Полонянин

Сначала я кочета [83] увидел. Странно он среди этого разорения смотрелся. Гребень на нем большой. Мясистый. Красной кровью налитой. Перья яркие, с карего в лазоревый переливают. Глаза-пуговки чего-то в руинах высматривают. Осторожно ступает он по развалинам. Головой не хуже нас с Баяном крутит. Остановится, присмотрится и дальше идет. И не кричит, крыльями не хлопает, несушек своих не зовет. То ли от испуга голос у него пропал, то ли знает, что никто на его зов не откликнется.

Подошел кочет к печи обрушенной, замер. Возле нее землю клюнул, точно зернышко какое нашел. Тут его и сграбастали. Выскочила из печки девчонка. Лохмотья на ней грязные, волосы всклоченные, лицо сажей черной перемазанное. Схватила девчонка кочета и шею ему – хрясть.

Жалко мне стало птицу. Да только людей жальчее.

– Вон, видишь, девка? – показал я Баяну рукой на замарашку. – Спроси иди, что тут стряслось?

А девчонка нас заметила и наутек припустила. Прямо к городским воротам спешит. Кричит что-то, на визг срывается. Что кричит? Не разберу никак. А она кочета к груди прижимает, точно драгоценность великую несет.

– Догоню я ее, – сказал подгудошник и кинулся следом.

– Зачем пугать? Она и так перепуганная, – крикнул я Баяну вдогон.

Чумазая увидела, что за ней бегут, заверещала. Споткнулась она, упала, кубарем покатилась, но добычу из рук не выпустила. Вскочила и еще быстрей понеслась.

Остановился Баян. Понял, что ему девчонку не догнать. Дождался, когда я подъеду, и говорит:

– Вот глупая девка! Я же ей ничего плохого не хотел. Чего она так?

– Ну… хотел, не хотел… – отмахнулся я. – Давай-ка лучше к городу поближе подбираться. Там-то уж, наверное, нам расскажут, чего да как…

– Ага, – кивнул Баян. – Ну а коли не расскажут, то стрелами продырявят точно.

– Да что мы? Вороги какие? Нас всего-то двое. Небось не убьют.

И мы двинулись вслед за девчонкой.

Поднялись мы на косогор, у ворот остановились. Видели мы, как створка приоткрылась, девку внутрь пропуская, да затворилась тут же. Запоры только лязгнули.

– Не сильно ждут нас в граде Муроме, – сказал я подгудошнику, спешился, чтобы горожане нас за недругов не приняли.

Подошли мы ко граду. Я в ворота постучал.

– Эй! – крикнул. – Впустите! Мы пришли с миром!

Никакого ответа.

– Сдается мне, Баян, не пустят нас в город, – сказал я подгудошнику. – Чую, что наблюдают за нами, а не показываются. Убить не убьют, но и к себе не допустят.

– Это мы сейчас посмотрим, – ответил он. – Никто бычиться не станет, если к нему в гости с радостью пришли, – достал из сумы свой бубен, ударил в него и закричал: – Эй, люди хорошие, отопритеся, отворитеся! Не со злом мы пришли, а с радостью! Я спою вам и спляшу, чудо-юдо покажу! – И с этими словами он кинул бубен мне.

Я поймал его на лету и недоуменно уставился на Баяна.

– Подстучи, Добрый! – подмигнул он мне и встал на руки.

Такой прыти я от него совсем не ожидал.

– Давай, Добрый! Давай!

И я застучал по натянутой коже.

Конечно же, у меня получалось не так красиво, как у Баяна, но я очень старался не сбиться с ритма. И вспомнился мне хевдинг Торбьерн, который все пытал – не играю ли я на арфе? Вот бы посмеялся он, когда бы увидел меня, стучащего в бубен…

А Баян между тем принялся выплясывать, стараясь попасть в мой не слишком четкий ритм. И так ловко у него получалось, словно он сызмальства не на ногах, а на руках бегал.

– Вот так чудо из чудес, – подпевал он, проделывая свои выкрутасы, – вздыбил ноги до небес! Что за странная случилась у меня хвороба? Поменялися местами голова и жопа!

Я едва сдержался, чтобы не расхохотаться. Но, похоже, на сидящих за стенами града людей выверты подгудошника не произвели особого впечатления. Ворота Мурома попрежнему оставались закрыты. А за стенами стояла полная тишина.

– Слушай, Баян, – я опустил бубен, – может, они тоже с глушью? Ну, как тот мужик, что нам в дороге встрелся?

– Карась, что ли? – снизу вверх взглянул на меня он.

– Ага, – кивнул я.

– Тогда все бесполезно.

Подгудошник оттолкнулся от земли и встал на ноги.

– Тьфу! – смачно сплюнул он. – Только руки в грязи изгваздал.

– Держи, – протянул я ему бубен.

Он отряхнул ладони, подобрал с земли свою суму и запихнул в нее бубен.

– Ну? И что теперь? – спросил подгудошник.

– Не знаю, – пожал я плечами.

А тут и помощь подоспела. На дороге появился наш давешний знакомец. Мужик-огнищанин проехал через разоренный посад и направил свой воз прямо к нам.

– Что? – спросил он, натягивая вожжи. – Не хотят вас впускать?

– Не-а! – крикнул ему что есть мочи Баян.

– Чего орешь-то? – Огнищанин засунул мизинец в ухо. – Я же сказал, что не глухой, а только с глушью.

– Ну, извини, – поклонился ему подгудошник.

– Ладно, – махнул в ответ мужик рукой.

– Добрый человек, – обратился я к нему. – Подскажи, что делать нам? Как в град попасть?

– Погоди. – Огнищанин слез со своих бочек, подошел к воротам, задрал голову вверх и закричал что-то на непонятном мне языке. [84]

Из бойницы над воротами показалось бородатое лицо. Горожанин в ответ мужику затараторил сердито.

– Ась? – приставил огнищанин ладошку к уху. Горожанин снова что-то стал доказывать, несколько раз ткнул в нашу сторону пальцем, дважды ударил кулаком по раскрытой ладони, а потом выпучил в притворном страхе глаза, угукнул филином и замолчал. Наш заступник его внимательно выслушал, кивнул головой и сказал в ответ пару коротких отрывистых слов. Я поймал себя на том, что стою раскрыв рот. Взглянул на Баяна, а тот едва смех сдерживает.

– Гляди-ка, Добрый, – шепчет, – как немчура кривляется. А Карась тоже хорош.

– Интересно, – я ему так же тихонько, – о чем они там разговор ведут?

– И так понятно, – отвечает подгудошник. – Решают, где соли добыть, чтоб нас пресными не жрать.

– Типун тебе…

– Не, – перебил Баян. – Типуна не надо. Я с типуном петь не смогу.

– Так плясать будешь да на руках бегать. У тебя ловко выходит.

Между тем странный разговор у ворот закончился. Горожанин скрылся, но спустя пару мгновений вновь появился в бойнице. Выкинул огнищанину увесистый узелок, махнул рукой и пропал. На этот раз окончательно. Мужик поймал узелок, вздохнул и направился к нам.

– Не пустят они вас, – сказал он. – Напуганы сильно. Люди в Муроме тихо живут. Никого не трогают, но и себя трогать не дозволяют. А тут зараз столько напастей. Говорят, что не успели от булгар отбиться, как вы приперлись, – взглянул на нас строго. – И непотребства разные творить начали.

– Какие еще непотребства?! – возмутился Баян.

– Вы девку ихнюю пугали?

– Не пугали мы ее, – ответил я. – Догнать только хотели, чтоб узнать, что тут случилось.

– Значит, пугали, – кивнул мужик и к Баяну повернулся: – Ты ногами небо пинал?

– Как это? – удивился подгудошник.

– Ась? – сощурился огнищанин, видно, Баяна не расслышал.

– Я говорю: как я его пинать-то мог? Оно же вона где! – поднял он руку кверху.

– А они, – кивнул он на стену града, – говорят, что ты в небо ногами тыкал.

– Это было, – смутился Баян. – Я же их порадовать хотел…

– И при этом огорчил сильно, – сердито сказал мужик. – А он, – кивнул он на меня, – гром и бурю призывал. В бубен лупил. А Мосю ихнему это не по нраву.

– Кому? – спросил я.

– Мосю, – ответил мужик. – Это у них что-то вроде нашего Богумира. Отец всех муромов и хозяин неба и земли. [85] Земля Мосю мать родная, а Небо – отец. А ты, – взглянул он на Баяна с укоризной, – в отца и ногами…

– Так я же не знал…

– И на землю плюнул, – подытожил мужик. – А для них это обидно очень.

– Ну и что делать? – спросил я.

83

Кочет – петух.

84

К финно-угорской группе языков относятся финский, венгерский, саамский и т. д.

85

Мось – легендарный прародитель угорских народов, сын богини земли Калташ-Эквы и бога неба Нуми-Торума. Некоторые историки предполагают, что название Москвы-реки и города Москвы произошло от имени Мось. Впрочем, другие историки им аргументированно возражают.