Страница 20 из 26
К полудню пришли они к слиянию трех рек, к месту, называемому Суюрлий, и на другом берегу увидели половцев. Зазвенели бубны, загудели трубы. Русские полки построились, вступили в реку.
Сивка-Бурка услышал звон бубен, стук оружия, уши навострил, ноздри раздул. Верно, вспомнил он свою смелую молодость, бранную славу. От этой мысли будто крылья выросли между плеч, и понесся Сивка-Бурка, крылатый конь, других коней нагнал, смешался с ними.
— Тпру! — кричит Ядрейка, сжал коленями Сивкины бока, повод тянет изо всей силы.
— Тпру! — кричит Вахрушка.
А кони и всадники их тесно обступили, вперед с собой увлекают.
Как переправились на другой берег, уж обратно не захотелось. Храбрость в них взыграла и любопытство посмотреть. И как им одним назад поворачивать, когда все войско вперед стремится. Люди засмеют, от галок и то срам. Ишь стрекочут!
А уж навстречу выехали половецкие лучники. Натянули половцы тугие луки, по одной стреле пустили. Никого те стрелы не задели, не поранили, безвредно в землю воткнулись. А половцы, повернув коней, ускакали за гору. За ними и те половцы, которые далече от реки стояли, бросились бежать.
Молодые князья с дружиной и Ольстин с ковуями поскакали им вслед. Обнажили они мечи, засверкали мечи яркими лучами. Гонятся князья за половцами, кого зарубят, кого в плен заберут.
Никогда еще не приходилось Вахрушке видеть, как людей убивают. От этого зрелища помутилось у него в глазах, шинки в животе повернулись, подступили к горлу. Вахрушка кричит:
— Не надо! Не надо!
Поднимаются, опускаются погибельные мечи, будто на току хлеб молотят. Падают половцы с коней, кому голову снесло, кого пополам разрубили. Падают, падают, кровь хлещет, вопль и крик.
Вахрушка плачет, Ядрейку за рубаху тянет, молит:
— Уйдем отсюда!
Не выдержали половцы, трусливой волчьей стаей промчались мимо своего становища и скрылись из глаз. А храбрые pyccкие полки рассыпались стрелами по полю, рыщут по становищу, добычу берут. Опрокинули вражьи кибитки, ковры-войлоки посдирали-повыкинули, красных девушек половецких выволокли, поперек седла покидали, с сундуков, укладок медные замки мечами сбили, золото, и шелка, и парчу вытащили, дорогие шубы и покрывала на землю побросали, по болотам и грязным местам пошвыряли, чтобы победным коням пройти, копыт не замаравши.
Ядрейка повернул Сивку-Бурку, обратно через реку переправляется. Сивка едва бредет, спотыкается, старые кости от скачки устали. За Ядрейкиной спиной Вахрушка уж не плачет, только икает от изнеможенья.
Вдруг позади топот раздался, чей-то копь нагоняет, с ними поравнялся.
— С победой! — кричит Алешка.
— И тебя тоже, — отвечает Ядрейка.
— Удачный денек, — говорит Алешка. На коне у него грудой дорогие оксамиты и шубы навалены.
— А вы чего же пустые едете? — спрашивает Алешка. — Молодой жене ничего не везешь? Шелковое покрывало заморское, меха на шубу?
— Она у меня к шелкам непривычная, — говорит Ядрейка, — в домотканом ходит.
— А я набрал малую толику, — говорит Алешка. — В грязи валялось, как не поднять?
— Руки замараешь в грязи.
— Вот глупости! Руки отмыть можно.
Молча едут. На берег выбрались.
— Ну, прощайте, — говорит Алешка. — Что-то я вас в походе не приметил. Вы по-прежнему при конях?
— При конях.
— А мне повышение вышло. Я теперь князю в его покоях служу. Он без меня никак не обойдется. Небось кликал уже, искать посылал.
Ускакал Алешка.
Сивка-Бурка стоит на берегу, колени подгибаются у него. Всадники спешились. Ядрейка коня пучком травы обтирает, ласковыми словами подбадривает. А Вахрушка как сполз с седла, взором в землю уткнулся, на бок склонился, лег и заснул.
Поздно вечером вернулись полки из погони, стали веселиться, победу торжествовать. Мед-пиво льется рекой, дружина похваляется:
— Великий Князь Киевский, Святослав Всеволодович, с половцами бился, сам назад озирался, в половецкую землю не посмел пойти. А мы в самой половецкой земле половцев побили, их жен и детей захватили в плен.
Игорь Святославич говорит:
— Взяли мы богатую добычу, половцев побили, долго будут помнить. Не повести ли нам войско обратно нынешней ночью? Далеко мы залетели в глубину степей, в тревожное соседство с бесчисленным врагом.
Возражает ему Святослав Ольгович:
— Кони погоней утомились. Невозможно нам ехать. Надо коням и людям отдых дать.
Мед-пиво льется, дружина похваляется:
— Пойдем за Дон, до конца изобьем половцев, а и там нам будет победа, то идем на них в лукоморье, где не ходили и деды наши! Возьмем до конца свою славу и честь!..
Дремлет в поле храброе Игорево войско. Далече залетело!
Глава седьмая КАЯЛА
Рано утром, раньше других проснулся безвестный пеший воин, открыл глаза — видит: небо красное и в нем черные птицы кружатся. Проснулся он, захотелось ему пить. Он разбудил спящего рядом друга, и они вдвоем пошли к реке, пробираясь между спящих. По дороге пристал к ним молодой дружинник. Они его из почтения пропустили вперед, сами за ним пошли.
Подошли они к берегу, дружинник снял шлем воды зачерпнуть. Вдруг неведомо откуда, свистя, прилетела стрела и вонзилась в его обнаженное горло. Дружинник упал мертвый, а те двое, так и не испив из реки, поспешили обратно. Им вслед понеслась вторая стрела, воткнулась другу между лопаток, и тот захрипел и упал. Третий воин бросился бежать, да обернулся. Тут третья стрела поразила его, через глаз в голову проникла. Так никто из них не вернулся к своему полку поведать о том, что половцы у реки.
А уж войско проснулось, слышит — земля гудит. Пыль сокрыла степь, скачет половцев бесчисленное множество, будто бор густой движется. А над ними стяги высоко колышутся — стяги красные, хоругвибелые, красные конские хвосты на серебряном древке. По тем стягам видно: вся половецкая степь на Игоревы полки двинулась. Кончак, и Коза Буркович, и Тоскобич, и Колобич, и Этебич. Со всех сторон окружили русское войско.
А еще можно бы конной дружине пробиться, к Донцу поскакать, свою жизнь спасти. Но неподвижно Игорь сидит на коне, поводья на конскую шею уронил. Снял латную рукавицу, руной по глазам провел, к брату Всеволоду повернулся и говорит:
— Если побежим, а черных людей оставим, сами спасемся, а они все, как один, погибнут.
Вот ломаю себе голову, не могу понять, с чего бы он вдруг, в первый раз в жизни забеспокоился о черных людях. Верно, понял он в это мгновение, что, дважды отказавшись идти со Святославом бить общих врагов, необдуманно один пустился в поход, завел людей в такую даль, где русские никогда не ступали. И если теперь он бросит их, не простят ему внуки и правнуки такое предательство, навеки ляжет на его имя стыд и позор.
А может быть, пришла ему мысль, что, если покинет он людей на погибель и без них возвратится в Новгород, новгородцы восстанут отомстить за своих братьев, схватят его, закуют в оковы или на виселице повесят. Случалось такое на Русской земле, что расправлялись горожане с неугодным князем. А Святослав узнает про то, придет, своего сына в Новгороде княжить посадит.
Но может статься, пробудилась в нем совесть, заговорила, напомнила ему, сколько крови он пролил в Русской земле, когда взял на щит город Глебов, сына Святославова. Убивал мужей, старцев не помиловал, младенцев от материнской груди отрывал и топтал конем. И живые мертвым завидовали, а мертвые радовались, что их мукам пришел конец.
А нынешний день ему возмездие, за грехи его кара. Перед смертью все люди равны, и конные и пешие…
Повернулся Игорь к Всеволоду и говорит:
— Или умрем, или живы будем, а все на едином месте.