Карма

– Мы вас еще, конечно, вызовем… – Коростылев говорил медленно, без улыбки, голосом человека, которому все ужасно надоело. – Но вы же понимаете, – он вздохнул, – каждая минута дорога. Вы уж расскажите, как там все было. А потом мы вас вызовем. Повесткой. Вы будете свидетелем. А пока…

Этот красивый молодой человек оказался похожим на робота, которого запрограммировали на определенную задачу, вот он ее и выполняет – бесстрастно, равнодушно, спокойно.

Наташа начала рассказывать.

Коростылев слушал не перебивая.

Она говорила, а сама думала про Пестеля. Вот, например, если он останется в больнице, она хотела бы его навещать. Хотела бы! – в этом надо честно себе признаться. Но, с другой стороны, в ее нынешнем положении необходимо взять себя в руки, не начинать тех отношений, которые неминуемо приведут к тому, что ей запрещено. Теперь она по любви не может, теперь – только из мести.

– Вы запомнили лицо стрелявшего? – лениво спросил Коростылев. – Сможете описать?

– Смогу. Только, я думаю, его наверняка успели снять. Телевидение все-таки. Вы посмотрите. Может быть, даже момент выстрела есть на пленке.

– Это правильно, – вздохнул Коростылев. – Продолжайте.

– А что, собственно, продолжать? – спросила Наташа. – Я рассказала все, что знала. Если у вас есть какие-то вопросы – пожалуйста, я отвечу.

– Вопросы, – вздохнул Коростылев, – вопросы у нас всегда есть. Такая жизнь: всегда есть вопросы.

Больше, однако, Коростылев ничего не спрашивал. Наташа не знала, что говорить. Так и стояли молча среди водоворота людей.

– Сергей Сергеевич? – К Коростылеву подошел врач. Он был абсолютно лыс, даже на лице не было никакой растительности, только дырки глаз, носа, рта… Было совершенно очевидно, что все должны были называть такого человека Фантомас. – Мне сказали подойти к вам, я – Георгий Степанович, доктор…

Коростылев перебил его:

– Жертвы есть?

– Есть.

– Много?

– О количестве я говорить не уполномочен.

– Каков характер повреждений?

Георгий Степанович нервничал. И чем более спокойным был Коростылев, тем больше нервничал врач:

– Послушайте, у меня там раненые, а вы тут… Извините.

– Ничего, ничего, – вздохнул Коростылев. – Продолжайте.

– Мне, видите ли, нечего продолжать. Вы прекрасно знаете: для того чтобы давать сведения, интервью всякие, у нас есть начальство. А мы – лечим. Понимаете? У нас так повелось: одни разговаривают, другие работают. Понимаете?

– Понимаю, – снова вздохнул Коростылев. – Что ж тут сложного? Как говорится, в нашем колхозе та же фигня. Вы идите, лечите.

– Начальство позвать?

– Зачем? Начальство нас само найдет. Скоро прибежит спрашивать, о чем можно прессе говорить, а о чем ни-ни.

Наташа догнала Фантомаса у самой двери, дернула за рукав халата:

– Георгий Степанович, простите, я…

Врач резко развернулся, но вдруг голое лицо его осветилось улыбкой:

– А я вас узнал… Вы вели этот кошмар, да? Хотите узнать про вашего товарища? У него еще фамилия такая историческая…

– Пестель…

– Да-да.

– Строптивый он у вас очень. Все-таки пулевое ранение. Правда, кость не задета, мы рану обработали. Я хотел бы оставить его в больнице, но он…

И тут абсолютно кстати, как бывает только в плохом кино, распахнулась грязная дверь, и из нее выскочил Пестель. Пиджак надет на голое тело. Перевязанная рука болтается на подвязке. Вид не просто нервный – сумасшедший.

– Что вы тут стоите? – заорал он на Фантомаса. – Вы туда идите! Там… Там… Вам туда надо! – Он увидел Наташу, бросился к ней: – Господи, вы меня дождались! Как я рад! А я уж думал, вы… А вы – нет, вы тут…

– Вам заявление надо написать, что вы отказываетесь от госпитализации, – спокойно сказал Фантомас.

– Да написал я, написал! – негодовал Пестель.

– Вот и хорошо. – Фантомас взялся за ручку двери.

Наташа представила, что ждет этого человека за грязной дверью. В глазах ее появились слезы.

Взяла Фантомаса за руку:

– Георгий Степанович, вы простите нас, пожалуйста, мы столько пережили.

Фантомас улыбнулся:

– Что вы! Если в России просить у всех прощения, ни на что другое времени не останется. – Он нагнулся к Наташе и сказал в самое ухо, глазами показывая на Пестеля: – А мужик этот хороший. Настоящий мужик. Я тут, знаете, разных перевидал, он – настоящий.

Наташе почему-то стало приятно, словно говорили о ее хорошем знакомом. Хотя кто такой Пестель? Еще утром она его вообще не знала. Сейчас надо отвезти его домой – и забыть.

– Пойдемте, Павел Иванович. Я вас подвезу.

– Да ладно, Наташ. Я сам как-нибудь доберусь.

Наташа расхохоталась.

Этот хохот выглядел странным пришельцем в приемном покое больницы имени Фасовского.

Наташа смеялась и показывала пальцем на Пестеля.

Пестель посмотрел на себя в зеркало, увидел мужчину в пиджаке на голое тело, представил, как он окажется сейчас в таком виде в самом центре Москвы, и тоже рассмеялся.

Ехали молча.

Как всегда после трагических событий, Москва жила так, словно ничего не случилось.

Первым нарушил молчание Пестель:

– Никогда в жизни не видел такой толпы. И никогда в жизни не знакомился с женщиной при подобных обстоятельствах.

Наташа с трудом сдержала слезы. Ей нравился Пестель, это было несомненно. Женщина ведь, как правило, с первого взгляда определяет, кто перед ней: будущий роман, рассказ, стишок или так – пустой лист бумаги, на котором ничего не напишется.

Пестель – мужчина для романа. Это было настолько ясно, что хотелось плакать, потому что было очевидно: роман этот не напишется никогда.

Когда затормозили у его подъезда, Пестель сказал:

– Подниметесь ко мне? Я вас чаем напою.

– Нет, – ответила Наташа, пожалуй, даже излишне резко, – все устали.

Пестель явно расстроился, и это было совсем печально.

МЕТАНИЯ

Первое, что сделал Пестель, придя домой, налил стакан водки и выпил. Именно стакан. Меньше смысла не имело.

С утра были разморожены магазинные котлеты, и он пошел их жарить, но тут раздался телефонный звонок.

Саморяд.

– Ну что, сынок? Ты теперь знаменит. Как сам-то?

Говорить не хотелось ни с кем, а с Саморядом не хотелось особенно.

– Иван Петрович, у меня все в порядке. Рана несерьезная. Я очень устал. Завтра поговорим, ладно?

– Понимаю тебя. Горжусь, что работаем вместе и, не побоюсь этого слова, дружим. Мой отец таких, как ты, называл: «Соль земли Русской». Бывало, такого, как ты, человека встретит и скажет: «Запомни, Ванька, это…»

Павел Иванович не выдержал:

– Иван Петрович, устал. Спать хочу. Извините.

Павел Иванович посмотрел в окно.

Как только зеленая ободранная «шкода» уехала и Павел Иванович проводил ее глазами, он понял, что начал скучать по Наташе.

Павел Иванович знал: начинаешь скучать по кому-то – первый признак того, что человек этот пришел в твою жизнь. Павел Иванович не желал видеть никаких пришельцев в своей жизни.

Лепая-нелепая, но это была его жизнь. Она строилась так, как он хотел. А тут – здрасте вам! – придет баба и начнет переделывать его жизнь под себя. Ну а потом обманет, конечно: на то они и женщины, чтобы обманывать, а он останется с этой переделанной жизнью все в том же одиночестве.

Так зачем тогда париться и начинать то, что хорошо известно, как закончится? Ну и чего нервничать, маяться? Забыть – и нет проблем.

Забыть. И нет проблем. И не надо.

А может быть, радость, которую он испытывал так долго, была радость перед встречей с ней? Предчувствие хорошего – это было предчувствие встречи с Наташей?

Бред. Глупость. Идиотизм. Вообще, ему плохо. Его Саморяд подставил под пулю. У него рука болит.

– Мне очень плохо, – вслух сказал себе Пестель.

И улыбнулся.

Едва въехав во двор, Наташа увидела возле своего подъезда две фигуры: мужскую и женскую. Мужчина обнимал женщину и что-то шептал ей на ухо. На это можно было бы не обратить никакого внимания, если бы женская фигура так не напоминала Риткину, а мужская… Нет, это невозможно!