Колдунья

— Не таким уж смелым вы были, раз не женились на моей матери, — сказал Чако и подумал, что если бы только де Аргуэлло захотел, он мог бы бросить вызов обществу, церкви и своим родственникам. — Вы даже не сочли нужным справиться о ней спустя годы.

— К сожалению, что было, то было.

— И это все, что вы сейчас можете сказать? — спросил Чако, думая, что вообще можно было ожидать от этого старика, извинения, что ли? Вставая и не видя причины более задерживаться здесь, Чако посмотрел на де Аргуэлло и произнес: — Не пишите мне больше писем, никогда.

— Ты мне приказываешь?

— Если я получу хотя бы еще одно письмо, я вернусь сюда и заткну его вам в глотку.

Де Аргуэлло молчал, а Чако буквально выскочил из гостиной и в коридоре чуть не сбил с ног Инес.

Выйдя из дома, он вскочил на лошадь и ускакал прочь, обернувшись лишь один раз. Однако странное чувство, которое он ощутил у входной двери, заставляло его вернуться назад. Сам он хотел лишь бежать отсюда без оглядки. К тому же лошадь тоже стала нервничать, она вскидывала голову и становилась на дыбы. Тем не менее он все же справился с ней. Когда он проехал полмили от дома де Аргуэлло, лошадь расслабилась и странное чувство отступило.

Много причин было у Чако для появления этого странного чувства. Сейчас он отдавал себе отчет, что действительно хотел увидеть Дона де Аргуэлло, услышать, что тот скажет ему. Он желал даже чего-то большего, чем просто прийти и все высказать этому старику.

Де Аргуэлло удивил его. Он не оказался таким высокомерным, как того ожидал Чако. Впрочем, старик был уже в годах и у него не было законных детей, кому он мог завещать свои земли. Вот почему он решил разыскать и послать письмо своему незаконнорожденному сыну.

Но Чако не соблазнился наследством де Аргуэлло. Во-первых, ему было противно, чтобы его кто-то оценивал, а тем более такой высокомерный человек, который, будучи могущественным, смог бросить беременную женщину на произвол судьбы. Во-вторых, он понимал, что просто так де Аргуэлло не стал бы предлагать ему наследство, значит, он потребует что-то взамен. Но он предпочитал оставаться независимым. Ему нравилось делать то, что он хотел, и идти туда, куда он хочет. Лучше отдать себя на произвол судьбы, нежели в руки этого мерзкого старикашки, чувствующего приближение смерти.

Добравшись до города в дурном настроении, он думал лишь о том, как попасть в «Блю Скай Палас». Миссис Ганнон, должно быть, опять выкинет его оттуда и потребует больше не приходить, однако это общественное место и он не сделал ничего дурного, чтобы ему запрещали посещать подобные заведения.

Намного важнее было то, что у него было желание встретиться с этой англосаксонкой. Это чувство было даже сильнее, чем просто желание обладать ею, возникшее, когда он увидел ее в красном платье.

— Я хотел бы еще риса, — сказал Дон Армандо девушке, которая обслуживала его за ужином.

— У вас улучшился аппетит, — заметила Инес, сидевшая на другом конце стола. Наверное, это разговор с Чако Джоунсом так положительно подействовал на состояние ее мужа.

— Я должен еще пожить, по крайней мере какое-то время.

— Вы не умрете, супруг. Пожалуйста, не говорите таких вещей.

— Мы оба знаем, что я стар. Просто моя жизнь длится так долго, — говорил Дон Армандо, вытирая рот и густые седые усы. — И если естественная смерть не берет меня, то может произойти несчастный случай. Кто бы мог подумать, что Мерседес упадет в колодец и сломает себе шею?

— Но с вами это никогда не случится.

Воцарилось молчание. Дон Армандо ел фасоль и рис. Затем он заговорил:

— Ты еще так молода, Донья Инес. Я надеюсь, что мне удастся устроить, чтобы о тебе кто-то заботился, когда меня не станет. Это просто проклятье, что у нас с тобой такая маленькая семья.

Неужели опять он станет будоражить этот неприятный вопрос о бесплодии? Инес очень этого не хотелось.

— У меня была одна надежда, и та пропала, — говорил де Аргуэлло. В его голосе звучали скорее нотки фатализма, нежели огорчения. — Я надеялся, что сеньор Джоунс будет достойным моим преемником, но вопрос о наследстве не заинтересовал его. — Старик посмотрел на нее вопросительно и спросил: — Ты знаешь, что он мой сын?

Как будто она не слышала за дверью их сегодняшний разговор! Однако она сказала:

— Я слышала эти сплетни, слуги поговаривали об этом.

— Ах, слуги. Сеньор Джоунс — сын одной из моих служанок. — И когда она кивнула, он спросил: — А что еще говорят слуги?

Инес явно не нравился этот разговор, она смотрела в свою тарелку. Думая о том, что сказал Дон Армандо, она огорчилась, так как считала, что сама может прекрасно позаботиться о себе, но она знала, что он в это не поверит и не одобрит. Мужья предпочитают относиться к своим женам как к своей собственности.

— Сеньор Чако Джоунс слишком грубый. Он чуть было не сбил меня, выходя из вашей комнаты.

— Парень, конечно, не отличается изысканными манерами, это правда.

— Тогда почему вы думаете, что он может стать достойным преемником? — Обычно она не задавала мужу подобных вопросов, но в данном случае она считала это необходимым.

— Он храбрый. И с умом, несмотря на то, что не образован. Он ответственный и обязательный человек. Он заботился о матери до конца ее дней. Я уверен, что смог бы заботиться и о тебе, — говорил Дон Армандо. — Конечно, так могло бы быть в том случае, если бы он принял мое предложение о наследстве.

— Но я так понимаю, что он не принял вашего предложения. — Этот Чако Джоунс, думала Инес, или чересчур твердый, или очень глупый. — К тому же он метис, — добавила она, помня, что он наполовину апа-чи, наполовину испанец, а со стороны матери есть также и англосаксонская кровь.

Пожав плечами, Дон Армандо сказал:

— В нем точно моя кровь, он очень гордый и своенравный. Закончив есть, он переменил тему разговора:

— Ты сделала натиллас <Испанское национальное блюдо. (Примеч. ред.)>, которые обещала, Донья Инес?

— Да, сейчас я их принесу из подвала.

Она поднялась и ушла в подвал, где было довольно холодно. Она вспомнила, как сегодня с ней обошелся этот грубиян Чако Джоунс. Он даже не поблагодарил ее. И как только ее супруг может усматривать какие-то достоинства в этом невежественном дикаре?

Негодуя, она посыпала натиллас специальным порошком. Пряности должны были сгладить горечь. Возвращаясь и подходя к столовой, она услышала голоса. Дон Армандо послал за Педро, являвшимся его помощником.

— Я должен изменить завещание. Завтра же пошли за священником и пригласи несколько свидетелей.

— Да, Дон Армандо.

— Я должен что-то оставить церкви.

Церкви? Руки Инес затряслись бы, если бы она в тот момент не держала чашу с натиллас. Стиснув зубы, она вошла в комнату с холодным выражением лица.

— Безусловно, земли, которые принадлежат тебе от первого брака, — твои, и ты вправе поступать с ними согласно своему желанию, — пояснил он, увидев реакцию жены на услышанное. — И я надеюсь, что мы сумеем найти родственника, хотя бы дальнего, который станет заботиться о тебе.

— Вы ведь не собираетесь пока умирать, Дон Армандо, — произнесла Инес. Ее приданое не составляло и половины того, чем владел де Аргуэлло.

Он пожал плечами:

— На все воля Божья. — Увидев натиллас, он улыбнулся:— Ну, а теперь я могу это испробовать.

Огорченная услышанным, она так неловко поставила чашку на стол, что она упала. Крем и черепки глиняной чашки разлетелись в разные стороны.

— Ох! — произнесла Инес, прижав руки к покрасневшим щекам. — Извините меня.

Дон Армандо, откинувшись на спинку стула, был удивлен, затем его удивление сменилось разочарованием.

— Только не волнуйтесь. — Инес сразу же позвала служанку, чтобы убрать все с пола, затем она сказала мужу: — Вы должны жить, Дон Армандо. Я буду каждый день делать для вас натиллас, зная, что это вам приятно.

Она станет делать это изо дня в день до тех пор, пока ей не удастся добиться того, чтобы ее супруг передумал. Мысль о том, что он собирается оставить такую колоссальную сумму денег и землю церкви, а ее — с ничтожно малыми средствами к существованию, да еще под неусыпным вниманием родственника, терзала ее душу и делала ее больной.