Регина

Сухие, обгоревшие ветви яблонь мерещатся мне повсюду. Стучат в окна, царапают в кровь лицо. Ещё немного — и они пробьют стекла, ворвутся внутрь и заполонят комнату от пола до потолка, и я уже не выберусь из их ловушки. Пространство вокруг меня сжимается и некуда бежать, и воздуха всё меньше. Я задыхаюсь. Я надрываюсь от крика, но не слышу своего голоса. Я знаю, что нахожусь в родном доме, но почему-то не вижу ничего, кроме почерневших мёртвых ветвей. Они исцарапали моё тело и на нём уже нет живого места, болит каждая ресница, каждый волос, каждый ноготь. Горький дым вливается с каждым вздохом в мою грудь и разрывает болью изнутри.

Я скоро выгорю дотла, превращусь в невесомый чёрный пепел, и холодный ветер с берегов Сены унесёт меня вдоль по лунному лучу в небо. Туда, где нет боли. Нет тоски. Нет Тебя. Где только пустота, высота и свобода. Как хочу я улететь от Тебя прочь!!! Чтобы Тебя не было в моей жизни. Чтобы в моей груди вместо изболевшегося сердца осталась пустота, потому что пустота не болит. Чтобы вместо крови в моём теле струился дым от яблоневых веток, потому что дым не вскипает и не превращается в обжигающую лаву. Чтобы вместо памяти о Тебе в моей душе была только птичья трель, стук дождя по черепичным крышам, ветер в заброшенной горной пустоши.

Время, остановившееся в кабинете Луи, сдвинулось с мёртвой точки, но растянулось до бесконечности. От одной секунды до другой, казалось, проходила половина жизни. И боль, охватившая всё существо Регины, длилась в этом растекавшемся времени, выматывала душу, как палач, вытягивающий жилы из своей жертвы. Заточенная в клетку своих страданий, она даже не почувствовала, как за дверью остановился Луи.

Он вышел в коридор через несколько минут после неё и его ударила волна бескрайнего отчаяния, затопившая комнату Регины и переполнявшая теперь весь дом. Он словно воочию видел чёрный, тягучий дым, стелющийся над полом, пахнущий горечью пепла. Там, за дверью сгорала дотла душа Регины. Луи остановился напротив комнаты сестры, но войти так и не решился. Тяжесть того, что происходило сейчас там, внутри, была невыносимой для него, она давила на него, так что не хватало дыхания. Он схватился за голову, сдавил виски, пытаясь вытеснить из памяти тот единственный зимний вечер, когда всё счастье мира и бессмертие богов были в его руках, и понял, что малейшее промедление обернется для него безумием. Он разрубит этот гордиев узел двумя ударами кинжала, остановив своё и Её сердце, чтобы навсегда оборвать этот неудержимый поток мучительной, неутолимой тоски. Луи метнулся прочь, в беспамятстве скатился по лестнице, ворвался на конюшню, взлетел птицей на неоседланного коня и вынесся на улицу. Топча и пугая подвернувшихся прохожих, путая улицы и сворачивая в незнакомые переулки, он, словно бледный всадник Апокалипсиса, прогрохотал по Малому мосту и через ворота Сен-Марсель вылетел из города. Он мчался, сломя голову, не разбирая дороги, перемахивая через канавы и повозки, пока конь не начал храпеть и спотыкаться, а потом и вовсе встал, как вкопанный, тяжело поводя вспененными боками. Луи соскользнул со взмокшего лошадиного крупа и упал на сырую, не успевшую согреться землю.

Он долго лежал недвижимо, лишь судорожно сжимая в кулаках смерзшиеся комья земли. Конь смирно стоял рядом, осторожно тычась бархатными губами ему в затылок. Луи лежал, распластавшись на голом поле, и уже не чувствовал холода, пока конь не ухватил его за воротник зубами и потянул. Нужно было подниматься и возвращаться домой. Туда, где стены, лестницы, потолки — всё до основания было пропитано сумасшедшей любовью, перемешанной с неизмеримой тоской. Океан этой тоски не имел ни дна, ни берегов.

Пошатываясь, граф поднялся с земли, обнял гладкую, влажную шею коня, уткнулся лбом в растрёпанный шёлк гривы:

— Боже мой, что мне делать? Милосердный и всеведущий Господь и Творец мой, что делать мне? Как вырвать из своего сердца эту грешную и преступную любовь, эту нечистую страсть, если одним лишь именем её я живу? Регина! Рядом с ней мне тяжело и так больно, что я ни о чём не могу больше думать, кроме как о её губах, её руках, её глазах. Но стоит мне покинуть Париж, сбежать от своей нескончаемой казни — и становится нечем дышать. Хочется закрыть глаза и ничего больше не видеть, потому что если и есть на что смотреть в этом мире, так это на её бесподобное лицо.

Наконец, Луи птицей взлетел в седло и конь, не дожидаясь приказа, легко взял с места своей грациозной, размашистой рысью. Он уже почти отдохнул и теперь без труда нёс на себе хозяина, осторожно и бережно, ощущая своей чуткой лошадиной душой хрупкое равновесие между болью невыносимой и болью смертельной, между одержимостью и безумием, равновесие, которое каким-то чудом ещё удерживалось в сознании Луи.

Бюсси вернулся в город и ещё долго бесцельно блуждал по пустынным, продуваемым весенними ветрами улицам, пока утомившийся конь уже заполночь не вывез его на улицу Гренель. Луи поднял голову: в комнате Регины не было огня, значит, она либо уснула, либо отправилась полуночничать к своей подруге Монпасье. В любом случае, встреча с ней где-нибудь у камина или на лестнице ему не грозила. Он с облегчением вздохнул и направил лошадь к конюшням.

Регина металась по комнате, неудержимо сползая в глубокий колодец беспросветного безумия. Жгучая, растянувшаяся, как пытка изобретательного палача, боль заставляла ее выгибаться и биться, и выть от бессилия. И вдруг посреди этой сгустившейся вокруг неё пелены отчаяния и мрака короткой яркой вспышкой взорвалось в памяти имя Филиппа, и Регина совершенно четко поняла, что только он может ей сейчас помочь. Как будто с края колодца упала прочная верёвка и она ухватилась за неё, пытаясь из последних сил выбраться туда, где было высокое звёздное небо и вольный ветер, бурное море и белые кружева яблоневого цвета.

Регина, пошатываясь, поднялась с пола, добрела до шкафа, вытащила припрятанный на всякий случай костюм несчастного Мишеля. Силы вернулись к ней вместе с надеждой. Она наспех оделась, завернулась в глухой тёмный плащ, надвинув капюшон на глаза, и бесшумной тенью выскользнула из дома через чёрный ход. Ударивший в лицо ветер с реки едва не сбил её с ног, но она упорно шагала вперёд. Одно лишь воспоминание о Луи скручивало её тело судорогой мучительной боли и потому она спешила прочь от его голоса, его рук, его глаз, прочь от родного дома, ставшего в одночасье пыточной камерой инквизиции. Она уже почти бежала по тёмным, грязным улицам, поскальзываясь и спотыкаясь на каждом углу. Несколько человек, попавшихся ей на пути, которых носила по улицам не то бессонница, не то нечистая совесть, не то дела государственной важности, шарахались от неё, как от зачумленной, настолько одержим был взгляд сверкавших из-под капюшона огромных глаз. Волна безумия, несшая её, готова была смести всё на своем пути.

Не помня как, она, наконец, добралась до особняка графа де Лоржа. В комнате Филиппа горела свеча — видимо, его терзала бессонница. Регина невольно улыбнулась: значит, он ждал её. Стучаться, поднимать на уши прислугу и встречаться с ненавистной Анной Лаварден было выше её сил. На её счастье, у стен особняка росли вековые вязы и каштаны, один из которых тянул свои ветви до самых окон Филиппа. Сбросив плащ, графиня, вскарабкалась на дерево и, словно дикая кошка, цепляясь за ветки и сучки, добралась до освещенного окна. Предчувствие скорого избавления от страданий, надежда на спасение придали ей силы. Она подтянулась на руках, ломая ногти о решётки на ставнях, и балансируя на раскачивающейся ветке, заскреблась в окно. Филипп поднял голову от заваленного исписанными и скомканными листами бумаги стола и увидел еле различимое, призрачное лицо Регины среди листвы.

В первое мгновение он решил, что ему померещилось: слишком долго он не спал, слишком много думал о ней, вот и начались видения. Но видение снова отчаянно застучало по ставням и серые глаза горели безумием. Филипп не на шутку испугался, сначала за себя, потом, когда признал в призраке живого человека, за графиню. Что должно было случиться, чтобы гордая дочь Клермонов, как уличная бродяжка, скреблась в окно. Да ещё на втором этаже! Он вскочил на стол и, ломая задвижки и переплёты резных рам, распахнул ставни. Графиня мёртвой хваткой вцепилась ему в руки и он буквально вдёрнул её в комнату.