Вацлав Дворжецкий – династия

Мы вошли. В номере было много наших артистов. Кто-то стоял, кто-то сидел на подоконнике и на кровати. На столе – шампанское и фрукты. Центром пиршества был Вацлав Янович. Он ходил, вставал на стул, что-то громко, радостно говорил, произносил какие-то монологи. Актеры, как хор, повторяли его слова. А припев был один: «За сына, за Риву, за Вацлава!» Это была не песня, не стих, это было заклинание. Колдовство. Стихийное и абсолютно трезвое.

Широкое окно было открыто. Луна занимала половину окна. Она не двигалась, не уходила, не хотела уходить, казалось, что она сидела рядом с нами. Стоило повернуть голову в сторону окна, как я встречалась глазами с луной. И может быть, она передавала наши вибрации в далекий город Горький и малышу, и его маме.

Я смотрела на Вацлава Яновича и не узнавала его. Он был высокого роста и стал еще выше. Огромные глаза стали еще больше. И голос стал другим. Я узнавала и не узнавала его. Это был Вацлав и не Вацлав. С рождением сына родился другой человек. В ту ночь родился не только сын, но родился и сам отец.

Радость, радость, так редко посещающая нас, жила в тот миг в этом номере. Мы присутствовали при священной минуте – родился человек. Он пришел в мир, когда луна ослепляла нас своим светом, аромат цветов одурманивал запахом, а море ритмично отбивало Время своими волнами.

Вацлав Янович работал в нашем театре с большим успехом много лет. В его трудной судьбе я застала и светлую полосу. В ней – мгновение сияния радости. Это было самое яркое впечатление о Вацлаве Яновиче, о новом Вацлаве.

Прошло почти 40 лет. Мальчик, который появился тогда на свет, стал известным артистом Евгением Дворжецким. И когда я вижу его на экране телевизора, меня охватывает воспоминание о той дивной ночи. Становится и радостно, и грустно.

Грустно потому, что Вацлава Яновича уже нет с нами.

Когда я прихожу на Бугровское кладбище и стою у могилы Вацлава Яновича, перед моим взором проходят эпизоды из жизни, и самый яркий – та южная ночь. Впечатления так сильны, что у его могилы мои мысли светлеют.

Лилия Дроздова

О Вацлаве Яновиче Дворжецком говорить легко. Это была удивительная личность. Бог дал ему всё. Мне кажется, что если бы он не был артистом, а стал каким-нибудь ученым, то и ученым был прекрасным. Он был очень талантлив и обладал замечательной внешностью. Бог, если награждает, то награждает всеми дарами.

Помню мое первое впечатление о Вацлаве Яновиче. Когда он приехал в Горький, я уже работала в драматическом театре. Главный режиссер представил его: «Вот Вацлав Янович Дворжецкий – новый актер».

И встал такой красавец! Я тогда подумала: «Бог мой, ему только королей играть!» С громадными глазами, с благородной осанкой.

А потом начались прекрасные дни работы с ним. Первая наша совместная работа была в спектакле «Юпитер смеется». Он отлично играл доктора Друэтта. Там были еще заняты В. Самойлов, Э. Суслова. Это был очень интересный, хороший спектакль. Вообще же играли вместе мы много, очень много. Как-то у меня был творческий вечер на телевидении. И Дворжецкий сказал так: «Я с Лилей играл всех. Я был ее мужем, был ее любовником, был ее отцом, но я еще надеюсь сыграть ее сына». К сожалению, не получилось. Годы брали свое.

С Вацлавом Яновичем в моей памяти связано много интересных историй. Мы с ним дружили. Он очень трогательно относился к моему мужу, главному дирижеру симфонического оркестра Израилю Борисовичу Гусману. Однажды мы отдыхали вместе в Крыму. У меня там жил папа, и мы с мужем остановились у него. В доме не было света, а Гусману хотелось побриться. Вацлав Янович жил в доме отдыха, в которой было два корпуса. В одном из них он отдыхал. И он предложил: «Приди ко мне, я предупрежу дежурную, скажи – в 128-й номер. Побрейся, в чем дело?» Гусман пошел к дежурной. Она дала ему ключ. Побрился он, заодно сходил в туалет. Вышел на балкон, удивился – висят какие-то вещи непонятные. Закрыл комнату. Пошел, сдал ключ. Навстречу идет Вац. (Мы всегда называли его «Дворж» или «Вац».) Гусман говорит: «Я сейчас побрился в твоем номере. Смотрю, какие-то странные вещи у тебя». – «А какие странные?» – Он рассказал. – «У меня этого нет». – «Ну как нет? Я же у тебя был!» – «Стой, стой, стой, а ты где брился?» – «Вот в этом корпусе». – «Да ты в чужом номере брился! Я-то вон в том корпусе живу!»

Он вообще любил делать людям хорошее. Когда мой муж очень сильно болел, была поздняя-поздняя осень, даже снег ложился. А у него было высокая температура, и он попросил арбуз. Я отправилась искать. Стою, жду транспорта. Вдруг подъезжает Вацлав на своей машине. «Ты что стоишь?» – «Да вот хочу купить арбуз». Он говорит: «Давай на машине объездим все рынки». Мы их объездили, но арбуза не купили, кончился сезон. Я возвратилась в больницу. Прохожу мимо палаты, а там восточные люди навещают какого-то своего больного, и у них огромный арбуз уже открытый! Я не постеснялась, попросила у них кусочек и отдала Гусману. Потом позвонила Вацу. «Вац, я нашла арбуз для Гусмана в больнице!» Он очень увлекался подводным плаванием. У него было столько снаряжения: ласты, баллон с кислородом, маска. И вот эпизод, тоже в Крыму. Сидим мы с Гусманом на берегу, и вдруг из глубины кто-то подплывает. Выходит Вац весь в снаряжении для подводного плавания. Я говорю: «Вац (а мы его не видели, он не отдыхал там), ты откуда?!» – «Я приплыл из Ялты». Конечно, он приехал на машине, а переоделся, не доезжая до пляжа, чтобы всех разыграть. Но думаю, что если бы надо было, то Вацлав и из Ялты поплыл бы. Вацлав Янович всем на свете увлекался. Он и машину водил, и рыбаком был прекрасным.

Когда театр гастролировал в Вильнюсе, Дворжецкий был там на машине. Он предложил: «Лиля, ты белоруска. Все эти места знаешь. Я тебя приглашаю – давай вместе на машине доедем из Вильнюса до Минска». И мы поехали. Это была прекрасная поездка. Он все умел: и костер развести, и обед приготовить. По пути мы проезжали мимо какого-то старинного католического монастыря, а Вац ведь был католиком. Мы там остановились. Монастырь не был действующим, но вот костел, маленький, провинциальный, был открыт. Погода стояла солнечная. Зашли в костел, и голову Дворжецкого осветило солнце. Это было так красиво! Он молился, разговаривал с Богом. Может, о чем-то просил, может, благодарил за что-то. Я встала в сторонке и просто любовалась им. Он излучал такую духовность, такую красоту! Потом зашли в монастырский двор, посидели на скамеечке и поехали дальше. Мы были в костеле только вдвоем, больше никого, впечатление осталось незабываемое.

Еще одна история связана со спектаклем «На горах», где я играла Флёнушку, а Дворжецкий – Егорушку. Вацлав наклеивал себе в этой роли большие ресницы. Мы до сих пор вспоминаем, как он произносил, глядя на Дуню: «Останься как была!» – пожирая ее глазами под этими мохнатыми ресницами. Но это присказка, а вот и сама история.

У нас был знакомый по фамилии Тэн, второразрядный драматург. Его пьесы шли в Театре комедии. Но более известен он был как коллекционер. Мы (я и Гусман) с ним очень дружили, потому что долго жили в одной гостинице. А в Москве, когда были на гастролях, Тэн как-то зашел в театр, а мы с Дворжом в это время читали расписание. И Тэн пригласил нас к себе на квартиру. Дома у него никого не было. Квартира – настоящий музей. Столько картин я никогда не видала. Все стены закрыты русской классикой, западной классикой – богатейшая коллекция.

Потом Тэн показал нам картины Константина Коровина. Он сказал: «Коровина у нас в музеях очень мало. На выставки берут всегда у меня». Показал журнал «Огонек», где была статья о нем, о его картинах. А потом вынул из-за дивана свернутую в рулон картину «Послушницы» Нестерова. Это удивительная картина. Юные послушницы гуляли по лугу, плели венки. Все это перекликалось с темой спектакля «На горах» – старообрядцы, жизнь в скитах…