Страница 31 из 31
чем у тебя, августейшая самодержица,
и любовь более пылкую,
чем любовь твоих подданных?
Как не счесть звезды на небе
так невозможно исчислить твои славные деяния.
О смелость композитора! Ты
потерпела аварию средь океана добродетели.
Солнце не нуждается в похвалах,
как и божественная русская императрица...
- А он и впрямь гениален, - сказала Анна Иоанновна. - Такого-то нам и надобно.
Придворные с восторгом окружили композитора:
- Ах, синьор Арайя! Как вы тонко поняли нашу добрую императрицу, как вы справедливо очертили ее ангельский характер...
Осыпанного милостями и золотом, его повели к присяге. У святого алтаря композитор, которому рукоплескали Рим и Тоскана, поклялся верой и правдой служить "ея императорскому величеству государыне...". Арайя, спору нет, был талантлив и трудолюбив. Он писал оперы. Балеты. Кантаты. Музыка его была приятна для слуха. Синьор Франческо Арайя почти всю жизнь провел в России, но Россия его не запомнила. Она не стала петь его арий. Хотя первая опера в России - это его опера!
Арайя приобрел печальное бессмертие.
Музыка надрывалась в ужасных воплях, оплакивая человека.
Шли ряды полка Ингерманландского - скорбные. За ним - три фурьера верхами. Трубачи и литаврщики. Шел поручик, весьма одинок, держа багровое знамя. Шталмейстер. И - шестерка лошадей в попонах траурных. Два маршала и чиновники коллегий российских. Шагал рыцарь в светлых латах из серебра. Шел флота лейтенант с белым распущенным знаменем. Потом, опустив голову, двигался рыцарь в черных латах. Гарцевал конь покойного (тоже в трауре). Без субординации шли, разевая рты, синодальные певчие. Голосили!
За певчими - духовенство столичное, чины синодские. Выступал бригадир, плача. За бригадиром - полковники. Нехорошо завывали на Невской першпективе смертельные гласы труб.
В окружении ассистентов пронесли на подушках вещи: каску - рукавицы - шпоры - шпагу - знак Александра Невского -знак Андрея Первозванного - жезл командорский.
По бокам процессии преображенцы несли пудовые свечи.
Показалась и сама колесница печальная...
- Кого хоронят-то? - спрашивал народ, по обочинам стоя.
А в гробу лежал он, генерал-прокурор империи, его высокое сиятельство, графы Павлы Иванычи Ягужинские, что ранее звались от императора "оком Петровым".
Теперь это "око" затворилось.
Каждоминутно с фасов крепости стреляли пушки.
Ягужинского опустили под пол церкви Вознесения, что в лавре Александро-Невской. Войска по обычаю воинскому дали троекратный салют из ружей. И тогда пушки замолчали. И разбрелись средь кочек могильных провожающие. И кареты разъехались. И тогда на кладбище опять стало тихо...
Генерал-прокурора на Руси не стало!
- А мне опять думать, - сказал граф Бирен своему фактору Лейбе Либману. Сначала умер обер-прокурор Маслов, теперь горлопан этот... Кого еще я могу противопоставить мерзавцу Остерману, который день ото дня наглеет, набирая силу в государстве?
За окнами графской кареты скользила, почти не задевая Бирена, будничная суета Невской першпективы.
- Может... Волынского? - подсказал Либман. - Он верен вам.
- Он верен, как верны пантеры мамелюкам в Египте: сегодня она ласкова, а завтра рвет глоясу своему повелителю...
Анна Иоанновна смерти всегда боялась (даже чужой). Имени покойного в разговоре с Остерманом старалась не упоминать.
- На место упалое кого думаешь поднимать? - спросила.
Чихнул Остерман, и стало тихо в апартаментах царицы.
- Никого,- ясно ответил Остерман.
- А как же империи без надзору прокурорского быть?
- Ваше величество, - уверенно заговорил Остерман, - за время мудрого царствования вашего нравы в народе вы столь исправили своим личным примером, что отныне и без генерал-прокурора нам обойтись можно, ибо кротость ваша тому способствует...
Так и сделали - прокурорский надзор уничтожили. Теперь была открыта дорога любому беззаконию. Воруй... грабь... режь... насилуй... убивай... жги! Если ты богат и знатен, тебя никто не осудит.
Но на смену "остермановщине" из тени престола уже медленно подкрадывалась осторожная вороватая "бироновщина". Два паука в банке одной никогда не уживутся. И будут жрать один другого, лапы друг другу отрывая, пока один из них не испустит дух.
А далеко от двора и Петербурга жила особая Россия - Россия трудов и подвигов, поисков и находок. Окраины страны определяли будущее развитие Российской державы. Этим окраинам нужны были не сахар и не шелк, не пудра и не павлины, не Педриллы и не Арайи, - только головы-природные, разумные, дерзостные! Химия, металлургия, геология, физика - вот суть наук промышленных, и было решено отправить за границу трех учеников...
Выбрали из студентов - Ломоносова, Виноградова, Рейзера!
Барон Корф вышел к ним, чтобы проститься перед разлукой.
- Я верю, - сказал он, - что вас ждет славное будущее. Кто-либо из вас троих да будет прославлен! Может, это станете вы, - сказал он Рейзеру. - Надеюсь и на вас, сударь, - повернулся барон к Виноградову. - Или... вы? - неуверенно произнес Корф, глянув на Ломоносова. - В любом случае, - заключил барон свою речь, - я уверен в силе разума вашего, и пусть знания, обретенные вами за границей, обратятся в глубину России, которую вы должны прославить своей ученостью...
После чего Корф отправился в Курляндию, где на лесной поляне (рано на рассвете) он бился с Менгденом за руку и сердце прекрасной фрейлины Вильдеман. Пронзенный шпагой выше третьего ребра, Корф был сражен бесславно на поле чести и возвратился в Петербург, где его ждала отставка от дел академических.
- Безбожников я не люблю! - сказала ему Анна Иоан-новна.
Корф, страдая от раны, с трудом согнулся в поклоне.
- Безбожники, - отвечал, издеваясь над ханжеством императрицы, - необходимы великому государству так же, как и святоши, помазанные лампадным маслицем... Ах, ваше величество! Приговорите же меня к делам самым безбожным и самым безнравственным.
И его сделали дипломатом (он укатил в Европу). Но все-таки, пока он правил академией, ему удалось свершить хоть одно доброе дело - Корф устроил судьбу трех безвестных юношей... "Как-то они там сейчас? Куда влекут их паруса европейской учености?"
Петр Рейзер сделается заправским уральским горняком. Дмитрий Виноградов откроет "китайский секрет" и создаст для России фарфор, прозрачный и лучистый. А вот Ломоносов... Кем станет Ломоносов? Море жизни человеческой было очень бурным. Но и паруса судеб людских насыщены ветрами до предела.
ЭПИЛОГ
Кардинал Флери вошел в покои Людовика XV.
- Мы напрасно пренебрегаем Россией, - сказал он королю. - Не ошибается ли Франция, отворачиваясь от страны, которая велика уже по своей неисчислимой пространственности?
- Пространство еще не делает империи, - отвечал король.
- Но в выгодах политики Версаля было бы разумней признать Россию за империю. Весь мир уже не называет Анну Иоанновну царицей, лишь французское королевство упорствует на этом титуле...
- Варварская окраина мира! - отмахнулся Людовик.
- На этой-то окраине мира, - улыбнулся едко Флери, - мы, просвещенные французы, потерпели стыдное поражение при Данциге. Не послужит ли гибель экспедиции графа Луи Плело хорошим уроком вашему величеству?
- Флери, - возмутился Людовик, - уж не затем ли вы пришли в столь поздний час, чтобы учить своего короля на сон грядущий?
- Королей, увы, никто не учит, - покорно согласился кардинал. - Короли обязаны сами учиться на собственных ошибках. И вы не забывайте, что я был вашим наставником, когда вы еще были дофином. Вспомните, как я по утрам сек вас розгами! Как раз по тем пухлым местам, которыми вы ныне усаживаетесь на престол...
- Ученье впрок пошло, - засмеялся Людовик, оживляясь.
- Послушайте ж меня, - продолжал Флери. - Недовольство русского народа растет. Не пора ли нашей стране учесть всю силу этого гнева, чтобы в политике Версаль использовал затем Россию, и дружбу с нею, и штыки русские... Вы посмотрите на Австрию!
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.