету. Текст остался при публикации без изменений. Еще царь счел нужным заменить пушкинское не совсем этичное слово “урыльник” на “будильник”, что восхитило Пушкина. “Это замечание джентельмена”, — отметил поэт в разговоре с умницей Александрой Осиповной Смирновой. Вот как строки выглядят в редакции Императора:
Ложится он, сигару просит,
Мосье Пикар ему приносит
Графин, серебряный стакан,
Щипцы с пружиною, будильник
И неразрезанный роман.
Одновременно с “Графом Нулиным” был пропущен “Фауст”. Как об этом делился с М. Погодиным Пушкин, посылая ему стихи для “Московского Вестника”: “Победа! Победа! “Фауста” Царь пропустил, кроме двух стихов — “Да модная болезнь, она недавно вам подарена”...
5
“Одна из самых драматических эпох
новейшей истории...”
Милый! Победа! Царь позволяет мне
напечатать “Годунова” в первобытной
красоте.
(Письмо П. А. Плетневу 5 мая 1830 г.) 1
Особо обстояло дело с “Борисом Годуновым”, при ознакомлении с которым царь посоветовал Пушкину переделать его в традициях В. Скотта2, модного в то время писателя. С этим предложением Пушкин не согласился. Известно, что когда его уведомили о всемилостивейшем отзыве Его Величества касательно драматической поэмы, он написал в письме к А. Бенкендорфу: “Согласен, что она более сбивается на исторический роман, нежели на трагедию, как Государь Император изволил заметить”. При этом он гордо добавил: “Жаль, что я не в силах уже переделать мною однажды написанное”. (3 января 1827 г.)
“Борис Годунов” был первым произведением, подвергшимся царской цензуре. Работая над “Борисом Годуновым”, в глуши Михайловской ссылки, изучая историю русской смуты3, Пушкин пришел к мысли, которой никогда больше не изменял: “фундаментом русского политического бытия может явиться только монархия как единственная форма государственности, отвечающая русской истории и русскому национальному характеру”4.
Если стихи Пушкина воспринимались сразу и понимались большинством современников5, то с пушкинскими поэмами, этими талантливыми поэтическими и обстоятельными экскурсами в нашу историю, обстояло дело сложнее. Н. В. Го-голь подчеркивал: “По справедливости ли оценены последние его поэмы? Определил ли кто “Бориса Годунова”, это высокое, глубокое произведение, заключенное во внутренней, неприступной поэзии, отвергнувшее всякое грубое, пестрое убранство, на которое обыкновенно заглядывается толпа? По крайней мере, печатно нигде не произносилась им верная оценка, и они остались доныне нетронутыми”6.
За полтора века эта тема звучала с разных политических позиций. В. Е. Якуш-кин говорит, что “исследователи, разбирающие подробно николаевские взгляды Пушкина, особенно отмечают его проповедь о значении аристократического элемента, о значении дворянства... Происхождения они сложного: в нем участвовали и личная судьба, личное положение, отчасти же влияние Байрона, наконец, аристократические теории, которые Пушкин встречал у некоторых представителей революционного движения 20-х годов (известно, что тогда был составлен проект конституции с широкою ролью аристократии). Это вплотную, по мнению автора, связано с появлением новой знати — о чем поэт пишет в “Моей родословной”, и об этом есть и в прозе, в частности в его черновых тетрадях. “Пушкин,— отмечает автор,— вовсе не стоял на точке зрения безусловной дворянской гордости, что видно, например, из следующей фразы: “имена Минина и Ломоносова вдвоем перевесят, может быть все наши старые родословные, но неужто потомству их смешно было бы гордиться сими именами”1.
С другой стороны, подчеркивает Якушкин, Пушкина порою незаслуженно критикуют за “непозволительное прихлебательство перед властью-победительницей”. В его стихотворениях “Клеветникам России” и “Бородинской годовщине” якобы сквозит “непозволительная насмешка над побежденными”. Автор отмечает, что взгляд Пушкина на поляков и польский вопрос сложился “еще задолго до восстания и его чувство, выраженное в стихах, не потворство официальным сферам”2. Впрочем, указанный вопрос достаточно сложен и неоднозначно представлен в нашей литературе...
“Бориса Годунова” Пушкин вынашивал долго. Как он чистосердечно писал: “Передо мной трагедия. Не могу вытерпеть, чтоб не выписать ее заглавия: Комедия о настоящей беде Московскому государству, о царе Борисе и о Гришке Отрепьеве писал раб Божий Александр сын Сергеев Пушкин в лето 7333 на городище Ворониче. Каково?” ( Курсив мой . — И. С. ). (Письмо П. А. Вяземскому 13 июля 1825 г.) Сказано азартно, может быть, озорно даже, но с глубоким знанием традиций летописания!
А. Н. Вульф, приятель поэта, записал: “Рассказывал мне Пушкин, как Государь цензирует его книги; он хотел мне показать “Годунова” с собственноручными Его Величества поправками. Высокому цензору не понравились шутки старого монаха с харчевницею”3.
Вот как об этом же написано у Смирновой: “Пушкин поднес мне “Бориса Годунова”. Сегодня вечером Государь говорил о нем с Императрицей. Он сказал, что ему нравится монолог, сцена Дмитрия с Мариной и сцена в монастыре, так как она обрисовывает характер Самозванца. Но Государь прибавил, что не верит тому, что это был Отрепьев; он думает, что Самозванец был литвин или галицкий авантюрист: невозможно, чтобы Отрепьев, воспитывавшийся в Москве, мог говорить по-польски и знать латынь. Он был послушником, а монахи тогда были совершенно невежественные. Е. В. сказал, что сцена смерти Бориса — великолепна”. В разговоре она спросила мнение царя о том, какие части ему нравятся более всего. Император ответил: “Сцена, где Борис дает советы сыну, советы отца-Государя, сцена монаха Пимена и сцена в саду между Мариной и Дмитрием”. Об этой сцене П. А. Плетневу 7 января 1831 года, в письме из Москвы Пушкин писал, что здесь замечают: “самозванец не должен был так неосторожно открыть тайну свою Марине, что с его стороны очень ветрено и неблагоразумно”. Как бы то ни было, “Борис Годунов” имел большой успех, на который Пушкин не рассчитывал. Хотя, закончив произведение, удовлетворенно воскликнул: “Ай да Пушкин, ай да сукин сын!” Конечно, успех был оправдан. Трагедией зачитывались в обеих столицах.