Страница 93 из 120
— Какой?
— Винокуренный.
— Лесная дача есть?
— Есть… Только это все…
— Разумеется, в залоге?
— У кого же не в залоге?
— Пытать я тебя не желаю, любезный друг. Но и в прятышки тебе, Петр Аполлосович, не полагается играть со мною. Должно быть, по твоей должности…
— А просто разве нельзя зарваться? — крикнул Зверев и вскинул руками. — Ну, да! жил широко.
— В этой дыре?
— И в этой дыре… у себя в деревне… в губернии, за границей…
— Ты женат?
— Еще бы!
Тут он рассказал Теркину про свою женитьбу на «разводке», и сколько ему это стоило, и сколько они вдвоем прожили в каких-нибудь три-четыре года, особенно с тех пор, как он попал в предводители. Жена его в ту минуту была в имении… Но до полного признания он все еще не доходил. Он как будто забыл уже, с чего начал. стр.386
— Как же тебя спасать? — спросил Теркин, прохаживаясь по кабинету. — Проценты в банк внести?.. Или по векселям?.. И сколько?..
Зверев одним духом крикнул:
— Что тебе стоит сорок тысяч каких-нибудь?
— Сорок тысяч! — подхватил Теркин. — Так, здорово живешь… Во-первых, милый друг, если бы у меня в настоящий момент были собственные сорок тысяч свободных, я бы им нашел употребление… Я кредитом держусь, а не капиталом.
— Ты имение сам хочешь купить, сейчас говорил…
— Наличных у меня нет… На компанейские деньги, быть может, приобрету кое-что… Так за них придется платить каждый год…
— В твоих руках не десятки, а сотни тысяч! Для себя можно перехватить, а товарища спасти — нельзя. Эх, брат Теркин! Понимаю я тебя, вижу насквозь. Хочешь придавить нашего брата: пусть, мол, допрежь передо мной попрыгает, а мы поломаемся! У разночинца поваляйся в ногах! Понимаю!..
Он — весь красный — брыкал слюнявыми губами, хотел встать и заходить по комнате, но боль в щиколке заставила опять прилечь на кушетку.
— Вздор все это! — строго остановил его Теркин.
Но когда Зверев начал горячиться, его товарищ также припомнил себе свое недавнее прошлое… Ведь и он пошел на сделку, и его целый год она тяготила, и только особенной удаче обязан теперь, что мог очистить себя вовремя как бы от участия в незаконном присвоении наследства.
Давно не всплывал перед ним образ Калерии… Тут и вся сцена в лесу, около дачи, промелькнула в голове… как он упал на колени, каялся… Разве он по-своему не хапнул, как вот этот Зверев?
— Не брыкайся! — сказал он мягче, борясь с чувством гадливости, почти злорадства, к этому проворовавшемуся предводителю; что тут была растрата — он не сомневался. — Позволь, брат, и мне заметить, продолжал он в том же смягченном тоне. — Коли ты меня, как товарища, просишь о спасении, то твои фанаберии-то надо припрятать… Отчего же не сказать: "так, мол, Вася, и так — зарвался…" Нынче ведь для этого особые деликатные выражения выдуманы.
Переизрасходовал-де! Так веду? И чьи же это деньги были? стр.387
— Разные, — тихо выговорил Зверев. — Всего больше опекунских…
— Сиротских? — переспросил Теркин, и это слово опять вызвало в нем мысль о деньгах Калерии.
— Разные… Больше двадцати тысяч земских… Тоже тысяч около шести школьных…
— И школ не пощадил?
— Так ведь я не без отдачи… Ну, передержал. Каюсь!.. Но взыскания на меня все-таки не было бы… Мне следовало дополучить за перевод заклада в дворянский банк.
— Что ж ты не покрыл этими деньгами растраты?
— Другие долги были. Но все это обошлось бы… да и было покрыто.
— Как покрыто? Из-за чего же ты бьешься-то в настоящую минуту? Что это, брат? — резко воскликнул Теркин. — Ничего не поймешь у тебя!
— Ты слышал что-нибудь про наш банк?
— Слышал.
— Ну…
Зверев опустил голову и стал говорить медленно, глухо, качаясь всем туловищем.
— В прошлом году до губернского предводителя дошло… Меня вызвали… Директор/а — свои люди… Тогда банк шел в гору… вклады так и ползли… Шесть процентов платили… Выручить меня хотели… До разбирательства не дошло, до экстренного собрания там, что ли… По-товарищески поступили.
— И внесли за тебя?
— Внесли.
— Это из банковских-то денег? Ловко!.. Стало, и господ вкладчиков, не спросясь их, прихватили?
— Иначе как же? Я расписку дал.
— И только?
— Закладывать мне нечего было… Не две же шкуры с меня драть?..
— По такой расписке ты мог с прохладой выплачивать по конец живота своего.
— И все бы обошлось, Вася.
— Даже и при новом составе директоров?
— Свой же брат будет… Не случись беды…
— Здорово поймались?
— Что ж!.. Я тебе все скажу… Им теперь не уйти живыми… Прокуратура вмешалась… На вкладчиков паника!.. стр.388
— Стало, слухи-то верные. А ты сейчас газетчиков ругал.
— Я не судья!.. Все дело в панике… Будут их учитывать… Не отвертятся на этот раз. Партия есть… либералы, обличители. Доберутся до моей расписки… Где же я возьму?.. Пойдут допытываться. Ты понимаешь, все заново поднимут и разгласят.
Зверев не договорил, закрыл лицо ладонью и прошептал:
— Видишь, каково мне.
— Вижу, — проговорил Теркин, вставая. — Могло быть и хуже.
— Как хуже?
— Известно как. Тебя господа раз спасли, хоть и на чужой счет. Теперь ты — должник банка… Платить надо, зато сраму меньше.
— То же самое, то же самое! — крикнул Зверев. Все выведут на чистую воду.
— Ничего не понимаю! — перебил Теркин. — Ты путаешь!
Выходит — ты во второй раз передержал по должности: сначала по земской службе, а потом по предводительской… Ведь да?.. Не лги!
— Да, — плаксиво протянул Зверев.
XIII
Мальчик приотворил осторожно дверь и доложил:
— Петр Аполлосович, господин Первач приехали…
Спрашивают, здесь ли вот они, — мальчик указал головой на Теркина, — и просят позволения войти.
— Ты его знаешь? — спросил Теркин Зверева.
— Знаю немного. А у тебя дел/а с ним?
— Пока еще нет. Он — таксатор у Низовьева.
— Эк, приспичило!
Зверев махнул рукой.
— Если не желаешь — я к нему выйду, — сказал вполголоса Теркин, внутренне довольный тем, что им помешали.
— Они говорят, — добавил мальчик, — что имеют письмо к вам, Петр Аполлосович, от Ивана Захарыча Черносошного.
— Проси!
Мальчик вышел. Протянулось молчание. стр.389
Теркин отошел к письменному столу и стал закуривать папиросу. Он делал это всегда в минуты душевного колебания. Спасать Зверева у него не было желания. Даже простой жалости он к нему не почувствовал. Но с кем не может случиться беды или сделки с совестью? Недаром вспомнилась ему Калерия и ее «сиротские» деньги. Только беспутство этого Зверева было чересчур противно. Ведь он два раза запускал руку в сундук. Да и полную ли еще правду рассказал про себя сейчас?..
Зверев вытянулся на кушетке, пригладил рукой волосы, поправил узел шелкового шнура на халате, и брезгливая мина появилась опять на его влажных губах, когда вошел в кабинет таксатор.
Его красивая голова, улыбка, франтоватость — не понравились Теркину.
Первач подошел сначала к хозяину, подал письмо, довольно фамильярно пожал руку и спросил звонким вибрирующим голосом:
— Ногу зашибли?.. Инвалидом?..
И, не дожидаясь ответа, повернулся на каблуке и и скользнул в сторону Теркина.
— Василий Иваныч!.. С приездом… Прошу любить и жаловать… Таксатор Первач. Павел Иларионыч Низовьев только что приехал с пристани. Я от него. Ждет вас к завтраку.
— Очень рад, — ответил суховато Теркин, подавая ему руку.
— Павел Иларионович и меня пригласил… если не буду лишним.
— Почему же…
— Вы уже изволили ознакомиться с дачей?
— Объезжал вчера.
Первач присел к нему, вынул папиросницу и попросил закурить.
Его манеры также не понравились Теркину.
"Из молодых, да ранний", — подумал он и поглядел в сторону Зверева.
Тот прочитывал письмо уже во второй раз. Внезапная краснота его небритых щек показывала, как оно взволновало его.