Страница 11 из 31
Бирен с нетерпением ждал гонца из Екатеринбурга, и вот он наконец прибыл. Шемберг в письме сообщал его сиятельству, что отныне граф Бирен станет самым богатым человеком в Европе и никто уже не сможет сравниться с его финансовым могуществом, ибо источник богатства неисчерпаем... Обер-ка-мергер усмехнулся:
- Тругги-фрутти... Где же оно, это богатство? Гонец снял со своей спины торбу, бросил ее на стол перед графом. В мешке что-то тяжело стукнулось. Бирен шагнул к столу, и тут случилось чудо. Шпага графа - сама по себе! - задралась из-под кафтана, стала тянуться лезвием своим к мешку. Чернильный прибор поехал по столу, будто живой, и тоже прилип к мешку.
Пальцы Бирена, усеянные престнями, знобко дрожали.
- Что это? - воскликнул он в недоумении.
В мешке с Урала лежали куски породы магнитного железняка.
- И много, - спросил граф, - у меня такого чуда?
- Целая г о р а по названью Благодать...
- Боже! Где же я достану денег, чтобы купить ее?
Анна Иоанновна велела деньги для графа из казны отсчитать.
- Разбогатеешь - отдашь, - сказала она фавориту...
Напрасно из Сибири доносился ропот Татищева.
- Сообщите этому воришке, - разгневался Бирен, - что длины моих рук вполне хватит, дабы с берегов Невы дотянуться до его глотки в Сибири...
Бирен теперь раскинулся широко - мимо него ничто не проходило. Татищев сочинил "Горный устав", и устав этот попал к Бирену. Граф его не утвердил, чтобы Татищеву тошно стало...
- Вообще-то русских очень много, но они слабая нация, - сказал Бирен фактору Либману. - Их можно разбивать по-одиночке в полной уверенности, что, пока бьешь одного, другие не вступятся на его защиту... Они, как бараны, ждут своей очереди!
За будущее Бирен теперь был спокоен: по подсчетам Шемберга, гора Благодать обеспечит потомство графа вплоть до десятого колена. Можно жить, ни о чем не думая, если есть такая Анна, которая в переводе с греческого означает - благодать!..
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Ночь была над Уфой - перепрелая, душная. Окно в избе перед спаньем открыли. Хорошо и вкусно пахло от казачьих хлевов навозцем. Кирилов лежал на полатях с женою, добротной супружницей своей, на печи примостился сынок их - Петенька.
- Батюшка, - спросила жена, - почто не спишь, а маешься?
- Ульяны Петровны, - отвечал ей Кирилов, - мне сегодня от ханов степных взятка была предложена.
- Много ль? - оживилась жена, светлея лицом в потемках.
- А такая, что и на возу не увезем...
- За што ж тебе, батюшка, милость така от ханов выпала?
- А за то, мать моя, чтобы я город Оренбург в месте намеченном не фундовал. И вот я не сплю, размышляя. Коли ханам степным Оренбург на сем месте неудобен кажется, знать, именно там город ставить и надобно для пользы русской... А теперь - спи!
После молебна тронулись. Пятнадцать маршевых рот взяли шаг. В разливы трав поскакали казаки, мещеряки и башкиры.
Кирилов шел в поход, окруженный купцами индийскими и ташкентскими. Ботаник Гейнцельман в котомку травы редкие собирал; ведал он историю древнюю, географию мира, геральдику, юриспруденцию - собеседник занятный. А живописец Джон Кассель умудрялся из седла шаткого виды разные в альбом зарисовывать.
От рудознатцев Кирилов получал известия радостные:
- Нашли соль и яшму... медь и порфир... серебро, мрамор!
Кирилов, словно кот на сметану, глаза в удовольствии жмурил: "Бывать России-красавице увешанной камнями драгоценными!" Мамет Тевкелев, мурза в чине полковничьем, скакуна шпорами истерзал, холмы обскакивая. Ногайкой - вразлет - убивал лис и зайцев безжалостно. Вечером караван экспедиции нагнал казак яицкий - иссечен саблями, мотало его в седле, как пьяного, борода вся в крови.
- Башкирцы напали! - орал. - Людей побили, возы пограбили!
Побитых захоронили, а возы с припасами так и сгинули в степи. Ночью, сидя у костерка, Кирилов отписывал в Петербург, чтобы там не пугались. Зло башкирское он пригладил, сколько мог, для выгод будущих. А то ведь (он знал) в столице народишко трусоват: велят оглобли ему обратно ворочать, тогда - прощай все... Ехали далее. Иногда наведывались к нему послы башкирские и киргизские. Просили города не строить, иначе бунт учинен будет. И запели над головами первые стрелы пернатые, запылали по холмам костры сигнальные - враждебные. По ночам кто-то, тяжкий реющий, словно демон, проскакивал мимо лагеря, сгинув стремительно - в топоте, в вое, в ржанье...
- Не бойсь! - говорил Кирилов. - Напужать нас желают.
Провиант кончился. Шли голодные. На ночевках окружали себя кострами, вглядываясь во тьму. Одни лишь казаки, ко всему привычные, сигали во мрак и возвращались под утро с бурдюками, полными башкирской бузы - пьяной и резкой; подвыпив, казаки беззлобно "бузили". В лесах почасту встречали бортников; боясь множества всадников, они быстро, как белки, залезали на деревья, скрываясь в густой листве, где тяжело и медвяно гудели пчелиные дупла. Иногда же отряд вступал на обширные луговые поляны, а там, в зное сладком, томились средь душистых трав долбленые колоды ульев; старики и пасечники в белых рубахах (очень похожие на русских) пластали ножами зыбкий и яркий мед. Кирилов не обижал людей промышленных, всех бортников и пасечников одаривал от души.
Достигли яма Стерлитамакского: сельцо убогонькое, но зато на диво живописно глядится в речные заводи, - от Стерлигамака уже повеяло жаром степным. Из пещерных дыр рвался воздух - то горячий, то льдяный. Ржали кони, гарцуя в робости. За сосновыми перелесками плеснуло в глаза путникам зернь-песками, черными буграми распухали под ветром кочевые юрты. Когда же подошли ближе - ни юрт, ни кочевников: снялись все разом и ушли стремглав, пришельцев с севера убоясь... В последний раз брызнуло ярким цветом из зелени, и потекла навстречь песчаная желть.
А в этой желти блеснули воды Орские - конец пути.
Кирилов устало свалился из седла на землю. Шагнул к реке, камыши раздвигая. До чего же быстро текли воды! Виднелось дно чистенькое. На глубине, будто острые мечи, зигзагами метались темные рыбины. Нагнулся статский советник и зачерпнул воды ладонью, опробуя ее. Орская вода имела привкус горечи, едва внятной. Но пить ее можно!
- Компанент разбить тута, - повелел Кирилов. - Оренбургу стоять на сем месте. И с нею более никуды не стронемся...
Дикие тарпаны мчались, еще не ведая узды человека, прямо через лагерь. Били копытом людей, и кроваво светился их глаз... Крепость закладывали в девять бастионов, а при них - цитадель малая. Избы приказные. Изба пробирная, где руды химически изучать. Гарнизон и артиллерия вошли в крепость Оренбурга, как входят в дом, чинно и благолепно. Трижды, уставясь в марево южных стран, лупанули в небо из пушек (безъядерно), салютуя новому русскому городу, - городу в Новой России!
Из-за гор уже понаехали богатые башкиры и киргизы, понаставили вокруг кибиток, долго издали присматривались они к быту крепости. Явились до Кирилова и, низко кланяясь, благодарили за постройку города.
- Теперь, - говорили ханы Кирилову, - ты уходи отсюда, здесь мы жить станем. А царице поклон скажи... молодец баба-царь!
Кирилов на это ханам так отвечал:
- Не за тем пришли, чтобы, город основав, уйти.
- Тогда с четырех дорог войною пойдем... Це-це-це!
- Я с миром прибыл сюда. Вместе с вами в мире жить будем.
- За миром с пушкой не ходят. А ты пушку привез...
- Пушка зверь такой: ты ее не дразни, и она тебя не тронет.
О просвещении и благополучии края радея, Кирилов надеялся, что и помощники ему таковы же станутся. Однако не так: толмач-полковник Мамет Тевкелев, живя побытом грабительским, хватал старейшин башкирских. Кирилов ласкою привлекал калмыков, киргизов и башкир: зазовет к себе, угощает и слова не скажет, когда старейшины со стола его все ложки, тарелки и бутылки с собой унесут. Чего с них взять-то? Посуда - дело наживное, тарелки с вилками - тьфу! Они ведь не дороже Новой России. Но великая трагедия жизни для Кирилова уже определилась...