Глядящие из темноты

Леон растерянно пожал плечами. Ну что он может сказать? Гунтр надеялся, что придет кто-то со стороны, и что? Устроит революцию? Освободит крепостных? Парламент созовет? Поведет местных людей к свету знаний? Кто — два самых заурядных человека, связанных по рукам и ногам инструкциями Корпуса? Но дело даже не в этом: общество приспосабливается к людям не меньше, чем люди к обществу, — глупо было бы полагать, что местные жители, зажатые в жестких кастовых рамках и точно знающие собственное место, нуждаются в мессиях из просвещенного технократического мира. Еретики, вольнодумцы и прекраснодушные строители утопий водились во все времена, но их идеи отнюдь не способствовали всеобщему счастью. Другое дело — помочь одному-единственному человеку. Тому, кто действительно нуждается в помощи. Он отобрал фонарь у Сорейль и решительно шагнул вперед.

Ему пришлось согнуться чуть не пополам — таким низким был укрепленный балками свод. Штольня шла наклонно, углубляясь в сердце горы. Видимо, это был пусть и не ствол шахты, но один из главных ходов. Как они в остальных-то работали, — пронеслась в голове мысль, — лежа?»

Он отцепил от пояса нож и пометил опорную балку, выцарапав стрелу, обращенную наконечником к выходу. На закопченном, почерневшем от времени дереве свежий надрез белел неожиданно ярко, словно светился.

Сорейль шла за ним: он ощущал это по тому, как пригас и без того слабый дневной свет у него за спиной, когда девушка заслонила вход в штольню. «Хорошо бы управиться до темноты, — подумал он, — наверняка есть и другие выходы на поверхность, но увидеть их можно только при свете дня. Впрочем, всегда можно вернуться по собственным следам, нужно просто чаще оставлять направляющие метки».

Из тьмы выплыла какая-то темная куча; он с опаской приблизился к ней, ожидая, что из-под гнилого тряпья блеснут кости, но это была всего-навсего брошенная шахтерами ветошь. За ней громоздилась груда щебня. Он посмотрел вверх — для этого ему пришлось вывернуть шею набок; грунт сыпался с потолка — прогнившие балки в любую минуту грозили обвалиться. Паршиво…

Сорейль по-прежнему шла за ним, не отставая ни на шаг — так что он слышал ее прерывистое частое дыхание, — но за все время не сказала ни слова. Он слышал и еще какой-то звук — глухой, частый, но равномерный, и не сразу сообразил, что это удары его собственного сердца.

«Наверное, это потому, что здесь очень тихо, — подумал он. — Оттого и кажется, будто чужеродное пространство стискивает тебя со всех сторон, обволакивает, не дает дышать…» Его не готовили по горному делу, вот проклятье! Сотрудники Корпуса — люди психически стойкие: страдай он клаустрофобией, его просто не взяли бы в штат, но ему все равно было не по себе.

В колеблющемся тусклом свете фонаря он мог различить путь лишь на несколько шагов вперед; дальше лежали тьма и неизвестность. Женщина за спиной вдруг показалась чужеродным существом — вот-вот прыгнет ему на спину и вцепится когтями в глотку. чушь, игра воображения, но почему она, черт возьми, все время молчит?

— Ты их здесь потеряла, — спросил он, — в этой штольне? Или вы ухитрились забраться в какой-нибудь штрек?

— Что? — Ее голос в замкнутом пространстве, глотающем звуки, казался таким же неестественным, как его собственный.

— А ты уверена, что вы вошли именно в эту штольню

— Да, — наконец отозвалась Сорейль.

— А потом? Куда вы пошли потом?

— Я не помню, сударь, — пролепетала она.

Она держалась так, будто резко поглупела, — бредущая за ним говорящая тень. Он попытался отогнать подспудное раздражение: девочка и сейчас напугана, а вчера напугалась еще больше, проклятый маркграф со своими прихвостнями выбил из нее всякую способность соображать, а где-то там, в путанице штреков, бродят во тьме две крохотные фигурки…

Он на миг застыл, прислушиваясь. Его собственное тело вдруг стало неожиданно громким: шум крови в ушах, дыхание, пульсы в крупных артериях. Где-то капала вода — неожиданно звонко, но так же равномерно. Больше ничего.

— Может, попробуешь позвать их? — предположил он.

— Что вы, сударь, — она пришла в ужас, — нельзя! Нельзя!

— Почему? — Ее внезапная тупость раздражала его, и было еще что-то, чего он не понимал…

— Услышат… Они услышат.

— Кто? — устало спросил он. — Дети?

— Да нет же, сударь! Вовсе не дети.

— Корры?

Она внезапно бросилась на него, зажав ему рот обеими руками. От неожиданности он чуть не выронил лампу.

— Замолчите! — взвизгнула она острым, как нож, голосом. — Умоляю, замолчите!

Он свободной рукой начал отрывать от лица холодные пальцы; наконец ему удалось освободиться, и он с силой оттолкнул — почти отшвырнул ее.

— С ума сошла?

Она упала, потом, молча всхлипывая, вновь встала на ноги.

Все было не так, как он себе представлял, точно в дурном сне, в котором блуждаешь по темным переходам, неожиданно понимая, что твой спутник — вовсе не твой старинный приятель, а ухмыляющийся подменыш, нечто, принявшее человеческий облик.

Он с трудом подавил желание повернуть назад, пока тьма, напиравшая со всех сторон, окончательно не раздавила ему грудную клетку.

Слева — тьма из тьмы — выплыл вход в боковой штрек. Он остановился, выцарапал стрелу на ближайшей опоре.

— Туда? — спросил он. — Или ты опять не помнишь?

Она не ответила: белое лицо, подсвеченное снизу пламенем фонаря и оттого напоминавшее гипсовую маску. Глаза казались темными провалами.

Если представить себе, в какой панике были тогда Сорейль и ее семья, скорее всего, они метнулись в первый попавшийся штрек: сразу, как только его заметили.

— Ты говорила, у вас была плошка, — обернулся он к ней, — когда она погасла? Где?

— Что? — она вздрогнула. Он и сам напрягся — так резко прозвучал его голос. — Я… не помню.

— Ну, как-то же вы тут передвигались?

«Но она лишь беспомощно захлопала ресницами… точно кукла», — подумалось ему.

Ему вдруг стало страшно. Он оказался в черном зеве горы с чуждым существом, которого совсем не знал: перебросился несколькими фразами, и все. Почему, ну почему он поддался на эту авантюру? Пожалел ее? Как, каким образом ей удалось вызвать у него такую жалость, что он бросил Берга, бросил все, помчался по первому ее зову как сумасшедший?

Наваждение…

— Ладно, — выдавил он сквозь зубы, — попробуем. Он боялся, что потолок штрека окажется еще ниже, чем тут, в штольне, и им придется пробираться чуть не ползком, и заранее пригнулся еще сильнее, но в темном коридоре было неожиданно просторно: он даже смог выпрямиться почти в полный рост. На полу в свете фонаря блестели лужицы воды, вода стекала со стен, оставляя на них ржавые подтеки, и он с ужасом понял, что по обе стороны штрека были еще коридоры — темные норы, ведущие неизвестно куда… вся гора была изрыта норами, точно гигантский муравейник. Звуки здесь разносились неожиданно далеко, отражаясь от стен, — плеск воды, шорох их собственной одежды, треск фитиля в лампе…

— Куда теперь? — спросил он.

— Н… не знаю, — она еле сумела выговорить, так у нее стучали зубы.

«Черт, — подумал он, — она же до смерти напугана. Вот еще напасть на мою голову!» Он с удивлением обнаружил, что никак не может сообразить, сколько времени прошло с тех пор, как они забрались в шахту, — это он-то, всегда умевший определять время с точностью до нескольких минут!

— Погоди, — сказал он, — мне надо передохнуть. Он поставил лампу на пол, сел, привалившись к сырой стене, и попробовал вдохнуть полной грудью. Вероятно, сейчас уже поздний вечер, быть может, ночь… Берг один в палатке. Он отстегнул поясную сумку и извлек передатчик, даже не давая себе труда скрываться.

Она молча наблюдала за ним, в затравленном взгляде мелькнула тень любопытства.

— Что это?

— Устройство, позволяющее переговариваться на расстоянии, — неохотно пояснил он. — Хочу попробовать связаться со своим другом.

— А… где ваш друг?

— Сейчас, наверное, на пути в Солер.