Полонянин

– Заголять да бегать, – ухмыльнулся огнищанин.

Помолчали мы. Я растерянно, а мужик задумчиво.

А пока молчали, стригунок к Баяну подошел. Мордочкой своей его в плечо ткнул. Губами мягкими щеки подгудошника коснулся.

– Ой, – втянул голову в плечи Баян, – щекотно.

Погладил он жеребенка рукой, а другой из сумы тряпицу достал. Развернул, а там корочка хлебная. Мы ее на черный день берегли.

– На-ка, – протянул ее стригунку. – Вкусный хлебушко.

Жеребенок пошамал губами по ладони, взял хлеб, зажевал.

– Смотри, Добрый, – подгудошник улыбнулся. – Нравится коньку хлебушек.

– А вы зачем сюда нагрянули? – подал голос огнищанин. – Дело у вас или прячетесь от кого?

– Человека я ищу, – сказал я. – Говорят, он в здешних местах обитает. Хотел в городе разузнать про него.

– Что за человек?

– Может, ты слышал…

– Откуда ему, – тихонько мне Баян шепнул. – Он же с глушью.

Одернул я подгудошника, а мужику сказал:

– Григорием его зовут. Пустынник он.

– А зачем он тебе? – спросил мужик.

– Ох и смешной ты. – Баян стригунку по шее похлопал. – Ну, иди. Иди к мамке. Слышишь фыркает, знать соскучилась по тебе.

И стригунок послушался. Он повернулся и, помахивая хвостом, пошел к возу.

Но там его вовсе не ждали. Со стороны казалось, что мой Буланый и кобылка огнищанина о чем-то беседуют на своем конском языке. Буланый качал своей большой головой, словно рассказывал о тех далеких землях, из которых он прибыл в этот забытый богами угол Мира. А кобыла переминалась с ноги на ногу и обмахивалась хвостом, будто внимательно слушала рассказ залетного красавца.

Жеребенок, было, сунулся ей мордой под брюхо, но та строго топнула ногой, дескать, не мешайся тут. Стригунок взбрыкнул, обиженно отошел в сторонку и принялся щипать молодую траву.

– А ты что? Знаешь про него? – ответил я огнищанину вопросом на вопрос.

– Может, и знаю. – Мужик переложил узел из правой руки в левую, размашисто перекрестился и хитро посмотрел на нас.

– Нет, – помотал головой Баян. – Не смотри. Не христиане мы.

– А зачем же вам Григорий? – удивился мужик.

– Надо, – ответил я. – Я ему весть передать должен, а потом слово сказать.

– Слышь, карась? – подгудошник подбоченился. – А тебя-то как зовут?

– Ась?

– Зовут тебя как?!

– Иоанном, – на этот раз мужик расслышал.

– Ох и имечком тебя родичи наградили, – рассмеялся Баян.

– При крещении во имя Господа нашего Иисуса меня так нарекли, – гордо ответил огнищанин.

– Иоанн, – сказал я ему, – твой Бог лжи не терпит. К грехам смертным брехню причисляет…

– А ты почем знаешь? – еще сильнее удивился мужик.

А Баян вдруг на меня очами зыркнул, словно я ужасное что-то сболтнул. Потом взгляд отвел. Потупился. «С чего это он?» – подумал я, а вслух Иоанну сказал:

– Кое-что знаю про вашего Иисуса, – и заметил, как вспыхнул радостный огонек в глазах огнищанина и погас тут же. – Так отвечай мне безгрешно, где Григория найти?

Помялся Иоанн. Покукожился. А потом вздохнул тягостно, рукой махнул.

– Вы люди не злые. Вон как стригунок к шутоломному прильнул, – говорит. – Поехали. Небось, учитель на меня за то не прогневается.

Но не поехали мы. Пешком пошли. Подхватил я своего конька за узду, в поводу повел. А Иоанн с воза гужу снял, подобрал покороче.

– Давай, милая! – на кобылку свою прикрикнул. Так и пошли мы прочь от града Мурома несолоно хлебавши. Я, Иоанн, а промеж нами Баян. Оглянулся я на прощание на град и увидел, как в бойнице над воротами показалась мордашка давешней чумазой девчонки. Я ей рукой помахал. Дескать, прощай, может, свидимся еще, а она мне язык показала. Наверное, так у них, у муромов, счастливой дороги желают.

– А далеко ли идти-то? – спросил Баян.

– Не, – ответил Иоанн, – не далече. Деревенька наша совсем рядом. Мурома не захотели нас от стольного города своего в отдалении держать. А мы и рады. Землицы нам дали, строиться разрешили, а чего еще нужно? Вот и я говорю…

– А чего это они вас от себя отпускать не захотели?

– Решили, что под их надзором мы спокойней будем.

– А вы что? Дюже буйные, что ли? – удивился подгудошник.

– Господь с тобою, – сказал огнищанин. – Кроткие мы, как агнцы.

– Это в смысле бараны? – прыснул Баян.

– Ась? – не расслышал Иоанн.

Чудная у огнищанина была глухота. Это я уже давно приметил. Не слышал он только то, что слышать не хотел. Ну, да это дело его.

– До коренных земель отсюда не близко, – сказал я. – Как же ты в дали такой очутился?

– Так ведь не я один, – ответил Иоанн. – Нас здесь двенадцать семей да еще бобылей трое. Мы в Словенской земле под Нов-городом обитали и сами по роду своему словены. Хорсу требы приносили да Сварогу кощуны пели. И все бы ничего, только случилось в нашем краю несчастье. Два лета подряд недород выпал. Сначала градом жито побило, потом и вовсе морозом зеленя поморило. Голодно стало. Тяжко. У меня как раз сынок родился. Первенец. Да вот беда – еще в младенчестве с рук материнских он осмыгнулся. Упал. Ножки у него отказали. И есть нечего, и сын калечный, и мор вокруг. Хоть ложись и помирай. Тогда наш волхв Горисвет удумал Хорсу жертву человеческую принести. И на сына моего указал. Тут уж решил я, что горе навек в нашем доме поселилось. Только не послушались селяне волхва. Отказались кровь невинную проливать. Прогнали его из деревеньки вон. Вот тогда к нам в деревеньку Андрей с Григорием пришли да растолковали, кто истинным Богом этому Миру приходится. Понял я, что Господь нам испытания за грехи наши посылает. Потому на нас гневается, что живем мы словно впотьмах под ярким солнышком. Андрей дальше пошел, а Григорий с нами остался. Ученье Христа проповедовал, на путь истинный наставлял. Не слишком наши ему верили, однако после того, как он на поле молебен совершил да научил, как в других землях жито от недорода спасают, мы впервые хлебушка досыта наелись. Такого приплода земля наша отродясь не давала. А наевшись, Григорию поверили. Всей деревенькой крестились. Но Горисвет злопамятным оказался. Вернулся к нам и волхвов новгородских с собой привел. Не по нраву волхвам учение Христа пришлось. Общину пожгли. Григория нашего убить хотели. Вот мы и ушли от греха подальше. А по дороге Андрея встретили. Он и присоветовал нам к муромам податься. Так мы здесь и очутились.

– А с сыном-то что? Поправился? – спросил Баян.

– А что? – пожал плечами Иоанн. – На все воля Божья. И коли не дано ему в ногах владеньица, так, значит, Господу то угодно.

Между тем мы вышли на берег реки.

– Вот, глядите, – сказал огнищанин. – Какая у нас она широкая.

И верно, река была полноводной. Тихо несла она себя промеж дремучих лесов. Берег дальний едва угадывался. Едва различимой полоской темнел вдалеке. [86]

Коник мой, почуяв воду, фыркнул и потянул меня к плесу. Знать, пить захотел Буланый.

– Что за речка? – спросил я христианина.

А стригунок в воду боязливо зашел. Ножонки свои тонкие растопырил, ткнулся губами в воду рядом с моим конем и кобылой огнищанина и начал шумно пить воду.

– Мурома ее Окой зовут, – ответил Иоанн. – Ну и мы так кличем. Град их стольный одним боком своим в нее упирается. Вы-то от бора подошли, потому за стенами ее и не заметили. Вон уж недалече и деревенька наша. Места эти у муромов Карачарами прозываются. Говорят, тут какой-то человек праведный в стародавние времена проживал. Карачаром его поминают, так и община нареклась. Принимать все, что Богом дадено, нас Григорий учит, а место это из таких, что сразу на душу ложатся. Да вы сами скоро увидите.

Напились кони, отфыркались. И мы дальше пошли.

Жеребенок весело вокруг мамки заскакал. К Буланому, было, сунулся, но жеребчик мой его зубами слегка прихватил, чтоб знал маленький свое место. Отбрыкнулся тот, мол, мы тоже не лыком шитые. Наступит день, и мы еще покажем.

86

Ока в те времена в районе Мурома была значительно шире, чем теперь. Впрочем, из-за вырубки прибрежных лесов обмелели многие реки Европейской части России.