Страница 53 из 73
Олеся никак не приходила в себя после гибели Мэри. Связывая смерть подруги с отцом, Олеся упорно отказывалась видеть Глеба и даже разговаривать с ним. Теперь кому-то предстояло помирить и их. Но Мэри не было на свете, а кто мог сделать это без нее?
Иногда появлялась Эмма, но занятая школой и Семеном, постоянно приводившим домой какую-то девушку, уделять много внимания Олесе не могла. Вечерами, вернувшись с работы, Эмма видела в передней женские сапожки. Цвет у них постоянно менялся: то белые, то красные, то коричневые.
- Сколько же у твоей девушки сапог! - наконец не выдержала Эмма. - Она дочь Березовского?
- Ты что, мать, упала? - спросил грубый Семен. - Это все разные... Девушки разные, понимаешь?
Эмма растерялась. Каждый день - разные?
Так продолжалось примерно год, пока обладательница одних сапог не объявила Семену о своей беременности. Выяснилось, что сапожки она носила красные.
Недавно у Эммы родилась внучка, которую она обожала и без конца задаривала игрушками. Теперь у нее совсем не осталось времени и сил на Олесю. Жизнь разводила бывших подруг в разные стороны. От Валерия по-прежнему не было никаких известий, и вдруг оказалось, что именно он, и только он один, самым странным и необъяснимым образом связывал двух женщин, спокойно забывших без него друг о друге.
Заброшенный дом с полубольной Олесей, замотанным Кареном и двумя детьми понемногу начал брать на свои плечи Ашот Джангиров. Здесь все чаще появлялся Гриша, а потом вдруг вместе с хозяином пришла Дуся.
- Дуся! - завопил Левон. - Ты тоже будешь теперь с нами жить?
Нянюшка утирала слезы и обнимала своего драгоценного любимого мальчика. Второй, не менее драгоценный и любимый, с удивлением смотрел на нее из дверей гостиной. Худой, повзрослевший, с расцарапанными от постоянного общения с металлом руками... Он неуверенно, словно не понимая, что происходит, приблизился к ней и осторожно обнял.
- Милый ты мой, хороший! - запричитала Дуся, сжимая Карена в мягких объятиях. - Как я скучала без тебя, Карик!
Она назвала его детским полузабытым именем, и Карен почувствовал, что еще одно мгновение - и он тоже заплачет вместе с ней. И это будет стыд, позор, перенести которые невозможно. Карен до боли закусил нижнюю губу, ощутив привкус крови.
- Ты будешь теперь жить у нас, да, Дуся? - кричал, кружась и подпрыгивая на месте, Левон. - Как здорово, Полина! Папа, это все ты придумал?
Ашот задумчиво наблюдал за происходящим. Он видел, как восприняли появление Дуси в доме сыновья и как плохо сейчас Карену. Его любимый, такой уже взрослый и такой еще маленький сын... Что же делать, мой мальчик, жизнь состоит из страданий. И все будет так же, даже если все будет иначе... Мой бедный, мой родной, мой гордый и упрямый ребенок...
За что им всем без конца достается? Да уж видно есть за что...
- Дуся, - нашептывал Карен нянюшке, - если ты сможешь приходить к нам, помоги, пожалуйста, Олесе! Сделай с ней хоть что-нибудь! Она ничего не хочет, не ест, не спит без лекарств, ни на что не обращает внимание. Я отчаялся привести ее в норму. Ты поможешь мне, Дуся?
Утирая слезы, старая нянюшка беспрерывно кивала, не выпуская свое драгоценное дитя из теплых объятий. Мой несчастный, уставший, исстрадавшийся мальчик...
Вечером Ашот Джангиров заехал к Витковскому. Глеб смотрел из-под очков грустно и озабоченно. Притихшая Юрате безмолвно удалилась в другую комнату.
- К сожалению, Олесю пока невозможно ни в чем убедить, - сказал Ашот, искренне сострадая поэту. - Она не желает слушать никаких объяснений и лишь твердит без конца одно и то же. Тяжелое нервное расстройство.
- А Полина? - вдруг спросил Глеб.
- Что Полина? - не понял Джангиров. - С девочкой все хорошо.
Глеб хмуро покачал головой.
- Не совсем так. Ну, да сейчас не в ней дело. Даже смерть матери не подействовала на Олесю так сильно, как гибель Мэри.
Ашот отвел глаза.
- Она стала пить... Карен долго скрывал от меня, но я увидел совершенно случайно.
Витковский помрачнел.
- И здесь мою дочь тоже нельзя ни в чем убедить, я пытался раньше. Но мне кажется, ваш сын раз и навсегда запретил ей когда-то баловаться вином, почему же вдруг снова... -Глеб замолчал, не окончив фразу, и выжидательно посмотрел на Ашота. - Она способна подчиняться только Карену.
Ашот побарабанил пальцами по подлокотнику. Карену способны подчиняться все, даже он, неподатливый, неуступчивый Джангиров.
- Я не знаю, что произошло... Вероятно, Карену больше не хватает времени и сил: его постоянно нет дома. Не доходят руки...
Оправдание вышло слишком неуклюжим.
- Но откуда в доме бутылки? - с нотками раздражения в голосе спросил Глеб. - Разве он их не видит, не замечает? Или до них тоже не доходят руки? Выбросить все - и дело с концом! И кто-то их ей покупает, раз она сама не выходит из дома! Не Полина же в конце концов!
- Не Полина, - стараясь остаться спокойным, отозвался Ашот. - И не Левон. Не прислуга.
- Но кто же тогда? Может быть, мышка Сонечка?
Джангиров снова нервно постучал пальцами по креслу.
- Да, это загадка. Пока я не в силах ее разгадать, но постараюсь... И поговорю с Кареном.
- Пожалуйста, Ашот Самвелович, - поэт встал и прошелся по комнате. - Буду вам очень признателен... Простите меня за резкость, не сдержался. Я уже слишком многим вам обязан и благодарить мне вас нужно без конца. Олеся упряма и суматошна. И бестолкова, как все женщины. Конечно, у нее была не самая удачная семейная жизнь... - Витковский помолчал. - Я очень рассчитывал на Карена и, кажется, не ошибся. Просто обстоятельства пока складываются не в его пользу. Но это скоро пройдет. Непрерывно так продолжаться не может.
Ашот вздохнул. Вечны страдания человеческие... И все будет так же, даже если все будет иначе... Он поднялся и вежливо откланялся.
- Заезжайте, - сказал Глеб. - Я всегда вам рад. Кроме всего прочего, только от вас я могу узнать хоть что-нибудь об Олесе.
Джангиров спустился вниз и сел в машину.
- Куда, Ашот Самвелович? - спросил Гриша. - Домой?
Журналист отрицательно покачал головой. У себя дома он теперь бывал очень редко.
- К Карену.
Гриша включил зажигание.
Олеся, как обычно, спала. Таблетки, которыми ее усердно накачивали врачи, в соединении с любимым вином превратили ее в марионетку без чувств, мыслей и желаний. Иногда ночью Карен, которому порой хотелось хотя бы малейшей разрядки, пробовал разбудить ее, прорваться словами и ласками к постоянно дремлющему, заторможенному сознанию, но сделать ничего не мог. Олеся не просыпалась, никак не реагировала на прикосновения его рук и только вяло, нехотя бормотала сквозь сон, что хочет спать - и ничего больше.
"И ничего больше, - повторял про себя Карен. - И больше ничего..." Утром он целовал ее, тоже сонную, и уходил в университет. Когда он возвращался вечером, она уже спала. Так тянулись день за днем. Сегодня у Карена был выходной, поэтому отец наконец-то застал его дома засветло. Дети отправились в кино. Дуся ушла до завтра, и им двоим никто не мешал.
- Как удачно я приехал, - сказал довольный Ашот, садясь рядом с сыном. - Как Олеся?
Карен равнодушно потер лоб.
- Все так же. Непрерывно твердит, что ее зовет Мэри. Не желает видеть отца. И эти ужасные мигрени... Прости, папа, но твои врачи совершенно ни к чему. Они ни черта не понимают, что толку их сюда без конца возить? Честно говоря, у меня опускаются руки, я просто не знаю, что с ней делать...
Момент был на редкость подходящий.
- Карен, - отважился наконец Ашот, - я давно хотел тебе предложить... Возьми у меня деньги и уходи хотя бы на месяц с работы. Поезжай куда-нибудь с Олесей. В Испанию, в Грецию, в Италию... Куда хочешь. Левона и Полину мы заберем к себе. Они будут отдыхать с нами. Если девочка откажется, она может переехать к деду. Послушай меня, это самый лучший и, пожалуй, единственный сейчас выход. Тебе тоже очень нужна разрядка, ты измотан до предела. А Олеся вообще качается на ветру.