Среди призраков

Да! Еще мать Сайды. Она в тот вечер порхала по комнате, где сидели они, молодежь, предлагая всем отведать пирог Саидиного изготовления, и почему-то никто не хотел взять себе кусочек. Может, оттого, что пирог на вид был слишком роскошным, и нельзя было его есть, не рискуя измазаться в креме по уши. Ведь именно в ту минуту, когда он собирался уже подойти к девочкам за журнальным столиком, мама Сайды, проходя мимо него, чуть не выронила этот злополучный пирог на большом блюде, с которым она неслась, как официант с подносом, держа блюдо на согнутой руке. Он непроизвольно сделал -неловкое движение; и девочки, конечно же, заметили это, потому что обе так и ахнули, когда мама Сайды чуть не выронила пирог. Это неуклюжее движение было, конечно, мелочью, но мелочью, показавшей его в невыгодном свете, неловким и неуклюжим, и потому чуть охладившей его пыл, когда он решился подойти к ней; но все-таки он подошел к столику, за которым сидела Репа с подругой. На ней было коротенькое черное платье, делавшее ее совсем девчонкой, но в то же время придававшее ее бледному лицу с тонкими и несколько мелкими чертами лица некоторую строгость. Он уселся рядом с ней на свободное кресло, чуть более развязно, чем ему хотелось бы. Она глянула на него.

- Я не помешаю вам? - спросил он с улыбкой.

Он считал, что это была обаятельная улыбка, перед которой трудно устоять. Это было почти справедливо, потому что улыбка его и в самом деле была искренняя и заразительная. Как все очень молодые люди привлекательной внешности, которые на многое претендуют, многого хотят, и хотят сразу, он был уверен, что все, что он делает, получается неотразимо и производит впечатление. У него уже была женщина, и потому в его душе зародилась уверенность, что ему никогда не придется долго возиться, чтобы найти себе девчонку по вкусу. А сознание впечатляющей неотразимости своих поступков, жестов, слов сидело глубоко в нем, впиталось в кровь, и поэтому многое из того, что он делал и говорил, на самом деле производило впечатление своей постоянной артистичной естественностью. Но на этот раз что-то сломалось в хорошо настроенном инструменте, первый же аккорд вышел фальшивым. Он сразу же почувствовал робость перед этой девчонкой в черном платьице и, почувствовав, испугался. Может, все это ее взгляд сделал?

Она смотрела на него просто, не улыбаясь, не хмурясь, не кокетничала взглядом и даже не отвернулась, чтобы похихикать с подружкой, которая, по всему было видно, с удовольствием поддержала бы ее хихиканье. Смотрела она серьезно и немного задумчиво, чуть дольше, чем было необходимо. Он вдруг засмущался. Кажется, даже побледнел немного, а то и вовсе струсил. И странное дело - она будто мысли его читала. Время от времени он ловил себя на том, что смотрит на нее глупым, почти влюбленным взглядом. Она давно уже говорила с подружкой, отвернувшись от него, однако позиций он своих сдавать не хотел - он все еще старался быть чуточку нахальным, вставлял смешные словечки, лез в разговор и вообще вел себя, как вел бы в действительности отвергнутый мальчишка.

Позднее, когда они ближе узнали друг друга и вся она предстала перед ним смелая в своей беззащитности, хрупкая, тонко чувствующая, как цветок, раскрытый его дыханием, предстала перед ним со своей сумасшедшей любовью, безграничной и возрождающей, тогда он понял, как это было много - сидеть с ней рядом в тот далекий и такой, казалось бы, недавний вечер и ловить Jе взгляд, и робеть под ее взглядом...

* * *

Туман стлался над пропастью молочно-белый, густой, до того густой, что казалось, его можно было резать ножом или комкать, как снег. Туман скрывал под собой пропасть и шаткий мостик над ней, которого только начало - узкая дощечка и кусок веревочных перил с одной стороны - и было видно. Надо было пройти по мостику, это было необходимо, потому что это был единственный путь здесь; и зависело от того, сумеет ли он пройти по мостику над пропастью, очень многое, может, вся его оставшаяся жизнь, но и оступиться было очень страшно и жутко тогда вся его оставшаяся жизнь исчислялась бы в минутах. Однако думать было некогда: он стоял над обрывом, над самым краешком пропасти, следующий шаг вынес бы его на шаткие доски мостика над бездной. О.н сделал этот шаг, случайно задев камень ногой и уронив его в пропасть. Долго, застыв, прислушивался он к удаляющимся редким стукам о выступы горы упавшего в пропасть камня, и, по мере того, как летел камень все дальше вниз, звуки ударов делались все глуше, но все же слышались вполне отчетливо из-за тишины, царившей здесь, какой-то неестественной тишины, нарушаемой лишь робким похрустыванием камней у него под ногами, когда он в страхе переминался с ноги на ногу, и вот этими редкими стуками летящего в бездну камня. Он так и не услышал, как долетел камень до дна пропасти, хотя и напрягал слух изо всех сил. И тогда ему стало жутко, страх обступил его со всех сторон. Обливаясь холодным потом, стоял он на краю пропасти, возле какого-то несерьезного, игрушечного по сравнению с умопомрачительной бездной под ним мостика и старался успокоиться, взять себя в руки, потому что все равно предстояло ступить на мостик и пройти по нему до конца, и от этого некуда было деваться. Сердце бешено стучало где-то в горле, в ушах, в животе, стучало, ломая и поглощая неестественную тишину, и чудилось ему - стук этот, стук его собственного сердца отдавался пугающим небесным эхом здесь, будто эхо это, подхватив стук его сердца, возникало из бездонной пропасти. Ему казалось, прошла вечность, прежде чем он сумел побороть в себе робость, переходящую уже в какой-то тошнотворный, суеверный ужас, леденящий внутренности, прошла вечность, прежде чем он смог ступить на мостик. Уже через три шага мостик предательски затанцевал у него под ногами, он крепко ухватился за ненадежные с виду веревочные перила и с большой осторожностью переставлял ноги, ставшие будто ватными. Больше всего его угнетало то, что конец мостика был скрыт в тумане - да какой там конец! - из-за тумана дальше чем за пять шагов ничего нельзя было разглядеть, и неизвестно, где мостик кончался, сколько еще шагов оставалось до противоположного края обрыва: десять, пятьдесят, сто?.. На другом конце обрыва, на другой стороне его ожидала другая жизнь, к которой он стремился таким образом: скованными от страха ногами, еле передвигаясь по плящущему, ненадежному мостику, ничего не видя теперь ни впереди себя, ни позади, ощущая только ужасающую бездну под ногами и готовое выскочить из груди сердце. По усилившемуся раскачиванию мостика он понял, что находится где-то близко к середине этой дороги над пропастью. Значит, оставалась почти половина пути. Он не знал, сколько потратил времени на преодоление первой половины, казалось - очень много, может, час, или полдня, или половину жизни; но определив, что находится примерно на середине мостика, воспрянул духом и совершенно неожиданно для себя понял вдруг, что сейчас он пойдет гораздо свободнее и раскованнее, ноги его налились силой, страх ушел из сердца, шаги сделались легкими, будто он ступал, по привычным тротуарам своего города, а не по узенькому мостику над покрытой туманом бездной. Он воспрянул духом и торопливо пошел по мостику. И тут из молочно-белого, густого тумана возникли такие же белые, неживые руки, костлявые, будто гипсовые, сотни рук, разом взметнувшиеся из пропасти, стали хватать его; мешая друг другу, отталкивая друг друга, улыбающиеся мертвыми улыбками, призраки выскочили, воздушные, из бездны, из тумана, скрывавшего их до поры, появились и стали стаскивать его с мостика, стремясь утащить с собой вниз, в пропасть. Он отчаянно сопротивлялся, чувствуя мерзкое прикосновение ледяных, мертвых рук к своему телу, умирая от страха, тем не менее отчаянно сопротивлялся, потому что рассудок твердил ему, что если он даст стащить себя с этого мостика, с этой узенькой, жалкой, ненадежной тропинки в другую жизнь, даст им стащить себя и увлечь в бездну, никто и ничто ему больше не поможет, и недолгой жизни его наступит конец. И потому он отчаянно сопротивлялся, почти теряя сознание от омерзения, усталости, страха, все же сопротивлялся, чтобы не смогли они, эти призраки, взять его с собой на дно ущелья, чтобы не стал он одним из них, таким же, как сами они. Он жестоко сопротивлялся, а ледяные, белые руки жутко улыбавшихся призраков цепко держали его, тянули вниз, старались стащить с мостика, и сотни других мертвых рук тянулись к нему, к его лицу, к горлу, к ногам...