Тегле

Он представил себе чахлые саженцы сосен, засыпанную пеплом и головешками землю, воткнутые в землю прутики ограды. Мысленно бросил свое тело туда. Волна мгновенной невесомости, как будто неожиданно проваливаешься вниз. Ощутимый удар по лицу. Открыв глаза, Юрий увидал пред собой пустующий загон Олконы.

Да, он на Священном холме, он сумел самостоятельно совершить перемещение. И даже обычная после мгновенного перемещения слабость не столь выражена. Сил остается вполне достаточно, чтобы попытаться отыскать Ронгбу. Но что-то гнетет Юрия, он ощущает, что в астральном мире что-то происходит. Что-то, касающееся сразу всего.

Потоки энергий двоятся, все цвета меняются. Отправлять сейчас свою душу на поиски Ронгбу страшновато. Ах, если бы он расспросил нигилиста в свое время, как разыскать этот могучий разум! Сейчас бы не было необходимости выжидать, пока утихнут эфирные колебания.

Всем телом, всеми органами чувств, посланник демиургов ощущал сейчас проносящуюся над миром астральную бурю. Горе тем, кто сейчас послал вдаль бесплотную душу! Завертит, забросит в края неведомые, а то и вовсе разорвется связь с земной телесной оболочкой. Тогда обоим — смерть.

Когда прошло, отпустило, Юрий осознал, что длилась буря не больше минуты. Вновь в астральном пространстве колеблются и перетекают энергетические вихри, разве что сам астрал стал несколько разряженнее. Но может, лишь кажется? Он послал свою душу по тем местам, где когда-то шел по следу Ведмедя.

Чужие, неприятные миры. На его клич, призыв к Ронгбу отклика нет. Лишь смутное чувство, что он замечен и тщательно изучается. Один мир, другой, третий… И вот он вновь на Священном холме, рядом смущенно чистит перья Олкона, а перед ним висит астральный шар, прозрачно-голубой, и он точно знает — это часть души Ронгбу.

— Ты искал меня? Я здесь.

С трудом выстраивая свои мысли в относительно упорядоченную последовательность, Кондрахин попросил убрать воплощение Олконы из этого мира. Он, как мог, объяснил, чем это грозит Тегле.

— Я понял. Судя по тому, что я узнал, ты — посланник демиургов.

— Это так, я посланник. Разве сейчас это имеет значение?

— Имеет. Я слышал о тебе. Как отнесется к твоей просьбе братство?

Братство, которому до христиан никакого дела не было, его бы не поддержало. Может, поэтому, Юрий не стремился вступить в связь с кем-либо из них. И менее всего — с нигилистом Ведмедем.

— Сейчас — отрицательно. А потом, когда нарушенное Равновесие опустошит весь мир, им уже поздно будет сожалеть о своих ошибках.

— Возможно, что ты окажешься прав, — висящий перед Юрием шар помутнел, а затем окрасился зеленым. — Я не стану тебе препятствовать. Олкона рядом с тобой. Прикажи ей устранить свое воплощение здесь.

Шар исчез. Астральное восприятие подсказывало — к загончику приближаются члены братства. Взгляд на птицу, которая, приподняв крыло, чистила клювом перья. На Кондрахина смотрел темный немигающий глаз.

Впервые в жизни Юрий установил мыслесвязь с птицей. Олкона, Пятая Печать Разгора, в то же время являлась обычной птицей, с соответствующей ее виду способностью к пониманию окружающего мира. Убедить ее словами нельзя. Не понимала самка ворона значения слов. Образы, чувства — вот что было ей доступно. И сейчас посланник демиургов обрушил на нее все картины крестовых походов, всю боль по погибающим в религиозном безумии людям. А то, что во всем виновна она, Олкона, птица могла понять по отношению признанного ею самой брата Трихора.

Как ей не хотелось уходить! С громким, неразборчивым карканьем, Олкона пыталась взлететь. Но Юрий связал ей силовым кольцом одно крыло, и птица забилась боком в пыли и пепле. А посланник демиургов давил и давил на нее своей ненавистью, переплавляя в нее ту боль, что пронизывала сейчас все астральное пространство Тегле.

И Олкона не выдержала. Тихий хлопок, и молния, пронесшаяся в астральном пространстве. Все. Самый тщательный осмотр показывал лишь остаточные следы пребывания на холме Силы иных миров. Юрий облегченно вздохнул. Вокруг него, сидящего возле загончика, стояли братья. Стояла со слезами на глазах Ярилка, угрюмо молчал Любомир, отрешенно глядел в пространство Ведмедь. Робко перешептывались ученики.

— Трихор, неужели нельзя было иначе?

Это Параска. Без слез, но лицо скорбное, бледное, лишь темные глаза выделяются. Колдовские глаза. "А какими им быть? Вообще, что ты от них хочешь? Ты лишил их источника силы, пресек традицию, ты, которого они числили в своих рядах. Будь они обычной деревенщиной, тебя бы затоптали сейчас, а потом порвали на куски".

— Присутствие Олконы нарушало Равновесие. В крестовый поход отправились бы вслед за христианами поклонники других богов. И сгинули бы все. А потом очередь дошла бы до тех, кто поклоняется духам или безбожию. Что бы делало братство на опустевшей планете?

— Ронгбу с тобой согласился?

А это спросил Ведмедь. Спросил спокойно. Его исчезновение Олконы не расстроило. Что же, нигилист привык полагаться на себя. Наверное, в большей степени, чем Кондрахин.

— Согласился. А открыл мне глаза на причину нарушения Равновесия Окальде. Кто-нибудь слышал такое имя? — Сейчас Трихор обращался ко всем членам братства.

Имя такое оказалось известно. Более того, Мечислав и Любомир, как и Остог, немедленно выразили понимание поступка Трихора. И среди тех членов братства, что не могли простить действий своего собрата, среди учеников обнаружилась явная растерянность. Общий настрой: покарать Трихора, пусть и с соблюдением всех правил; даже с разумной мягкостью суждений — такой настрой как-то сразу растаял. Осталось только чувство всеобщего горя.

Муторно было Кондрахину. Просто плохо. Братья не закрывали своих мыслей. Даже Ведмедь, что больше не промолвил ни слова, смотрел волком. Может, у него имелись и особые причины, но нигилист совершенно явно хотел, чтобы Кондрахин как можно скорее оказался как можно дальше отсюда. А куда ему податься? Из всех мест этого мира лишь Священный холм да еще Орел не казались ему чужими.

Братья разошлись. Он сидел один, возле опустевшего загончика, за которым незачем отныне присматривать. Если Ведмедь сообразит, со временем на этом месте братство поставит статую Олконы. Начнет проводить возле нее ритуалы приема новых братьев. Похоже, всего этого ему не увидеть. Юрий сконцентрировался, вызывая образ сада Владимира Горшенина в Орле и бросил свое тело туда.

Осенью обстановка в жарком Константинополе стала невыносимой. Международные организации, еще не затронутые общим безумием, выбиваясь из последних сил, пытались предотвратить неминуемую эпидемию. В несчастный город, центр православия, со всего мира свозились десятки, сотни тонн хлорной извести. И все равно в воздухе стоял удушливый запах тлена. Любопытно, если такое слово уместно применительно к разыгравшейся трагедии, что на протяжении пути к Константинополю схватки между представителями разных конфессий были явлением повседневным, но в самом городе совершенно прекращались.

Кондрахин, вернувшись туда от Горшенина, с содроганием наблюдал, как на его глазах гибнет цивилизация. Неужели это его рук дело? Нет, оправдывал он себя, это сверхковарный замысел Врага — достичь своей цели чужими руками, по-прежнему оставаясь неизвестным для Просветленных. И все же сомнения брали его: а если дело в существовании объективных законов, суть которых ускользает от него? Неужели же таковые законы неизвестны и Просветленным? Но Окальде утверждал, что именно уничтожение картины Третьей печати явилось пусковым механизмом для последовавших ужасных событий. Что же он, умнее Просветленных?

Когда гибель мира казалось неизбежной, после серии длительных переговоров на уровне легатов и прочих представителей, в Стокгольме состоялась встреча папы римского, патриархов константинопольского и московского. В качестве наблюдателей присутствовали иудеи и буддисты. Могли быть и другие, но их просто не дождались — положение было критическим. Сие событие произошло на третий день после того, как Олкона навсегда покинула Тегле.