Страница 8 из 50
— Позвольте, тут, очевидно, недоразумение! Быть может, в другом издании?
— Вы только что сами сказали, что вышло лишь одно издание, — спокойно возразил Дорн.
— Ха, ха, ха! — раздался весёлый хохот Наташи. — Я говорила вам, Владимир Александрович, бросьте учёные разговоры. Вот и договорились!
— Но, позвольте, это необходимо выяснить…
— Вы, коллега, не волнуйтесь, — раздался из-за самовара старческий голос Бутягина. — Вы, того, как это… Действительно, молодой человек отметил совершенно правильно. Я читал эту работу. Вы, очевидно, забыли. Да вы можете сами у него справиться. Он скоро должен быть.
— Кто? Гаррисон?
— Гаррисон. Хе, хе, хе! Гаррисон далеко, Гаррисон в Эдинбурге. Чёрный, Александр Николаевич!
— Чёрный? — удивлённо воскликнула Наташа.
— Что ж тут особенного? Я его сам давно хотел пригласить, да всё не было случая. А на прошлой неделе у редактора он мне представился, и я просил его не стесняться визитом. Он и на мать хорошее впечатление произвёл. Как ты скажешь, Машенька?
Профессорша, добродушная дама лет пятидесяти, до сих пор не забывшая манер института, в котором она, урождённая баронесса, получила воспитание, поднесла зачем-то к носу лорнет и поглядела на своего знаменитого, но дряхлого мужа.
— О ком ты говоришь, Базиль?
— О докторе Чёрном. Помнишь, у ректора?
— Ах, тот… С синими глазами, бледный? Мил, очень мил…
— Но, позвольте… Вам следовало всё-таки предупредить меня, — обиженно сказал Чижиков.
— О чём, дорогой мой? Разве я знал, что вы о нём так отзовётесь? Да, вот, кстати, он сам, должно быть, — кивнул хозяин в сторону передней, где затрещал звонок. — Проси сюда, — сказал он явившейся с докладом горничной и поднялся с места, чтобы встретить гостя.
На пороге появилась невысокая стройная фигура в безукоризненно сшитом смокинге. Не торопясь, непринуждённо и в то же время солидно, с привычкой человека, получившего хорошее воспитание, этот, так мало с первого взгляда похожий на учёного человек приложился к руке приветливо ему улыбавшейся хозяйки, пожал руки мужчинам и раскланялся с барышнями.
— Прошу извинить! — произнёс он негромким твёрдым голосом. — Я запоздал. Прямо с вокзала. У Парголова под поезд бросилась женщина. Поезд задержали на сорок минут.
— Опять! Какой ужас! — вздохнула хозяйка. — Это каждый день, каждый день…
— Ранило или убило? — спросила Наташа, внимательно приглядываясь к гостю.
— Искрошило в куски. С разных вагонов собирали части тела.
— Бр-р-р!.. Сама бросилась?
— Машинист, говорит, давал свистки. Наверное, сама.
— Вы исторический человек, доктор! — язвительно вставил Чижиков.
— Что вы хотите сказать?
— Да как же! Едете вы — под поезд бросаются; лекцию читаете — рукоплескания; в заседание явитесь — скандал подымется. Даже завидно! Кстати, мы только что о вас говорили.
— Да? — безразлично ответил доктор, не выражая, по-видимому, никакого желания узнать подробности.
— И, представьте себе, разошлись во мнениях, — настаивал Чижиков.
— Это бывает, — согласился спокойно доктор, — сколько людей, столько и мнений.
— А вы, Александр Николаевич, сейчас прямо из своей усадьбы? — перебил хозяин, заметивший бестактное приставание изобретателя.
— Да. Прямо оттуда. У меня сегодня обедал мой парижский знакомый, банкир Леру. Он по делам в Петербурге…
— Вы знакомы с Леру? — спросил, покраснев, Чижиков.
— Да. Эмиль — мой старый приятель.
— Тот самый Леру…
— У которого вы были по поводу своего прибора?
Чижиков покраснел ещё более. Пот крупными каплями выступил у него на лбу. Он забегал глазами по столу и сказал растерянно:
— То есть он был у меня, а потом уж я… Он хотел у меня купить… Он что-нибудь вам говорил?..
Доктор внимательно посмотрел на смущённое лицо изобретателя и сказал мягко:
— Ничего особенного. То же, что говорил и вам, надо полагать.
— Да, да. Мы не сошлись в условиях, — оправился Чижиков.
IX
В передней снова задребезжал звонок.
Появились новые лица. Старик, профессор физиологии, Леман, долго топтавшийся на пороге, сослепу чуть не поцеловавший руки у хозяина и сухо раскланявшийся с доктором Чёрным. Потом появился красивый высокий офицер-артиллерист с академическим значком — претендент на руку Наташи. Пришёл профессор Медицинской академии, знаменитый психиатр, с длинной бородой и длинными, скобкой, волосами, похожий на добродушного деревенского деда, одетого ради шутки в военный сюртук с погонами тайного советника.
Этот поздоровался с Черным приятельски и тотчас начал с ним какой-то мудрёный специальный разговор. Молодёжь пошла в смежную комнату, заменявшую гостиную и зал.
Наташа тотчас же развалилась в качалке, а её подруга подошла к роялю и рассеянно перелистывала забытые на пюпитре ноты.
— Сыграй что-нибудь, Дина! — лениво попросила подругу Наташа.
— Дина Николаевна! Пожалуйста, Шопена! — принялся упрашивать артиллерист, страстный поклонник музыки.
— Я сегодня что-то не в духе, — задумчиво улыбнулась Дина.
— Таинственный доктор произвёл на Дину Николаевну подавляющее впечатление, — язвительно заметил Чижиков, от которого не ускользнуло внимание, с каким она наблюдала нового гостя.
Дина холодно посмотрела на изобретателя и молча опустилась на круглый табурет у рояля.
Чижиков не был совсем не прав. Доктор произвёл на неё какое-то странное впечатление, скорее неприятное, чем выгодное. Ей казалось, что его синие холодные глаза загораются каким-то особенным светом всякий раз, как он встречался с ней взглядом. Она смутно помнила, что видит его не впервые. Ах, да! Этот странный пристальный взгляд она не раз ловила устремлённым на себя во время вечерних занятий в Публичной библиотеке. Как-то всегда выходило, что этот странный человек оказывался со своими старинными фолиантами за одним из соседних столов.
Дина насмешливо улыбнулась своим мыслям и коснулась клавиш. Робко, неуверенно прозвучали первые рыдающие аккорды «похоронного марша». Вот они сгустились, окрепли; среди них можно уже различить мерные тяжёлые шаги толпы, идущей за гробом.
В столовой притихли, перестали звенеть посудой.
В тяжёлые сумрачные аккорды вступает, словно голос жизни, светлая высокая мелодия; её давят суровыми голосами басы, и вдруг покрывает всё полный безысходной тоски, отчаянный вопль. Минута — и снова мерно и мягко шагают сдержанные аккорды… Раз, два…
Дина не следила за нотами, пристально глядя своими серыми серьёзными глазами в темноту, сгущавшуюся в глубине комнаты за роялем.
Вдруг она вздрогнула и, взявши неверный, резанувший уши аккорд, разом оборвала игру…
Прямо из темноты на неё глядел знакомый ей странный лучистый взгляд.
Она нервно захлопнула крышку рояля и, встав с места, подошла к подруге.
— Что же ты, Дина?
— Не знаю, не играется сегодня… У меня, должно быть, мигрень.
— Ну-у! — разочарованно протянул артиллерист. — А я только расположился слушать…
— Ваше превосходительство! — шутливо обратилась Наташа к вышедшему из столовой психиатру. — Отчего музыка так действует на душу?
Знаменитость с улыбкой погладил бороду и кивнул за рояль.
— Это вы, девочка, вон кого спросите. Это по его части. У него своя теория. Куда нам, старикам!
— В самом деле, доктор, вы знаете?
— Профессор мне льстит, — с улыбкой ответил доктор Чёрный, прервав разговор, который он вёл вполголоса с Дорном. — Теория принадлежит не мне, а профессорам Блондло и Мейеру, открывшим особые излучения, сопровождающие всякое нервное и умственное напряжение…
— Ах, это фотография мысли? Я что-то читала об этом, по правде сказать, не верю.
— Нет, это не фотография, — спокойно возразил доктор. — Открытые профессором Блондло излучения не действуют на фотографическую пластинку.
— Как же их в таком случае обнаружить?
— К сожалению, при мне нет прибора, посредством которого я мог бы вам это показать. Лучи эти усиливают тускло мерцающий свет. Для обнаружения их берётся экран, покрытый сернистым кальцием.