Доктор Черный

— Что же это такое? — вне себя от изумления выговорил Беляев.

— Что? — переспросил Коротнев, собравший со стола выпавшие из конверта кредитки и тщательно их пересчитывавший. — А вот что… Двести сорок, двести пятьдесят… семьдесят пять… Триста! Триста целковых!

— Но… позволь… откуда же он мог узнать мои намерения? Это колдовство какое-то!

— Ну уж и колдовство! Просто душа человек. Хочет помочь. Я об нём много слышал от студентов…

— Нет, знаешь, всё-таки странно. Как это так? Первый раз в жизни увидал человека — и, извольте радоваться, триста рублей…

— Василий, ты, брат, дурака валяешь. Что же тут странного? Человек состоятельный, не нуждается… Ишь дача-то какая?! Да, может, ему эти триста целковых всё равно, что нам три рубля. И всякий интеллигентный человек так бы поступил. Ничего удивительного.

Беляев задумался.

— Странно как-то всё это, — сказал он. — Кроме того, сегодня у меня и сон глупый какой-то…

— Какой ещё сон?

— Стоны какие-то. Крик… Доктор твой будто бы в переднике, кровью забрызганный…

— Да ведь во сне?

— Да. Во сне… А… вдруг всё это на самом деле было и мне только спросонья казалось, что во сне?

— Фу, чёрт, какая чушь! Словно старая баба над снами охает. Это учёный-то электротехник, через каких-нибудь два-три месяца инженер?

Беляев снова задумался.

— Будь что будет, — решил он наконец. — В самом деле, всё это меня не касается… Решено. Еду!

— Ну, значит, и откладывать нечего. Мой чухонец меня дожидается. Кричи арапа и собирайся!

— Мсье уезжает? — спросил без всякого удивления тёмнокожий слуга, вызванный звонком Беляева. — Быть может, мсье прикажет подать саквояж? Доктор приказал приготовить…

— Нет, спасибо! У меня с собой плед.

— Как угодно, мсье.

— До свиданья! — Беляев протянул тёмнокожему руку с зажатой десятирублёвкой так, как платят за визит докторам.

— О нет, мсье, этого не надо! — мягко отстранил его руку лакей, весело улыбнувшись. — Я не нуждаюсь в деньгах. Да мне их и некуда тратить. Уберите, уберите!

Быстрым и странно кокетливым, настоящим женским движением тёмнокожий красавец схватил руку Беляева и заставил его спрятать деньги в карман.

— Вот теперь я с удовольствием пожму вашу руку! — сказал он, и Беляев ощутил мягкое, но энергичное пожатие тонких горячих нежных пальцев индуса.

— Желаю вам счастья, мсье! Успеха и счастья!

— Хювэ пзйве! — встретил Беляева белокурый Микку, возившийся около своей жёлтой таратайки.

Приятели вскарабкались на неё, и лохматая лошадёнка опять с места подхватила полной рысью.

— Тише! Ты, чёрт! — заорал Коротнев, чуть не вылетевший от неожиданности.

Микку обернулся. Потом ткнул по направлению к даче кнутовищем и сказал, осклабившись:

— Шорного боится!

Приятели обернулись.

На пороге дачи ещё белела стройная фигура с бронзовой кудрявой головой. Индус улыбнулся и грациозно помахал отъезжающим рукой.

VIII

По четвергам у Бутягиных собирались к чаю часам к девяти.

Сам хозяин — профессор, высокий сгорбленный старик с голым блестящим черепом, прикрытым на висках редким седым пухом, — в эти дни редко выходил к столу, предпочитая ожидать в кабинете товарищей-профессоров. Но сегодня ему было интересно послушать, как относится учащаяся молодёжь к тревожным событиям последних дней. Спрятавшись за самоваром рядом с хозяйкой, старик молча поблёскивал толстыми выпуклыми стёклами золотых очков.

Дочь Бутягиных, девятнадцатилетняя, пышущая здоровьем, хохотушка Наташа, поступившая на Бестужевские курсы, как сама она признавалась, «для того, чтобы не умереть дома от скуки», с трудом сдерживала зевоту.

Она терпеть не могла умных разговоров. А тут, едва её подруга, Дина Сметанина, бестужевка выпускного курса, прервала с угрюмым, старообразным студентом Дорном свой спор о беспорядках в университете, как приват-доцент Чижиков принялся рассказывать о своём изобретении, каком-то сложном аппарате для телеграфирования одновременно по противоположным направлениям.

Маленький, рыженький, подслеповатый, с острым клочком жидкой бородки, то сбрасывая, то надевая пенсне и, видимо, рисуясь, Чижиков сыпал мудрёными названиями, приводил цитаты и формулы.

— Между прочим, третьего дня приезжает ко мне на дом этот… ну, известный капиталист, француз… Леру, — рассказывал Чижиков небрежным тоном. — Мы, французы, говорит, привыкли в двух словах кончать дело. Сколько вы хотите за ваш прибор?.. Нет, я думаю, погоди: до тех пор пока не появилась в «Старом времени» статья о моём приборе, вы ко мне и заглянуть не заблагорассудили, а теперь, когда газеты подняли шум около моего имени, вы лезете с предложениями! Прошу извинения, мсье, говорю. Я нахожу более выгодным для себя эксплуатировать своё изобретение в России собственными силами…

Старик Бутягин, слышавший из верных рук о том, как Чижиков, несколько лет уже носившийся со своим изобретением, обивал пороги редакций, тщетно умоляя о содействии, пока «Старое время» не тиснуло наконец микроскопическую заметку в отделе хроники, изредка поддакивал неопределённо одобрительным мычаньем.

Дина Сметанина, худощавая бледная девушка с огромными серыми глазами и роскошной тёмно-русой косой, внимательно разглядывала лицо изобретателя, и губы её против воли вздрагивали насмешливой улыбкой. Чижиков почему-то напоминал ей жмурящегося, фыркающего котёнка.

— Владимир Александрович! Бросьте, ради Бога, ваши учёные разговоры. Мы скучаем! — капризным тоном балованного ребёнка прервала изобретателя Наташа. — Мы верим, у вас теперь миллионы, и вы завидный жених. Расскажите нам что-нибудь новое, интересное. Вы говорите о телеграфе. Дорн молчит и мечтает о ком-то. О ком вы мечтаете, Дорн?

Угрюмый студент поднял своё истомлённое некрасивое лицо с глубоко запавшими умными глазами и сказал, откашлявшись:

— Так. Ни о ком.

— Дорн мечтает, очевидно, о своём приятеле, — улыбнулась Дина Сметанина. — Он давеча прочитал мне о нём целую лекцию.

Дорн укоризненно посмотрел на свою визави и покачал головой.

— О ком это? — спросила Наташа.

— О докторе Чёрном.

Чижиков фыркнул и презрительно сморщился.

— Чёрный? Приват-доцент?.. И вы с этим господином приятели?

Дорн повернулся к изобретателю, внимательно посмотрел ему в лицо, помолчал и ответил:

— Доктор Чёрный лет на пятнадцать, если не ошибаюсь, старше меня. Едва ли при таких условиях нас можно назвать приятелями… Я занимаюсь у доктора в лаборатории частным образом. А вы его… знаете?

— Ещё бы! — презрительно выпятил губы Чижиков. — Кто же из нас в университете не знает Чёрного. Человек не успел ещё года прожить в Петербурге, а уж его дважды на учёных заседаниях называли в лицо шарлатаном… Не понимаю, как совет допустил его на кафедру!

— Вы знакомы с его трудами?

Чижиков засмеялся и покровительственно похлопал Дорна по плечу:

— Мой молодой коллега! На вас, как на всякий молодой неокрепший ум, действуют смелые фантастические теории. Для нас же, людей точной науки, привыкших верить лишь цифрам, такие господа, как ваш Чёрный, — фокусники и шарлатаны, не больше!..

Дорн, молча выслушавший нравоучение Чижикова, минуту помолчал, потом спросил:

— Вы, кажется, только что упоминали имя профессора Гаррисона?

— Упоминал. Что ж из этого? Имя Гаррисона известно всему миру. Возьмите его последнюю работу. Вот образец точного научного исследования! К сожалению, оно вам едва ли доступно: вышло лишь издание на английском языке…

— Вы имеете в виду его исследование белковых веществ?

— Вы читали? — изумился Чижиков.

— Я владею тремя языками, — спокойно ответил угрюмый студент. — Так вот. Я, собственно, хотел обратить ваше внимание на то, что Гаррисон в своей работе ссылается, между прочим, на Чёрного…

— Где? Что вы? Вы путаете! — возмущённо воскликнул Чижиков.

— Именно в последней работе, — спокойно продолжал Дорн. — Например, в главе о спячке животных. Потом в том месте, где Гаррисон описывает новые опыты с замораживанием плесневого грибка. Да, кроме того, он и в предисловии выражает ему, в числе других, благодарность за содействие в собирании данных.