Страница 17 из 91
— Вы хотите сказать, сударь, что он услышит вас… так далеко?..
— Надеюсь…
— Вы — могучий чародей, да? — шепотом спросила она.
— Нет, что ты… Я — нет.
И, немного поразмыслив, добавил:
— Но меня этим устройством… механизмом… снабдили могущественные чародеи. Там, в Терре.
«Сигнал может не пройти через толщу, — подумал он. —Ладно, попробуем…» Он набрал код — это далось ему с трудом, пальцы почему-то дрожали, но и верно — вместо того, чтобы выдать тихий писк знакомых ответных позывных, чертов прибор молчал. Он слышал, как с потолка падают в лужу капли воды — и… и все.
— Он молчит! — показалось ему или действительно в ее голосе проскользнули нотки торжества?
— Должно быть, скалы и впрямь экранируют сигнал, — пробормотал он, скорее себе, чем ей. — Выберемся на поверхность, попробую связаться еще раз.
Тем не менее ему было не по себе: теоретически такое возможно, но практически… передатчик был мощным.
Он убрал крохотное устройство обратно в сумку.
— Ладно, — сказал он вслух, — потом поговорю. Зачем ему, собственно, нужен Берг? Сообщить ему, что он, Леон Калганов, застрял невесть в какой дыре — так Бергу это и так известно.
Он вдруг поймал себя на том, что перестал верить девушке. Может, Айльф прав — действительно ли она забралась сюда с детьми? Действительно ли потеряла их? Да, она так говорила, но что произошло на самом деле? Хотя нет, маркграф тоже рассказывал…
Он уже собрался вставать, когда его рука наткнулась на что-то в груде щебня у стены. Он осторожно потянул предмет в круг света — это был детский башмачок… неуклюже сшитый, как все у них… маленький.
— Это… — он обернулся к Сорейль, — кто-то из твоих потерял?
Она тихонько погладила башмачок пальцами и кивнула. Глаза ее наполнились слезами, но она не плакала — просто смотрела на него.
Потом шепотом произнесла:
— Нужно уходить, сударь. Зря я так. Уже ничего не поможет… Они совсем ушли.
— Почему? — устало сказал он. — Наоборот. Ведь они где-то здесь. Пойдем.
Он взял ее за руку, пальцы у нее были холодные.
— Попробуем пройти чуть дальше. Может, там… Он набрал полную грудь воздуха и крикнул:
— Эй!!!
— Эй, — невыразительно откликнулось эхо.
— Я же говорила вам, сударь, — безнадежно произнесла Сорейль, — не нужно было кричать. Ни к чему это.
— Ну, знаешь… — он совсем ее не понимал, не мог понять.
И тут он услышал музыку.
В ней не было ничего человеческого — странные, непривычные слуху созвучия, но все-таки это была именно музыка, холодная, чистая; точно кристаллы кварца, друзы молочного шпата, в которых каждая грань начинает жить самостоятельной жизнью, если на нее направить пучок света.
— Слышишь? — спросил он.
Она подняла голову, закусив губу и напряженно прислушиваясь.
Потом, в свою очередь, спросила: — Что?
— Эти… эти звуки?
— Вода капает, — неуверенно предположила девушка.
Она стояла, прижимая к груди детский башмачок.
— И все? —Да.
Глядела на него прозрачными глазами, в которых играл отблеск фонаря — две ярко-красные точки. Леон не удивился. Почему-то ожидал чего-то в этом роде.
Он потянул девушку за руку туда, где чужой, медлительный, холодный голос — не понять, инструмент или существо, — вел сложную, как математическое уравнение, мелодию — так могла петь сама гора, будь она одушевлена.
Он пошел на зов, и музыка становилась громче. Штрек оборвался внезапно: они оказались в пещере, размеры которой он ощущал даже в темноте. Он поднял фонарь: своды, с которых правильными рядами, точно органные трубы, свешивались сталактиты, уходили вверх, теряясь во тьме, на полу стояла вода — в черном озере, отражаясь от многочисленных каменных граней, играл свет фонаря; странные фигуры стояли там — по колено в воде, по пояс, и ему потребовалось какое-то время, чтобы сообразить, что это всего-навсего наплывы под сталактитами — столбы, каменные грибы и кургузые деревья. Фигуры с крыльями, с лицами, белые, в белых балахонах — слишком совершенные, чтобы состоять из плоти и крови, слишком человечные, чтобы быть просто игрой природы.
Музыка носилась по залу, взлетала вверх к каменным трубам, плескалась в озере. Потом оборвалась — так же внезапно, как и началась.
Вода капала со сталактитов, разбегалась четкими кругами по озеру, блики играли на лицах нерукотворных скульптур, и оттого казалось, что они гримасничают. Сорейль у него за спиной пронзительно завизжала.
В этом странно гармоничном мире ее визг был таким нестерпимым, что он чуть не ударил ее.
— Ты что?
Она судорожно зажала себе рот обеими руками, потом, овладев собой, с трудом произнесла:
— Скорей! Сударь, нужно бежать отсюда. Это же… Она вновь заткнула себе рот, трясясь от страха.
Он лишь сейчас почувствовал, до чего ему холодно; раньше он этого не замечал. Сырой, могильный, липкий холод заполз за шиворот и сейчас развлекался, трогая его беглыми пальцами. Глаза у девушки стали совсем безумными, свет фонаря дергался и плясал в них: точь-в-точь как в черной воде подземного озера. Она схватила его за полу куртки и отчаянно потянула назад — он оступился и чуть не уронил фонарь.
— Да приди же в себя!
Но она, повернув к нему искаженное страхом лицо, которое вдруг утратило человеческие черты, продолжала обеими руками с неожиданной силой тянуть его к выходу из пещеры. Он сделал неуверенный шаг назад, и она, убедившись, что он поддался на ее уговоры, развернулась и побежала по штреку, слепо ударяясь о стены.
Ему не оставалось ничего, как последовать за ней — он нырнул в темное отверстие… показалось ему или нет, что в подземном зале свет с их уходом не померк, а вспыхнул сильнее, казалось, сам тяжелый, влажный воздух пещеры светится. Музыка возникла вновь — теперь в ней звучало холодное торжество. Он бежал за девушкой по темному коридору, а в спину им несся заливистый детский смех…
Он и сам не помнил, как они выбрались на поверхность. Сорейль рухнула на землю, трясясь и всхлипывая. Он огляделся. Это был тот самый вход в шахту: на фоне рассветного зеленоватого неба темнели очертания разрушенных бараков, на горизонте зубчатой стеной высился лес.
«Господи, — подумал он, — да ведь уже утро! Сколько же мы там пробыли?»
В голову ему закралось чудовищное подозрение, что они пробыли там не ночь — во всяком случае, не одну ночь, — лет сто, не меньше… и он с трудом отогнал его от себя, увидев, как из тумана выплыла бесформенная масса, которая, приблизившись, распалась на шумно дышащих лошадей и темную фигуру Айльфа.
— Это вы, сударь? — в его голосе слышалась непривычная робость. — А я уж думал, что вы и вовсе не вернетесь…
— Я и сам начал так думать, — пробормотал он сквозь зубы.
— Лучше бы нам убраться отсюда, — рассудительно произнес Айльф, — вы небось устали, но отдохнуть лучше где-нибудь подальше от этой проклятой дыры.
Сорейль, пошатываясь, встала на ноги. Он боялся, что ее придется уговаривать, но она покорно взобралась на спину лошади.
Он откашлялся. Никак не мог сообразить, что же произошло, и оттого чувствовал себя полным идиотом.
— Может… подождем еще? — неуверенно предложил он.
— О, нет, — она вздрогнула. — Нет-нет. Зачем?
— Как — зачем? А… дети? Они ведь наверняка там. Она мягко сказала:
— Им уже ничем не поможешь. И удивленно добавила:
— Разве вы их не видели, сударь? —Что?
— Они же были там… среди остальных… стояли, смотрели на меня.
И печально добавила:
— Они были такие… белые…
«Она сошла с ума, — в ужасе подумал он. — Эта игра света…»
Он покосился на едущего с ними бок о бок Айльфа. Тот хмыкнул, но ничего не сказал.
Она, не обращая внимания на его реакцию, продолжала:
— Наверное, они пока им больше не нужны. Вот и поставили их там… Что поделаешь…
«Точно, сошла с ума. Может, — подумал он, — детишки погибли еще раньше — утонули, свалились в яму… может, еще тогда, в первый раз, у нее на глазах. Вот она и вообразила невесть что. Берг был прав — они совсем другие. Я никогда их не пойму. Я обманулся потому, что до сих пор видел лишь внешнюю сторону — приемы, обряды, празднества… А что под этим скрывается — какая бездна? Что проступает, когда сдернут непроницаемый покров формальных приветствий, ритуальных фраз и вежливых поклонов? Зря я поддался на се уговоры. Зря я вообще взялся за эту работу… я не гожусь для нее. Какой из меня этнограф? Да, Берг… нужно связаться с ним. Он небось беспокоится».