Василий Теркин

Вот я прямо из нашего села, где Василий Иваныч родился и вырос, — добавил он в сторону Хрящева. — Ежели в эмпиреях пребывать и на все смотреть с азиатским фатализмом, так надо плюнуть и удрать оттуда навеки: такая там до сей поры идет бестолочь, столько тупого, стадного принижения, кулачества, злобы, неосмысленности во всем, и в общинных делах, и в домашних, особливо между православными. Ан нет! Надо там оставаться… Ни за какую чечевичную похлебку не следует менять своей веры в народ и свой неблагодарный завет. Ни за какую!.. Так-то!

— Да что вы, голубчик, на моего мудреца так накинулись? — заговорил веселее Теркин. — Вы его совсем не знаете. Быть может, из нас троих Антон Пантелеич никому не уступит в жалости к мужику и в желании ему всякого благополучия.

— Опять вы меня не по заслугам хвалите, Василий Иваныч, — пустил жалобной нотой Хрящев и отвернулся.

— Не замайте! — крикнул ему Теркин. — Кто меня образумил на пожаре, вон там, когда я даже разревелся от сердца на мужичье, не показавшее усердия к тушению огня? Вы же! И самыми простыми словами…

Мужик повсюду обижен лесом… Что ж мудреного, коли в нем нет рвения, даже и за рубль-целковый, к сохранению моих ли, компанейских ли маетностей?

— Еще бы! — вырвалось у Аршаулова, и он ласковее взглянул на жирный затылок Хрящева.

— И выходит, — подхватил капитан, закуривая толстую папиросу в мундштуке, — Антон-то Пантелеич не токмо что из мшары вас высвободил, да еще мудрым словом утишил?

— Именно! — вскричал, вскакивая обеими ногами, Теркин. — И пожар пошел с той минуты на убыль, да и во мне все улеглось. Там же в лесу, около полудня, как бухнулся в траву, так и проспал до вечерней зари, точно коноплю продал.

— Коноплю продал! — повторил со смехом капитан. -

Самая простецкая прибаутка — и какая верная! стр.498

— За Москвой в большом употреблении, — скромно подсказал Хрящев, — где этой коноплей нарочито займаются. Только нынче пришло и это в умаление. Нефть подкузьмила… Смазочные масла.

— Все знает! — крикнул Теркин. — Ну, господа, пора!..

Андрей Фомич! — окликнул он капитана. — Поглядите-ка, как на ваших часах?

Кузьмичев вынул часы, тряхнул своей курчавой головой и сказал:

— И весьма!

Аршаулову Теркин помог подняться. Они все вчетвером сели в тарантас и по узковатой дороге шажком пустились к реке.

Там Теркин крикнул кучеру: "стой!" — и начал прощаться с Аршауловым и капитаном.

— А вы как же? — спросил Кузьмичев.

— Я пешком добреду до перевоза. На пароме перееду.

Антон Пантелеич проводит вас до Заводного. Ну, дорогой Михаил Терентьевич! в добрый путь!.. На пароходе не извольте храбриться. Как семь часов вечера — в каюту… Капитану я строго-настрого вменяю в обязанность иметь над нами надзор. И в Самаре не извольте умничать — противиться лекарям… Пейте бутылок по пяти кумысу в день — и благо вам будет.

— Слушаю! — с смешливой кротостью выговорил Аршаулов. — Досадно, ужасно досадно, что не удастся расписаться в книге "по женихе" или "по невесте".

— Ну, мы наверстаем! — сказал капитан. — Через годик, а может, и раньше на крестины попадем.

— Всенепременно! — пустил Хрящев в ход свое любимое слово.

Все рассмеялись.

— Нарочно прибегу! Вот на «Батраке» же, — заговорил с усилием Аршаулов, и в его блестящих зрачках тяжкобольного заиграла уверенность, что он будет пить шампанское на этих крестинах.

Теркин поглядел было на него, но тотчас же отвел глаза.

"Бедняга! — подумал он. — Хорошо, если до Самары-то тебя доставят".

То же подумали капитан и Хрящев.

— Ну, трогай! Путь добрый! — кричал Теркин, стоя на рассыпчатом грунте прибрежной дороги, и замахал рукой. стр.499

— До свидания, Василий Иваныч! Спасибо вам, большое спасибо! — долетели до него хриплые, прерывистые звуки голоса Аршаулова.

— Пошел! — пискнул Чурилин и снял картуз.

"Болезный!" — подумал Теркин крестьянским словом, каким, бывало, его приемная мать жалела его, когда он, мальчиком, заболевал. Но ему отрадно стало от этого, — конечно, предсмертного — свидания с Аршауловым. Ничто не сокрушило веры энтузиаста: ни последний градус чахотки, ни та вечная кладенецкая сумятица, про какую он сейчас так самоотверженно и пылко высказался.

Без чванства и гордости почувствовал Теркин, как хорошо иметь средства помогать горюнам вроде Аршаулова. Без денег нельзя ничего такого провести в жизнь. Одной охоты мало. Вот и мудреца лесовода он пригрел и дает полный ход всему, что в нем кроется ценного на потребу родным угодьям и тому же трудовому, обездоленному люду. И судьбу капитана он обеспечил — взял его на свою службу, видя что на того начали коситься другие пайщики из-за истории с Перновским, хотя она и кончилась ничем.

Деньги!.. Они будут у него всегда, и все больше и больше их будет. Не глупая удача, а что-то в нем самом сулит ему это. И находятся же такие суесловы, что требуют одного личного ручного труда. Что бы он сделал мужицкой работой хоть бы для Аршаулова?

— Ха-ха! — рассмеялся он и замедлил шаг.

Ему показалась впервые эта проповедь такою юродивою, что он даже не огорчился.

Взгляд его упал на синеющий вблизи плес реки, далее — на темную стену заказника и повернул вправо и назад, к нагорному берегу, где за полверсты виднелись парк и усадьба.

Спасти великую реку от гибели, положить предел истребления лесных богатств… Поди!.. Добивайся этого ручной работой одного человека!

— Ха-ха!..

Теркин встал лицом к реке и вдруг глубоко задумался.

Там, в усадьбе, его невеста. Неужели он в ней нашел свою желанную?.. Кто знает! Да и к чему эта погоня за блаженством? Лучше он, что ли, своего отца, Ивана стр.500

Прокофьича? А тому разве был досуг мечтать о сладостях любви? Образы двух женщин зашли в его душу: одна — вся распаленная страстью, другая, в белом, с крыльями, вся чистая и прозрачная, как видел он ее во сне в первую ночь, проведенную с ней под одною кровлей… Живи Калерия — она бы его благословила…

Глаза его стали влажны.

Он поднял голову и радостно оглянулся кругом, прислушиваясь к бодрящему шепоту великой реки.