Закат Аргоса

Чем всё это закончилось, уже известно, узнав о случившемся, Эвер и Дэйна тут же покинули Аквилонию и обосновались в Аргосе, изменив имена и наскоро сочинив легенду о своих злоключениях в Гандерланде. Успокоившись и осмотревшись, Дэйна решила начать всё сначала. Если ее мечты об аквилонском престоле рассеялись, как мираж, отчего бы не попробовать взяться за наступление на Мессантию? Чем она и занялась, для начала подробно разузнав о пристрастиях Треворуса и сделав все для того, чтобы им соответствовать…

«Не ленись искать неповторимую струну в каждом человеке», — говорил Ринальд, и этот совет Дэйна считала бесценным.

Глава XIX

Вести дела с Треворусом было делом сложным, и Конан в этом скоро убедился. Аргосский правитель то производил впечатление вполне нормального человека, то вдруг словно впадал в транс, ссылался на нездоровье и старался тут же уйти.

Подчас казалось, что он попросту не помнит того, о чем шла речь накануне, а то и всего несколько минут назад, да при том ему постоянно представлялось, будто все, даже слуги, за его спиной только и делают, что злобно сплетничают о нем. Треворус, судя по всему, по-настоящему давно уже не правил, переложив дела на плечи своих приближенных, беззастенчиво пользующихся его странным состоянием: очень удобно иметь королем человека, столь мало способного следить за тем, что творится в государстве, да и не испытывающего желания этим заниматься. Не нужно ни заговоров, ни дворцовых переворотов, ни хитроумных и опасных интриг, а всего лишь действовать его именем, но в собственных интересах.

При таком положении вещей оставалось только поражаться тому, как Аргос вообще еще не растащили по кусочкам!

Треворус был как-то избирательно мелочен, разграбленная нищая страна и опустевшая казна его волновали только время от времени, в моменты просветления, зато он мог придти в неописуемую ярость, обнаружив крошечное пятно на столовом приборе или небрежность в одежде слуги, воспринимая это как личное оскорбление: всё равно что на тонущем корабле более всего заботиться о случайном плевке, замеченном на палубе!

Сам Треворус вел до отвращения праведную жизнь, не имея ни единой наложницы и не употребляя в пищу ни мяса животных, ни вина.

— Одну траву жрет, — однажды проворчал Конан по этому поводу, — так немудрено и самому в барана превратиться!..

Корабли, входящие в порты Мессантии, беззастенчиво грабились курсирующими возле самого побережья пиратскими судами.

На улицах столицы грабежи и убийства стали также обычным делом и никого не удивляли, а стража запросто отпускала любого преступника, если тот мог от нее откупиться, да и трудно становилось различить стражника от разбойника, ибо воины больше всего заботились о том, как бы набить себе карманы… или просто не умереть с голоду — опустевшая казна не позволяла достойно оплачивать их службу.

Нищих в Мессантии было, кажется, больше, чем ремесленников! Селевые оползни смели с лица земли множество селений, жители которых толпами шли в уцелевшие города в поисках крова и хлеба, но ничего не обретали, пополняя бессчетную армию уличных попрошаек и воров. Аргосская армия также находилась в плачевном состоянии, можно сказать, ее и вовсе не было, если не считать легионерами скверно вооруженный и начисто позабывший о дисциплине, вечно полупьяный сброд, не способный вести боевые действия.

В этой ситуации превращать Аргос в вассальное государство не составляло особого труда, даже не прибегая к каким-то исключительным мерам. Конан прекрасно понимал это и не собирался упускать подобную возможность, действуя в собственных интересах.

Он заявил, что все переговоры будет вести только непосредственно с Треворусом, не прибегая к помощи его приближенных и вообще в отсутствие таковых. После этого король Аквилонии взялся внушать правителю Мессантии, что помощь Тарантии ему жизненно необходима.

— Я обещаю тебе поддержку во всем, что касается этих ваших потерявших всякую совесть жрецов, — говорил он, — ибо знаю, как заткнуть им глотки. Готов предоставить лучших людей для охраны портов и самых надежных воинов высших чинов — для наведения порядка в легионах. Но мое условие — не мешать им действовать. И, кроме того, позволить аквилонским кораблям беспошлинно входить во все порты Аргоса…

Может быть, Конан не отличался особой дипломатичностью, зато его напор с лихвой компенсировал недостаток таковой. Он твердо знал, чего хочет и как этого добиться.

Под таким натиском устоять оказывалось столь же сложно, как становиться на пути бешено несущейся боевой колесницы, запряженной шестеркой лошадей, и рассчитывать, что тебя не втопчут в пыль. Киммериец просто не давал Треворусу опомниться, и не позволял ни с кем советоваться.

— Зачем тебе чьи-то указания? — недоумевал он, ловко разжигая честолюбие Треворуса. — Ты — единоличный и полновластный правитель Аргоса, тебе и решать его судьбу! Все остальные имеют единственное право: соглашаться с тобой и радоваться твоим решениям. Лично я веду дела только так, благодаря чему Аквилония процветает, ибо в Тарантии мое слово — Закон.

Простейший резон, суть которого сводилась к извечному вопросу: «Кто хозяин в доме — я или кошка?» действовал на Треворуса просто гипнотически.

Любую его попытку возражать киммериец тут же оборачивал как проявление недостойной нерешительности.

В результате правитель Мессантии подписывал и скреплял высочайшими печатями множество договоров, составленных Конаном и Паллантидом, толком их не читая, не успев вникнуть в суть и вряд ли подозревая, что, таким образом, препоручает Аргос на милость соседней Аквилонии.

Все происходило так стремительно, что здесь бы и более здравомыслящий человек вполне мог растеряться. Совершенно измученный этим вулканом в человеческом образе, Треворус, расставшись с киммерийцем, тут же уединялся в оранжереях и никого не допускал к своей персоне, мечтая лишь о том благословенном дне, когда аквилонцы уберутся из Мессантии и оставят его в покое.

Что касается его приближенных, в том числе главного советника Раммара, то они пребывали в растерянности и панике: Конан на это и рассчитывал, зная, что внезапность и быстрота нападения зачастую содействуют успеху всей кампании.

Он весьма любезно предоставил Треворусу двоих своих людей в качестве аквилонских советников — они, правда, пока еще ни шагу не сделали без ведома самого Конана, но им предстояло остаться в Аргосе после того, как он покинет Мессантию.

И за всей этой бурной деятельностью Конан не забывал о лэрде. Он мог бы предположить, что беглец вообще ушел из аргосской столицы, однако, зная его натуру, склонялся к мысли, что просто так Ринальд Мессантию не оставит. Это можно было расценивать как угодно, но после его ареста и исчезновения новых смертей во дворце не случалось.

Неужели все-таки я мог ошибаться в этом человеке? — размышлял киммериец. Верить в это отчаянно не хотелось. Хотелось иного: не полагаясь ни на кого, самому отправиться на улицы Мессантии. В себе Конан не сомневался, зная, что сумеет добиться в одиночку куда большего результата в поисках, нежели целый отряд. Ну не мог Ринальд нигде не проявиться! Не такой он человек, чтобы забиться в какую-то нору и отсиживаться там, точно крыса.

А Ринальд и не отсиживался, здесь Конан был совершенно прав.

Только на какое-то время «лэрд Ринальд» вообще перестал существовать, а вместо него в Мессантии появился еще один уличный сумасшедший — человек неопределенного возраста, с сальными пегими волосами, свисавшими неопрятными прядями, бессмысленным, блуждающим взором и редкой, тоже пегой, щетиной на болезненно-желтоватом лице, одетый не то чтобы совсем убого, но как-то нелепо, словно для него не имело значения, что и как на себя натянуть.

Его сходство с Ринальдом начиналось и заканчивалось разве что принадлежностью обоих к мужскому полу. Зато, разумеется, он не привлекал ничьего внимания и был совершенно свободен в своих перемещениях по аргосской столице. Под вечер же он обыкновенно отправлялся в дом Хромой Ив, и ничего удивительного, ведь несчастный слабоумный приходился ей двоюродным племянником из Асгалуна.