Кто идет?

— Пошла! — шикнул Аленкин и топнул. Кошку как волной смыло. Он посмотрел на часы. Скоро отвал. Теперь он почему-то стал замечать все неторопливое, тягучее. В нескончаемом мелькании людей видел только идущих медленно. Ему казалось, что мимо, без конца, одни и те же люди проносят одну и ту же пару огромных черных арбузов… В какие-то минуты он начинал вдруг слышать еле уловимое поскрипывание мостков, потревоженных волною. А то вдруг какой-нибудь голос, выделившись из общего гама, назойливо лез в уши.

На пассажирской палубе, у самой кормы, заговорили двое. Говорили от нечего делать, так, чтобы убить время, со странными паузами посреди слова. Уловив сочный шлепок о воду, Аленкин догадался, что говорившие ели арбуз.

— Ну мы и зажили, — сказал кто-то один. — А какая у Яшки тетя оказалась… она нас так любила — плакала, когда мы уезжали… может, конечно, от радости!

Потом была длинная пауза. Скрипнуло кресло. Аленкин подумал: «Полез в карман за платком. Вытирает сладкие пальцы».

Тот же голос не спеша продолжал:

— На обратном пути нас поймали: «Ваши билеты?» Билетов нет. Проводница отняла документы… Я потом ходил за ней и просил: «О прекрасная женщина, отдайте документ!»

Другой голос лениво хмыкнул:

— Это что, а вот у меня был случай…

Зависть к этим беспечно болтавшим людям согнала Аленкина с места. Он прошел несколько шагов вдоль борта, но, не желая быть замеченным людьми с теплохода, вернулся на прежнее место и снова встал в тень от мешков, штабелем сложенных под стеной диспетчерской.

А капитан все бранился по телефону. Он ругал начальника пристани Быковых Хуторов. Там, как и в Саратове, тоже почему-то не подготовили груза. Аленкин послушал немного и подумал: «Рано стали работать по-осеннему, еще два месяца с лишним до конца навигации, а они!..»

— Третьего не видел? — услыхал Аленкин голос вахтенного матроса в двух шагах от себя.

— Ну что ж, — вслух сказал Аленкин и нехотя направился в рубку. Пора было готовиться к отвалу. На верхней палубе он немного помедлил, потом единым духом взбежал по трапу.

— Отваливайте, товарищ Аленкин! — скомандовал капитан, входя за ним следом в рубку.

Аленкин вернулся с мостика, когда «Георгий Седов» лег на курс. В напряженной тишине шаркающий звук шагов капитана, ходившего позади запасного штурвала, напоминал упрямое чирканье спичкой по отсыревшему коробку и ничего хорошего не предвещал.

После Камышина на душе у Аленкина было неуютно и пусто. Хотелось только одного — поскорее бы кончилась эта вахта!

— Говорите, как пойдем, товарищ Аленкин, — неожиданно скомандовал капитан.

— Есть! — ответил штурман по форме и подумал: «Дурацкая выдумка!»

В эти минуты Аленкин забыл, что именно из-за этой «дурацкой выдумки», носившей на Волге имя «школы капитана Галашина», он и добивался назначения на теплоход «Георгий Седов». Ему очень нравилось, что капитан, желая проверить знания своих штурманов, заставляет их «править вслух», то есть подробнейшим образом говорить обо всех приметах и особенностях пути.

— Я слушаю вас, — как бы в подтверждение его мыслей хмуро. сказал капитан.

Аленкин сделал над собой усилие и вяло заговорил:

— Вот сейчас спущусь налево в яр.

Капитан продолжал ходить. Шаги его замирали за спиной у Аленкина почти после каждой его фразы. Капитан без конца поправлял его. Аленкину казалось, что к нему придираются, и нервничал от этого еще больше.

— Так пойдем пока по яру, — продолжал он,

— Погоди, по яру кто-то идет!

— Вижу, товарищ капитан.

Впереди, медленно перемещаясь, скоплялись огоньки. Вскоре в зеленовато-синей дали, высоко над белыми огнями, отчетливо выявился треугольник бруснично-красных огней — опознавательный знак каравана, груженного сырой нефтью.

— Разойдемся правым бортом, — предложил Аленкин. Капитан, уже несколько минут стоявший у него за спиной, бросил коротко:

— Нет, левым. Машите налево!

Буксир приблизился. Отражения красного и зеленого бортовых огней плыли по спокойной воде с веселой яркостью неоновых реклам. Уже слышен был учащенно-трудный рокот мощных машин… горячее их сипение… наконец шлепанье плиц… Поравнялись. Теперь видно было лишь одно ожесточенно бьющее по воде колесо, из-под которого степенная волжская волна вылетала с бесшабашным шумом весеннего потока.

Но вот все это, отшумев, прошло, и, пока тянулся еле видимый трос, натянутый между кормой буксира и носом первой баржи, огни и звуки окончательно сгинули и в водворившейся опять прозрачной полутьме потянулись безмолвные белые, длинные, глубоко сидящие баржи, похожие на гряду полузатопленных пустынных островов, омываемых ленивой волной.

Скоро исчезли и они. «Георгий Седов» снова шел полным ходом. Ярко светили бакены, и, если б не картавый звук без конца перекатываемого руля, могло показаться, что судно идет само, ориентируясь по звездам, отпечатанным в Волге.

Отчетливо темнели каемки далеких, низких в этих краях, берегов. Горизонт был ясен и чист.

— Накрывает, — медленно сказал капитан, вглядываясь в ясную даль. Смысл этого слова дошел до Аленкина только тогда, когда он сам заметил, как с дремотной водной глади большими островами пропадают звезды и еле приметно начинает куриться вода. Приглядевшись внимательнее, он с тревогой отметил, что помягчели и огни бакенов и все голубей становится синяя, прозрачная ночь. А вскоре по левому борту незаметно исчезла из виду земля. Там, где только что темнел берег, было лишь небо да вода, как в открытом море.

А еще через некоторое время туман пошел вовсю. Обильный и валкий, он с удивительной жадностью впитывал в себя пространство. Отдельные летучие его волокна дотянулись уже до рубки. Сразу испариной покрылись окна, а в воздухе растворился кислый запах влажной меди.

Сомневаться больше не приходилось. Аленкин с минуты на минуту ждал команды капитана становиться на якорь. «И проторчат они здесь, — с тоскою думал он, — кто знает сколько — час, три, шесть часов!.. А это значит, что стоянки в Сталинграде вообще может не быть, придут и уйдут, как поезд».

— Становитесь к штурвалу, товарищ Аленкин, — сказал капитан. — А ты, Ветохин, гляди бакена!

«Ай да дед! — с неожиданным восхищением подумал Аленкин. — Вот это капитан!»

Ветохин с большой неохотой отдал штурвал Аленкину. Подождал немного подле, потом встал в правом углу рубки у спущенного переднего окна, из которого тянуло сыростью, и уныло уставился во мглу. Ветохин был уверен, что они вот-вот встанут на якорь, капитан пойдет к себе в каюту, и тогда можно будет погреться за трубой позади рубки. Неплохо просидеть вахту за теплой трубой в такую промозглую ночь, подремать можно даже украдкой. И чего их понесло в туман! Опасно, трудно…

С каждой минутой горизонт становился короче. Впереди оставалось лишь небольшое пространство живой воды, где плясали еще под бакенами короткие, юркие блики.

Капитан вышел из рубки с биноклем в руках, чтобы лучше ориентироваться. Ветохин, воспользовавшись этим, доверительно сказал штурману:

— Чего это наш… самое время якорь отдавать!

— Не твое дело, — обрезал его Аленкин.

Сбавив ход, они шли, ориентируясь теперь по мутным очертаниям правого берега, к которому здесь близко подходил фарватер.

Прошло еще немного времени, и уже было не отличить тента теплохода от реки. Она окончательно пропала с ясной своей синевой, со всеми звездами, со всеми своими огнями и бликами.

А штурман все больше, все оживленней говорил. Голос его стал уверенней и тверже. В эти минуты он не сомневался, что им удастся выбраться из тумана и они вовремя придут в Сталинград.

— На Козьем острове вижу маяк!.. А вон по мачте белый бакен и следующий тускленький…

Капитан больше с ним не спорил, а если в его голосе еще слышалось раздражение, то лишь в замечаниях, которые он теперь поминутно делал Ветохину:

— Гляди острей, гляди ж бакена, Ветохин!

— Пора сигналить, — как бы про себя сказал Аленкин.

— Верно, — подтвердил капитан и, подняв руку, сам взялся за рукоять свистка. Трижды бесконечно долгий и унылый звук покатился по Волге, его много раз перепело эхо, как бы подбирая тон попечальнее.