Страница 67 из 144
Счастливы те, кто вещей познать умели причину,
Те, кто всяческий страх и рок, непреклонный к моленьям, -
Все повергли к ногам, -- и шум Ахеронта скупого[14].
Очень тонко и умно упоминание о том, что этот великий герой приплыл в чаше или каком-то сосуде. Это говорится для того, чтобы утешить и ободрить людей, дабы они не слишком страшились слабости и непрочности своей природы или не оправдывались тем, будто она вообще не способна на такого рода твердость и мужество. Именно на это надеялся Сенека говоря: "Великое это дело -- обладать одновременно и хрупкостью человека и спокойствием бога".
Однако теперь уже пора вернуться к тому, что мы намеренно пропустили, чтобы не нарушить связь нашего изложения: речь идет о самом последнем преступлении Прометея -- о попытке обесчестить Минерву. Ведь именно за этот тяжелейший проступок он и понес самое страшное из своих наказаний, когда орел терзал его внутренности. Это, как мне кажется, есть не что иное, как изображение людей, безмерно возгордившихся своими искусствами и многознанием и пытающихся подчинить божественную мудрость власти чувства и разума, а за этим неизбежно следуют терзания духа и беспрерывное, не знающее отдыха беспокойство (stimulatio). Поэтому по трезвому и скромному рассуждению следует различать божественное и человеческое, откровения чувства и веры, если только люди не становятся адептами еретической религии и лживой философии. Остается, наконец, последняя часть мифа -- об играх в честь Прометея, о беге с зажженными факелами. Этот эпизод опять затрагивает вопросы искусства и науки, подобно тому огню, в память и во славу которого установлены эти игры: он содержит в себе напоминание (и весьма разумное) о том, что совершенствования науки нужно ждать не от способностей или проворства какого-нибудь одного человека, а от последовательной деятельности многих поколений, сменяющих друг друга. Ведь тем, кто бежит на состязании быстрее и сильнее всех, подчас не так легко удается сохранить свой факел зажженным, поскольку быстрый бег, равно как и слишком медленный, грозит опасностью погасить факел. Но этот бег с факелами и эти состязания, как видно, уже давно прекратили свое существование, так как считается, что наука своим расцветом обязана прежде всего нескольким авторам -- Аристотелю, Галену, Эвклиду, Птолемею и что все последующие поколения но внесли в нее ничего значительного и даже не пытались сделать этого. И нужно желать, чтобы эти игры в честь Прометея, т. е. в честь человеческой природы, были вновь восстановлены, и снова вернулись состязания, соревнования и добрая удача в науке, и чтобы она не зависела от дрожащего и колеблющегося факела какого-нибудь одного человека. Поэтому нужно убедить людей встряхнуться, испробовать собственные силы и способность сменять друг друга и не ставить все в зависимость от умишек и скудости мозгов немногих персон. Таковы те мысли, которые мы считали нужным подчеркнуть в этом широко известном и популярном мифе; мы не отрицаем также, что в нем есть немало такого, что удивительно созвучно с таинствами христианской веры, и прежде всего, мне кажется, что Геркулес, плывущий в чаше с целью освободить Прометея, представляет собой образ слова Божия во плоти, подобно хрупкому сосуду, спешащему искупить род человеческий. Но мы сознательно лишаем себя всякой свободы в этом жанре, дабы не возжечь на алтаре Божьем чуждого ему огня. XXVII. Полет Икара; Сцилла и Харибда, или Средний путь
Золотая середина, или средний путь, весьма похвальна в области морали, менее приемлема в области интеллектуальной, в политике же весьма сомнительна и требует осторожности. Известно, что древние символизировали средний путь в морали рассказом о том пути, которым должен был лететь Икар; средний же путь в интеллектуальной области -- рассказом о Сцилле и Харибде, обозначавших трудности и опасности. Отец говорил Икару, когда им предстояло перелетать через море, чтобы он не залетал слишком высоко и не спускался слишком низко. Ведь, так как крылья были склеены воском, была опасность, что воск растает от жара Солнца, если Икар поднимется слишком высоко, или, промокнув, будет плохо держать перья, если он спустится близко к морской воде. А тот с юношеской дерзостью устремился ввысь и упал в море.
Парабола весьма проста и общеизвестна: путь добродетели проходит прямой тропой между порывами увлечения и слабостью малодушия. И не удивительно, если Икара, охваченного юношеским воодушевлением, погубил этот порыв. Порывы увлечения почти всегда являются пороками юности, малодушная слабость -порок старости. Из двух дурных и гибельных путей (если уж неизбежна была гибель) Икар избрал лучший. Ведь правильно считается, что малодушная слабость хуже порыва увлечения, потому что в последнем есть что-то великое и мужественное, близкое к небу; он подобен птице; малодушие же ползает по земле, подобно пресмыкающемуся. Прекрасно сказал Гераклит: "Сухой свет -лучшая душа". Ведь если душа воспримет из земли влагу, она полностью потеряет свое величие и выродится; однако же следует соблюдать осторожность, дабы от этой хваленой сухости шел лишь тонкий свет и не начался пожар. И это известно почти каждому. Что же касается среднего пути в области интеллектуальной, т. е. пути между Сциллой и Харибдой, то он, безусловно, требует и опытности в кораблевождении, и счастливой удачи. Ведь если корабли столкнутся со Сциллой, они будут разбиты о скалы, если с Харибдой -- она поглотит их. Смысл этой параболы (мы коснемся его лишь коротко, хотя она влечет за собой бесчисленные размышления), как мне кажется, заключается в том, что во всяком учении, во всякой науке, в их правилах и аксиомах нужно сохранять меру, осторожно выбирая путь между скалами расчленений и пропастями обобщений. И те и другие знамениты гибелью и многих талантов, и многих искусств. XXVIII. Сфинкс, или Наука
Говорят, что Сфинкс была чудовищем с лицом и голосом девы, покрытая перьями, как птица, с когтями грифа; она сидела на вершине горы близ Фив и следила за дорогой, подстерегая путников; она набрасывалась на них из своей засады и, схватив, загадывала им темные и сложные загадки, которые, как полагали, сама узнавала от Муз. Если несчастные пленники не могли разрешить и растолковать эти загадки, но колебались и говорили что-то невнятное, она со страшной свирепостью растерзывала их. И так как эта напасть свирепствовала уже давно, то фиванцы назначили награду тому, кто сможет разгадать загадки Сфинкс, а наградой этой была сама царская власть над Фивами (потому что не было иного способа одолеть Сфинкс). Привлеченный такой наградой, Эдип, человек энергичный и умный, но с больными, проколотыми некогда ногами, принял это условие и решил попытать счастья. И вот, когда он мужественно и твердо предстал перед Сфинкс, она спросила у него, что это за животное, которое сначала рождается четвероногим, затем делается двуногим, потом трехногим и наконец снова четвероногим. Тот, подумав, ответил, что все это относится к человеку, который сразу после рождения и в младенчестве оказывается четвероногим и только учится ползать, но вскоре за этим поднимается и ходит на двух ногах; в старости же он опирается на палку, чтобы крепче держаться, и представляется как бы трехногим, а в самом конце своей жизни, уже дряхлым старцем, когда мускулы его уже совсем ослабели, лежит, прикованный к постели, и снова становится как бы четвероногим. Дав правильный ответ, он одержал победу над Сфинкс и погубил ее; тело ее, погруженное на осла, возили, как в триумфальной процессии, сам же Эдип по условиям уговора стал царем фиванцев.
Миф очень тонкий и умный; мне кажется, что он рассказывает о науке, и в особенности о ее связи с практикой. В самом деле, вовсе не абсурдно называть науку чудовищем, ибо у невежд и просто неосведомленных людей она вызывает удивление. Она многообразна по своему виду и облику, ибо предмет науки бесконечно многообразен: женские лицо и голос указывают на изящество и словоохотливость; крылья даны ей потому, что знания и открытия мгновенно распространяются и разлетаются по свету, ибо передача знания подобна бурно вспыхнувшему пламени, зажженному от другого пламени. Очень глубокий смысл содержит и упоминание об острых кривых когтях, ибо аксиомы и доказательства науки проникают в ум, захватывают его и держат так крепко, что он не может ни двинуться, ни вырваться, о чем говорил и святой мудрец: "Слова мудрецов подобны шипам и как гвозди, глубоко вонзенные"[15]. Всякое же знание представляется нам расположившимся на крутых и высоких горах, ибо, будучи явлением возвышенным, оно по праву рассматривается помещенным где-то высоко наверху, откуда оно с презрением взирает на невежество и может, как с вершины горы, далеко и на широком пространстве видеть все вокруг. Наука изображается нападающей на путников, идущих по дороге, -- это обозначает, что повсюду на этом пути, в этом странствии человеческой жизни, возникает и встречается и материал, и удобный случай для наблюдения. Сфинкс предлагает смертным различные трудные вопросы и загадки, которые она узнала от Муз. Но пока эти загадки остаются достоянием Муз, они, возможно, не таят в себе ничего страшного: ведь до тех пор, пока у размышления и исследования нет никакой иной цели, кроме самого знания, ум пребывает не стесненным, не заключенным в узкие рамки, но свободно устремленным вдаль и в самом сомнении, в разнообразии решений чувствующим какое-то удовольствие и наслаждение. Когда же такого рода загадки переходят от Муз к Сфинкс, т. е. к практике, так что свод требования начинают настойчиво предъявлять действие, выбор, решение, вот тогда-то загадки становятся тягостными и страшными, чудовищно терзают и мучают человеческий ум, тянут его в разные стороны, буквально разрывают на части, если люди оказываются неспособными разрешить и разгадать их. Поэтому в загадках Сфинкс всегда предполагаются два условия: тех, кто не разрешит их, ожидают терзания духа, тех, кто разрешит, -власть. Ведь тот, кто знает свое дело, тот достигает своей цели, и всякий мастер -- повелитель своего творения. Вообще же загадки Сфинкс делятся на два рода: загадки о природе вещей и загадки о природе человека, и соответственно в награду за их решение предлагаются два рода власти: власть над природой и власть над людьми. Ибо собственная и конечная цель истинной естественной философии -- это власть над природными вещами, телами, лечебными средствами, машинами и бесконечным множеством других вещей, тогда как философия Школы, довольствуясь тем, что она поучает, гордая своими разглагольствованиями, пренебрегает практикой, чуть ли не отвергая ее совершенно. Но загадка, предложенная Эдипу, разрешив которую он получил власть над Фивами, относилась к природе человека, ибо тот, кто поймет до конца природу человека, тот почти наверняка может стать кузнецом своего счастья, тот рожден для власти. Это то, что хорошо было сказано о римских искусствах: