Дом в наем

10

Хозяин привозил продукты вовремя, как договаривались. Сначала оставлял их на кухонном столе. Однажды открыл дверцу холодильника и увидел, что тот переполнен.

– Ну и ну, – удивился он, – да ты не ешь ничего! Воздухом что ли живешь, или кто еще еду тебе носит? Ее уплетаешь, а моя – для издевки…

– Не понимаю, – сказал Матей, – кто еще мне еду принесет? И зачем?

Стефан промолчал. Переложил пакеты в холодильнике, засунул и новые. Потом вынул листок, весь заполненный цифрами.

– Ты мне должен одиннадцать пятьдесят.

Матей с готовностью достал деньги. Но почему взгляд Стефана застыл? В кухню вошла белая собачка, она повела носом, видно, соблазненная запахом колбасы.

– Не люблю собак, – напомнил ему хозяин. – Заразу разносят, огород топчут… Ты ее не выгонишь?

– Огород топчут? Этими маленькими лапками?

– Разлягутся, где заблагорассудится.

– Это дружок мой. – Матей не хотел понимать, чего ждет от него хозяин. – Твоя работа здесь – немного огурцов, немного клубники – разве не забава для тебя?

– Ты с ума сошел! Я ведь говорил: труд, труд и труд! Для забав у меня времени нет.

– Да, знаю.

Матей произнес эти слова мягко: чтобы не тревожить человека, внушить ему потихоньку… мол, не стоит больше строить коридоры, лестницы, комнаты…

– Если я выручу левов шестьдесят на овощах – и то немало, – объяснял хозяин. – Хоть покупать их не надо. Через три года пойду на пенсию, больше сажать буду. Фрукты – разговор особый, иной год по триста банок закатываем. Имеет для нас значение этот двор.

Шестьдесят левов, половина месячной платы. Дом действительно в отдаленном месте, жить в нем трудно. Почему же Стефан не радуется по-настоящему, что нашел квартиранта? Злится из-за собачки, хотя видит, что Матей одинок… „Плохо я знаю людей…" Глядя на хозяина (он обиженно укладывал в авоську какие-то свои пакеты – „забава, ну и ну, забавляемся мы тут с Любой, будто нам делать нечего"), режиссер продолжал удивляться: почему между ними нет контакта, почему каждый раз, когда он начинает говорить откровенно, его слова встречают чуть ли не с негодованием? Что мешает? Мысль о деньгах, убеждение Стефана, будто артисты много зарабатывают? Действительно ли, деньги так много значат для людей? По всей вероятности, так, но и здесь скрывалась странная двойственность: встреться они на улице (в случае, если не были бы знакомы), прозвучи случайная фраза „Смотрите, смотрите, этот знаменит, богат, фильмы делает", и теперешний его хозяин посмотрел бы на него с уважением; но их свела жизнь, и все поводы для уважения превратились в поводы для раздражения.

Матей опустил голову и увидел чистые собачьи глаза. „Будто мысли читает, будто обвиняет меня." Улыбнулся ей незаметно, только уголками губ. Нехорошо, если им овладели плохие мысли, нехорошо укорять Стефана. Это почтенный человек, вечно усталый, очень скромный в одежде, а, вероятно, и в еде, не говоря уж о развлечениях. Руки его огрубели не от чего-нибудь, от работы. (В данный момент Матей следовал извечному методу оценки.)

Пока еще мало прожил в этом доме. Многие и того не сделали. Не надо его винить, не надо ему напоминать, что и извечный критерий – своеобразный институт, который может закоснеть. Его внешние признаки иной раз доказывают, что ценности повторяются, иной раз скрывают, что они изменились. А новые ценности могут оказаться и нехорошими вовсе.

11

Эти мысли продолжали занимать его и в последующие дни. Каждого человека нужно встречать доверчиво. (Именно так его встретил маленький белый друг.) Что значит быть доверчивым? Продолжать рассказывать Стефану свою жизнь – позы, бахвальство, забытые женщины, сумасшедшее желание успеха, хаоса? Есть ли в этом хоть какой-то смысл? Нет. В его прежней жизни нет ничего поучительного. Почти каждый из „известных" ведет себя так.

Говорить о пережитом уже в этом доме? Но как? Может быть, прибегнуть к притче? Тогда нужно начать со сценария, набросанного в тетради… Эта сельская история (выдуманная Константином Константиновым пятьдесят лет назад и дополняемая теперь Матеем) превращалась в каком-то смысле в притчу о его собственной перемене…

Ты хорошо придумал, сказал случай, я тебе помогу.

Именно тетрадь оказалась у него в руках, когда хозяин пришел и прутья перил в который раз поделили на три части его объемистое тело. Матей, правда, его не заметил (Стефан часто подкрадывался к веранде бесшумно), и первый вопрос прозвучал, словно выстрел:

– Ты ее всю испишешь, а потом?

Матей уронил карандаш на стол; тот покатился к краю, но…(Странным было ощущение от того, что карандаш все-таки не упал, странно было также, что он не вымазался им, пока писал.) Помолчал немного, сообразил, о чем его спрашивают.

– Попрошу тебя новую купить.

– И сколько думаешь измарать?

– Двух хватит на весь сценарий.

Хозяин постоял, глядя себе под ноги, потом сказал:

– Ну и что, к примеру, описываешь?

– Если хочешь, расскажу.

– Давай… – Стефан с готовностью присел. (Край веранды выступал за перила.)

Матей снова вспомнил, как все его здесь встретило – солнце, сосны – без предисловия… И поторопился начать: село, самое обыкновенное, какие были в тридцать пятом году…

– В каком году?

– В тридцать пятом.

– Ну воот… Почему вы, которые по части искусства, не рветесь изображать сегодняшнего трудового гражданина. И в кружках мои люди такие вопросы лекторам задают.

„Ну воот…" Матей с опаской разглядывал человека перед собой: седеющие волосы торчком, морщинистое лицо, глаза жесткие, серо-зеленые. Со всех сторон броня. Какова логика невоспитанности Стефана, что позволяет ему вести себя так с квартирантом? Откуда только силы берутся? Растерянный, по всей вероятности из-за молчания Матея, хозяин все же смягчился – извини, я просто так… не смотрел твои фильмы, времени нет… давай дальше, не будем сердиться, если что не так сказано… „Недостойно сердиться на него, это чересчур просто – он ничего мне сделать не может." И Матей невзначай продолжил – по сути дела, о самом селе вряд ли можно здесь говорить, лучше расскажу о трактире. Село было вдалеке от него, так оно и останется в стороне. Трактир стоял у самой дороги. Большая белая дорога.

– Почему же белая?

– Чтобы ее было виднее… Теряется где-то вдали, манит. Итак, трактир и дорога. Идет стадо – овцы, за ними – гуси. Безлюдно. Гуси и овцы будто устремились туда, в манящую даль… но, видно, не доберутся.

– Откуда это видно? Куда не доберутся-то? Ведь они по дворам разбредутся!

– Это другое, я – о дороге.

Они не понимали друг друга. Матей опять замолчал, глядя беспомощно в тетрадку. Смысл сценария начал ускользать от него. Тридцать пятый год, какой-то трактир, какое-то село… Почему он рассказывает о них Стефану? (Твоя мечта, тайна, боль интересуют не всех.) Разве он не пишет сейчас только для себя, не считаясь ни с чьим мнением? О каждом человеке есть сценарий, притча, книга – неважно, как это называется, – чтобы открыть, до конца понять самого себя, Матей должен выдумать свое…

Тридцать пятый год, трактир, село… Для Матея, столичного жителя, эти вещи были условными. Но, может быть, хозяин пришел именно оттуда, из их реальности? Что не устраивает его в таком случае? Упоминание о белой дороге? Наверное. Стефан инстинктивно почувствовал: дорога, по которой идет Матей, ему не годится, она не ведет к его теперешней вере. Да и в самом деле, не было одинакового для всех тридцать пятого года, одинакового трактира, одинакового села…

– Ты меня дураком не считай, – говорил хозяин. – Может, я и не смыслю в твоем ремесле, но чую, куца гнешь… Раз кто-то – не важно кто, человек или гусь, не возвращается туда, где его место, а отправляется к разным там, как их звать… миражам, я его не признаю! Ты, конечно, извини, но это попахивает религией.

Мысли, облеченные в слова кое-как (словно рубаха неаккуратно в штаны заправлена), текли параллельно мыслям режиссера; однако непроизнесенное куда резвее, поэтому… „попахивает религией" улетучилось без последствий. Бесконечное терпение снизошло на Матея, бесконечная готовность пропускать мимо все ненужное и ждать.