Страница 69 из 73
Выпучив глаза, он проорал:
- Начальник штаба застрелился!
С диким воплем, он помчался дальше, через плац, в штаб полка. Шкребус перекрестился:
- Свят, свят! Миновала беда.
- А я, как чувствовал лихо! Удержал тебя, от посещения роты! Валяться бы, тебе Глобус в оружейке, с дыркой в башке! - воскликнул Ромашкин. - Ты мой должник. С тебя кабак!
Шкребус кивнул в знак согласия, и оба направились в роту, посмотреть, что произошло, нет ли там кого убитого из приятелей, возле Давыденко.
- Что-то с трупами перебор, для такого маленького гарнизона, как наш, произнес Сергей и продолжил:
- Надеюсь, что закончилась война на любовном фронте. Не то если все рогоносцы начнут стрелять соперников, полк останется без своих лучших людей!
Никита подозрительно посмотрел на сослуживца:
- А что, есть еще, у кого повод по тебе пострелять?
- Конечно! Я что хуже других?!
- Тогда неделю посиди дома, заболей. Я бы так и поступил на твоем месте, - посоветовал Ромашкин.
- Точно! Сегодня напьюсь и на службу завтра не выйду. А если что, на тебя свалю, замполит посоветовал!
- Сволочь! - беззлобно произнес Никита и пошел в казарму своей роты.
Шкребус поплелся сзади, пыхтел и, кряхтел от напряжения.
В казарме стоял устойчивый запах пороховой гари. Ромашкин осторожно заглянул в темный коридор и ничего не увидел. Стоял полумрак и относительная тишина, прерываемая храпами и всхлипами спящих солдат. "Умаялись, из пушки пали - не разбудишь" - подумал Никита.
Дневальный по роте испуганно выглядывал из двери туалета и делал какие-то странные знаки. Ромашкин и Глобус быстро пересекли коридор и очутились возле бойца.
- Что случилось? - спросил сурово Шкребус. Задал он свой вопрос со всей серьезностью, на какую способен был в данный момент. Но Ромашкина эта суровость рассмешила. Он громко рассмеялся и неудержимо захохотал. Остановиться никак не получалось. Нервы.... Глобус пихнул его в бок и вновь начал расспросы солдата, но тот только мычал и от страха тараторил по-узбекски быстро и громко, при этом жестикулируя.
- Заткни фонтан, обезьяна! - рявкнул Глобус. - Иди мой сортир, и не высовывай оттуда физиономию, пока я не позову!
- Это не свидетель, и не очевидец! - произнес, усмехнувшись, Никита. Как в анекдоте про пленного киргиза. "Немецкая разведка поймала нашего бойца в плен. Оказался киргиз. Притащили, начали допрашивать. Он плачет, лопочет, что-то объясняет. Переводчик ему по-русски вопрос, он подробный ответ, но на непонятном языке. Дали по морде, а он еще активнее сотрудничает, но ни черта не разберешь, что говорит. Бились с ним, бились, без толку. Обрезали ему шинель по пояс, на плечи плакат: "Вам не вояка, нам не язык" и отправили обратно в наши окопы".
- Замполит, ты что националист-антисоветчик? - ухмыльнулся Глобус.
- Нет, реалист и скептик.
- Циничная сволочь! Возле трупа товарища травишь анекдоты.
- А что, разве лучше, что бы этот товарищ над нашими трупами веселился? Да я радуюсь жизни! Дай хоть чуть насладиться удачей. Сейчас набегут начальники и начнут нас пороть, как худых свиней. Поэтому не мешай, вначале лицезреем, после будем докладывать руководству обстановку.
Подошли поближе к решетке и заглянули внутрь. Автомат лежал в стороне в ногах, а сам Мирон лежал на опрокинутом стуле. Кровь растеклась от головы тонкой струйкой и собиралась в небольшую лужицу.
- Давай отойдем, а то еще нас приплетут к этому делу! - произнес, испугавшись, Глобус.
- Ладно, пойдем звонить! - согласился Никита.
Ромашкин снял трубку и дозвонился дежурному по полку, сообщил о происшествии. Глобус разбудил посыльных и отправил одного за ротным, другого за остальными офицерами.
Первым примчался Недумающих. Он с порога принялся верещать, путаясь в словах и окончаниях, проглатывая звуки, и, в конце концов, фразы совсем потеряли смысл. Что с него возьмешь? Контуженный. Неделю пробыл на войне, шандарахнуло по голове, теперь с ним мучайся. Незнающий, Непомнящий, Неслышащий и тому подобное. И все клички верны.
Комбат, Рахимов, командир полка и остальное начальство, появилось практически одновременно, набежали со всех сторон из разных калиток. Алсынбабаев, обычно ругающий офицеров за использование проломов в заборе, в этот раз сам проскочил через него.
Последним, приехал на "уазике" полковой особист. Офицеров собрали в клубе, а солдат вновь построили на плацу.
Начались бесконечные допросы, расспросы, протоколы, объяснительные. Шум, гам, ругань.
Командование полка нервничало. Вполне возможно, что за эти происшествия, поснимают с должностей. Очень не хотелось. Практически все они только прибыли в гарнизон после академии, а тут несчастье за несчастьем, сплошной поток происшествий....
***
- Не врешь? - вновь усомнился Кирпич. - Слишком много у вас было происшествий!
- Хочешь, верь, не хочешь, не верь! Пей и молчи! - отмахнулся Димка. Рассказывай скорее, а то темнеет!
Глава 26. Завершение драмы и трагедии.
Вся в синяках и ссадинах, побитая мужем, мертвецки пьяная Наталья, была освобождена из "домашней тюрьмы", которую Мирон сделал для нее в темном чулане. Она дала показания, в которых прояснила развязку трагической ситуации: муж, любовник, нанятые хулиганы, месть. А самоубийство - это из страха, перед грозящим неминуемым наказанием.
Мирон, уходя в полк, связал жену и пообещал, что перестреляет всех ее любовников. Поэтому, придя в роту, начал вызывать тех, о ком знал и кого подозревал: Власьева, Шкребуса, Чекушкина, Ромашкина...
Не пришел никто. Видимо злость переполнила сознание, мозг устал бороться с яростью, затуманился, и еще страх перед разоблачением, и он выстрелил в себя...
Следователь, капитан особого отдела, командир полка, замполит, и еще кто-то из дивизии проводили расследования, дознания. Первым свое решение принял командир полка: Разогнать шайку-лейку к чертовой матери! Отправить немедля в Афган. Всех "Донжуанов" к чертовой бабушке, "за речку", в первую очередь! Первым пострадал, ни сном, ни духом, ни о чем не ведающий, зампотех Пелько. Самоделкин, рационализатор и изобретатель, отправился на войну спустя неделю. Рота и батальон, провожая, пили три дня. Сашка помахал рукой, сел в маршрутное такси и уехал. Следующий был Игорь Лебедь. Этого траха-перетраха отправили в пески еще более далекого гарнизона. На повышение.
Неделю батальон жил, выжидая, наконец, пришло предписание, всех стоящих за штатом офицеров, отправить в военкоматы республики. Затем проводили в Афганистан, на войну еще двоих: пришла очередь "декабриста" Лунева, и белогвардейца Колчакова.
- Э-э! Нет! Так дело не пойдет! - наотрез отказались ехать туда смутьян Лунев. - Мы не хотим, не только воевать, но и служить в вашей армии.
- А я решил жениться! - неожиданно заявил Колчаков.
Оба ушли в глубокий запой, и их пришлось вылавливать с помощью патрулей. Командир полка бесновался, но долго ничего не мог поделать. Ребята отправились в штаб округа, а затем "белогвардейцы", "лучшие кадры дивизии", затерялись на войне. Гусаров развели в разные гарнизоны, разбили их дружный коллектив.
Взялись за воспитание Ромашкина, навалились политработники гурьбой, и день за днем прессинговали. Дружба со Шмером вышла боком. Уголовную статью подвести не получалось, откуда у Мишки граната, не знал никто, кроме Шкребуса, а тот помалкивал. Доставалось за низкую воинскую дисциплину в роте, за недостаточную воспитательную работу, за отсутствие работы с офицерами, и конечно, за личный моральный облик. Кое-что пронюхали, но не доказали: про "вертеп", про "грязевые ванны" в шинели, про кутеж в подземном озере, про новогоднее побоище, про Персидский поход... Что-что, а стук у замполита полка и доносы в особый отдел были налажены отлично. Все суммировалось, анализировалось, но лежало до поры до времени без применения. Но пришло время, и ушат грязи был, выплеснут на голову несчастного.