Амазонка пустыни

Лошади сбавили ход. В синеве знойного неба трепе-тали над желтыми песками обманчивые миражи. Рассти-лались студеной синевой прозрачные озера, над ними в мягкой зелени тамарисков, груш и яблонь стояли дун-ганские кишлаки. В небе дрожали причудливые лиловые пики гор, которых на деле не было. Воздух точно играл, дрожал и переливался, создавая все новые картины.

Два часа пути не изменили ландшафта, только дей-ствительно придвинулись горы, стало легче дышать, воз-дух стал более редким. Но от раскаленных гор пылало жаром, как из печи, и лошади и всадники изнемогали от зноя.

На одиннадцатой версте в песке пустыни обнаружи-лось широкое углубление, сплошь забросанное шлифо-ванными ползшим когда-то здесь ледником серыми кам-нями. Сошли в это углубление и пошли по мелкой гальке. Долина становилась глубже. Оба берега поднимались по краям на несколько аршин, обнажая породу камня и по-казывая сланцевые наслоения. Из песчаных осыпей кое-где торчали корявые ветки саксаула. Местами из-под зем-ли среди камней пробивался тихо журчащий ручеек, раз-ливался по песчаной осыпи и исчезал в песке. Мокрый песок был буро-красного цвета, и из него густо торчали иголки ярко-зеленой травы, и сверкали низкие желтые звездочки горного одуванчика.

Стало свежее. Холод гор и близость ледника дали наконец себя чувствовать, и казаки вздохнули полной грудью. Подъем становился круче. Русло было завалено крупными камнями, скалами, между которыми вилась чуть заметная тропинка. По бокам уже не был песок — гнейс и сланцы, но торчали черные скалы базальта, пере-межаемые гранитами и порфирами. Шли по узкому коридору, по одному, один на хвосте у другого. Разговоры и тихие протяжные песни в колонне смолкли. Вошли в ущелье мертвых диких гор, и давило величие скал и пи-ков. Под ногами непрерывно струился ручеек студеной воды, но не было травы, и темно-зеленый, почти черный мох покрывал скалы.

Орлы реяли над колонной. Их потревожило вторже-ние людей, и они срывались со скал, подпуская к себе так близко, что отчетливо были видны их большие и кривые клювы цвета слоновой кости и зоркие смелые глаза.

Наконец путь преградила осыпь громадных камней, наваленных один на другой. Пришлось карабкаться, цеп-ляясь руками и помогая друг другу. За казаками карабка-лись лошади. За каменистым кряжем была ровная и чис-тая площадка нежного серебристого песка — дно бывше-го здесь озера. Прошли его спорой рысью и подошли к беспорядочно наваленной груде камней, как лестница, поднимавшейся наверх.

Воздух был редок и прохладен. Вечерело. Каждый аршин пути завоевывался с трудом, колонна растяну-лась, и люди, и лошади карабкались в гору, как козявки. Ни один звук не нарушал тишины гор, и в их вековечном безмолвии слышался топот копыт, тяжелое дыхание лю-дей да вздохи и стоны падавших коленями на камни ло-шадей.

Древность породы, непостижимая человеческому уму тайна образования этих пиков, каменных осыпей, следы бывшей здесь когда-то титанической работы при-роды, которая льдами и водой шлифовала порфиры и граниты, присутствие здесь когда-то страшной массы воды, которая отлагала пласты слюды, сланца, глины и песка, разбросанные в беспорядке громадные камни и скалы, брошенные откуда-то страшной силой и врос-шие в землю, — все говорило, что здесь раньше не было покоя. Двигались скалы и горы, бушевало море потопа, далекий вулкан бросал каменья на десятки верст, а потом медленно, упорно, с жестокостью природы ползли вниз громадные ледники. Это было. Когда? Никто из живущих здесь не помнит когда. Ни одна здешняя летопись не го-ворит об этом. И повествуют это только скалы, пролетев-шие пространство, только истертые бока твердых камен-ных пород да жесткий кварц, обращенный в нежный, се-ребристый, легкий, полупрозрачный песок.

Жутко было здесь человеку, заглянувшему в тайны мироздания и прочитавшему книгу природы, услышав-шему те «неизреченные глаголы», которые, по словам пророка, нельзя слышать безнаказанно людскими ушами.

Должно быть, солнце, давно не видное из узкого ко-ридора скал, село за горы. Сумерки надвинулись. Небо стало темное, и ярко вспыхнули звезды. Иван Павлович нашел в полутьме хвост лошади головного дозора. Дозо-ры стояли. Оставив Красавчика, он протискался вперед. Аничков и киргиз совещались.

— В чем дело? — спросил Иван Павлович.

— Дальше идти нельзя, — отвечал Аничков.

— Как? Совсем?

— Нет, до утра. Мы стоим под ледником. Наверх пробита в снегу лестница, но сейчас ее не видно. В снегу могут быть провалы, заметенные снегом. Надо ждать до утра.

— Печально.

— Ничего не попишешь.

Иван Павлович с Аничковым прошли вперед. Щель расширилась, образовалась как бы чашка в скале. Под ногами захлюпала вода. Серебристо-белой стеной, пре-граждая дорогу, саженей десять вышиной, перед ними ле-жал ноздреватый снег. Ледяным холодом обжигало дыха-ние… Когда они остановились, стала слышна непрерыв-ная капель на разные тона воды, падавшей со дна ледника в озеро.

Казаки вывязали из вьюков шинели и оделись в них. Появились маленькие сучки саксаула, которые опытный сибирский казак не ленится собирать на походе в пусты-не зная, что на привале нигде не достанешь леса и дров; запылали костры, бросая причудливые тени на снеговую стену и отсвечивая в ней красноватыми пятнами, и каза-ки уселись «чаевать».

XII

О, эта ночь, долгая ночь в горах у подошвы ледника! Ночь без ярких больших костров, которые могут согреть, ночь после зноя похода по раскаленной пустыне. Тихая молчаливая ночь. Какой бесконечно долгой и холодной казалась она казакам!

Сначала тишина ее нарушалась гомоном людей, схо-дившихся к котелкам с чаем и пившим чай, раздавались короткие, деловые замечания. Слышалось чавканье и ду-тье на горячие котелки и железные кружки. Потом води-ли поить лошадей, возились над ними, снимали седла и вьюки. Навешивали торбы с ячменем. Около получаса в сплошной темноте слышалось частое жевание лошади-ных челюстей, довольное фыркание и тяжелые вздохи. Потом люди громоздились, укладываясь кучками между скал, раздалось сопение, притихли лошади и тоже засну-ли, понуривши головы.

Иван Павлович и Аничков долго не могли уснуть. Цыганский пот пробивал, и тело в мокром белье не мог-ло согреться.

Иван Павлович прислушивался к непрерывной капе-ли воды, и его раздражала настойчивость и ритмическая последовательность ее, ничем не нарушаемая, вероятно, веками. Сначала падала одна большая тяжелая капля, дававшая глухой, плоский звук, потом быстро с серебристым звоном падали две маленькие капельки, и опять большая, тяжелая плоско плюхалась в лужицу. Через строго определенные промежутки времени какая-то ча-шечка, выдолбленная этими каплями в скале, переполня-лась и оттуда с легким журчанием выбегала крошечная струйка. Иван Павлович сосчитал, что падало шесть больших капель и одиннадцать малых и после одиннад-цатой бежала струйка. Так было вечно. Сколько времени понадобится, чтобы настолько углубить эту чашечку, чтобы струйка выбежала после двенадцатой малой капе-ли или после седьмой большой? Ужас охватывал от созна-ния этой медленности и настойчивости работы природы. Ему захотелось нарушить ее расчеты, подойти, ударить ногой в снег, изменить расстояние между льдом и чашеч-кой, продолбленной в камне. Тогда будет какой-то дру-гой ритм, который не сразу наладится.

Но ему было лень встать. И, борясь с желанием всту-пить в мелочную борьбу с природой, и ленью, и истомой, все более и более охватывавшей его тело, он начал засыпать.

Подумал о Фанни. Она бы непременно встала и раз-рушила бы это. Из своего мальчишеского упрямства сде-лала бы. Вспомнив ее, почему-то улыбнулся счастливой улыбкой и заснул крепким сном.

Проснулся он от свежего мужского голоса, который не то пропел, не то проговорил нараспев:

— «Ах, да зачем эта ночь была так холодна».

Иван Павлович открыл глаза. Было еще темно, но звезды гасли, снег казался серым, и стали видны силуэты людей. Пропел эту фразу веселый казак Попадейкин, уже мостившийся, чтобы согреть чаю. Люди просыпались, по-тягивались, зевали… Начали поить лошадей, задавать яч-мень, седлать и вьючить.