Страница 24 из 47
— Мне тоже, мне тоже. — Она снова задрожала при мысли о том, что отныне станет разведенной. Ее ждало новое одиночество, еще более невыносимое, чем то, к которому она привыкла. Жизнь без Гая Мария.
— Если тебя это утешит, то скажу, что брак был мне предложен — я не искал его.
— Кто она?
— Старшая дочь Гая Юлия Цезаря.
— А, Юлия… Ты высоко метишь. Я знаю ее, она хороша… Ты непременно станешь консулом!
— Я тоже так думаю.
Марий вертел свое любимое красное перо, разглядывая маленькую пурпурную бутылочку с промокательным песком и чернильницу из полированного аметиста.
— Ты, конечно, заберешь свое приданое — этого более чем достаточно для спокойной жизни. Ты никогда не трогала этих денег. Я смог поместить их в выгодное предприятие, и теперь сумма значительно возросла. — Гай Марий прокашлялся. — Мне кажется, тебе лучше жить поближе к семье. Переберись в дом брата, теперь, после смерти вашего отца, он глава семейства.
— А ты не дал мне даже возможности иметь детей! Как я хочу ребенка!
— Будь я проклят, но я рад, что так случилось. Наш сын стал бы моим наследником, и тогда женитьба не принесла бы желаемого результата. — Он чувствовал, что никогда не сможет сказать Гранин всю правду. — Будь же благоразумна! Если бы у нас были дети, они были бы уже взрослыми и жили собственной жизнью. Тебе бы это не помогло.
— По крайней мере, меня радовали бы внуки. — Слезы текли из ее глаз. — Я не хочу оставаться совсем одна!
— Я не раз говорил тебе — заведи собачку. — Гай Марий и не думал ее обидеть, лишь давал совет. Немного поразмыслив, он добавил: — Кроме того, ты можешь снова выйти замуж.
— Никогда.
Он пожал плечами:
— Дело твое. Все необходимое ты получишь. Я куплю тебе небольшую виллу в Кумах. Кумы недалеко от Путеол, ты часто сможешь навещать своих родственников и забудешь об одиночестве.
Надежды не оставалось.
— Благодарю тебя, Гай Марий.
— Не благодари! — Он поднялся и обошел вокруг стола, чтобы помочь ей встать, поддержав за локоть. — Скажи управляющему о предстоящих переменах… Подумай, кого из рабов ты возьмешь с собой. Я же пошлю кого-нибудь присмотреть приличную виллу в Кумах. Я куплю ее на свое имя, но никогда не стану вмешиваться в твои дела, пока ты жива и не вышла замуж… Хорошо, хорошо! Я знаю, что ты хочешь мне сказать, — что ты никогда не выйдешь больше замуж. Однако любители легкой добычи наверняка слетятся к твоему дому, как мухи на мед. Ты ведь еще очень ничего…
Гай Марий довел Гранию до ее покоев и немного задержал в дверях.
— Надеюсь, ты уедешь отсюда послезавтра, не позднее… Может прийти Юлия, чтобы осмотреть дом перед тем, как переехать сюда окончательно. Свадьба состоится недель через восемь, у меня слишком мало времени, чтобы успеть кое-что переделать в доме по ее вкусу. Мне надо торопиться. Но не могу же я пригласить ее, пока ты здесь.
Она подняла глаза, чтобы спросить его — хоть о чем-нибудь! о чем угодно! — но он уже повернулся к ней спиной и удалялся четкой поступью воина.
— К обеду не жди, — бросил он через плечо. — Мне необходимо встретиться с Публием Рутилием Руфом. Едва ли вернусь рано. Ложись без меня.
Что ж, вот это и произошло. Ее совсем не огорчало то, что она должна будет уехать из этого огромного дома. Она всегда ненавидела и дом этот, и весь этот беспорядочный город. Зачем было обосновываться на сыром и мрачном северном склоне Капитолия — всегда было для нее неразрешимой загадкой, хотя она и знала, что эта часть города считается наиболее престижной. Но ведь здесь почти не было соседей, которым можно было бы нанести визит! Вокруг жили в основном богатые купцы, которые не интересовались ничем, кроме своих сделок.
Грания кивком подозвала слугу, стоявшего у дверей в ее покои.
— Приведи ко мне управляющего.
Явился управляющий — величественный грек из Коринфа, которому удалось получить образование. Он продал себя в рабство в надежде скопить состояние и в конце концов получить римское гражданство.
— Строфант, хозяин разводится со мной, — произнесла госпожа спокойно, не испытывая при этом никакого стыда. — Я должна буду уйти отсюда послезавтра утром. Проследи, чтобы упаковали мои вещи.
Он поклонился, не подав вида, что крайне изумлен. Это был брак, который, как он полагал, разрушит только смерть. В доме царило мумифицированное безразличие. И никаких баталий, обычно предшествующих разводу.
— Кого ты намерена взять с собой, госпожа? — спросил он, уверенный, что останется в этом доме, ибо был собственностью Гая Мария, а не Грании.
— Повара, конечно. Всех слуг по кухне, иначе ведь мой бедный повар будет страдать, не так ли? Моих служанок, мою белошвейку, парикмахера, моих банных рабынь, — перечисляла она, пытаясь разом упомнить всех, от кого она зависела и кого любила.
— Конечно, госпожа. — И он сразу ушел, умирая от желания поскорее сообщить потрясающую новость слугам — и в особенности повару. Этому самодовольному повелителю кастрюль и распорядителю сковородок ух как не понравится переезд из Рима в Путеолы!
Грания медленно вошла в свою гостиную, посмотрела на этот уютный беспорядок, на свои рисунки, на рабочую коробку, на обитый гвоздиками сундук, в котором хранилось детское приданое, собранное с такой надеждой, но так и не использованное.
Поскольку жена римлянина не покупала мебель, Гай Марий ничего ей не отдаст. Глаза ее заблестели, но слезы так и не потекли по щекам. Ведь у нее оставался только один день, ее последний день в Риме, а Кумы был не такой уж большой город, и магазинов там было совсем мало. Завтра она отправится за мебелью для нового дома! Как приятно будет выбирать и покупать все, что приглянется! Завтрашний день будет занят, думать и горевать некогда. Острая боль сразу куда-то исчезла. Предстоящую ночь она переживет. Теперь стоит поразмыслить над тем, что купить завтра.
— Беренис! — позвала она и, когда девушка появилась, приказала: — Обедать я буду сейчас. Скажи там на кухне.
Среди беспорядка на своем рабочем столе она нашла лист, на котором она составит список предстоящих покупок. Только сначала поест. Что-то еще он сказал… Ах да, маленькая собачка. Завтра она купит маленькую собачку. Это будет первым пунктом ее списка.
Радостное возбуждение длилось на протяжении всего обеда. А потом вдруг она сразу провалилась в безысходное горе. Схватила себя за волосы, изо всех сил стала дергать их, заплакала, заголосила, слезы хлынули ручьем. Слуги разбежались, оставив госпожу в одиночестве — выть, уткнувшись лицом в затканный золотом пурпурный гобелен, покрывающий ее обеденное ложе.
— Послушайте-ка ее! — горько промолвил повар, прерывая свою работу по упаковке кастрюль, горшков и прочей кухонной утвари. Рыдания хозяйки доносились даже до кухни. — Ей-то о чем плакать? Это я уезжаю в ссылку, а она в ссылке уже много лет, жирная, глупая, старая свинья!
Управлять провинцией Африка выпало Спурию Постумию Альбину. Весь новогодний день он не мог определиться, под чьи же знамена ему встать. В итоге выбрал Массиву-царевича.
У Спурия Постумия Альбина был брат Авл. Он был моложе на десять лет и в десять раз был энергичнее, поскольку в Сенате являлся новичком и активно делал себе имя. Поскольку Спурий Альбин покровительствовал Массиве, своему новому клиенту, то Авл Альбин должен был показать Массиве все достопримечательности Рима, представляя его знатным римлянам, и советовать ему, кому и что необходимо послать в дар, чтобы быть принятым в домах. Как и большинство отпрысков царского дома Нумидии, Массива был хорошо сложен и весьма привлекателен; незаурядным умом, умением расположить к себе Массива многим пришелся по вкусу. Главным для него было не утвердить законность своих притязаний на трон, а скорее попытаться перетянуть римлян на свою сторону. Официальное мнение Рима складывалось и из противоборства соперников в Сенате, и из тайных сговоров, и из личных мнений.
В конце первой недели года Авл Альбин формально представил Массиву в Доме. Авл Альбин сказал свою первую речь, и речь его была хороша. Сам Цецилий Метелл слушал ее внимательно и в конце даже похлопал. А Марк Эмилий Скавр от лица Массивы поддержал прошение — во имя защиты справедливости покончить наконец с нумидийским вопросом, а заодно и с полукровкой-узурпатором, который взошел на трон, не брезгуя убийствами и взятками. Собрание разошлось, а Сенат к тому времени неспешно утвердился в решении: царя-самозванца низложить, а на трон посадить «этого очаровательного царевича».