Из тупика

- Мурман ближе всего к нашим коммуникациям. Почти в два раза ближе Архангельска! И - не замерзает! Это сейчас почти единственная связь с нами. Скагеррак и Каттегат заняты немцами. Дарданеллы закрыты турками. Мы не отрицаем: да, нам необходимо, чтобы Россия воевала в полную мощь своих возможностей. И поэтому мы, ваши союзники, вправе требовать от России прекрасного состояния этой дороги... Вы согласны?

- Вполне... Вспомните, майор, Чехова.

- ?!

- Позвольте я напомню вам его рассказ "Злоумышленник"...

Небольсин решил развеселить мрачного француза. Но случилось как раз обратное. Вынув трубку изо рта, Дю-Кастелъ сказал:

- Все русские последнее время напоминают мне вот этих "злоумышленников". Они разбирают пути, не ведая, что по этим путям должна пробежать судьба их нации...

На станции Сорока была подготовлена встреча. Сам исправник поднес Дю-Кастелю хлеб с солью. Почтенно стояли старики поморы, впереди них бабы, в шелковых платках, из-под которых глядели кокошники, унизанные жемчугом. И щелкали семечки.

- Здорово, бабы! - с ходу рявкнул на них Дю-Кастель.

- Мы тебе не бабы, - отвечали сорокские, - мы честные мужние женщины. А сам ты есть мужик неотесанный...

- Что они говорят мне? - нахмурился Дю-Кастель.

- Русские бабы болтливы, - увильнул Небольсин от ответа.

Но бабы, поводя круглыми боками, уже удалялись по тропинке в гору, где стояла их Сорока, - такие торжественные и независимые... Вслед за ними лениво брели, покуривая и судача, мужики-поморы...

Стараясь больше не разговаривать, они доехали до Петрозаводска, и здесь Небольсин решил распрощаться (так и не добравшись до Званки). Дю-Кастель захлопнул свой проклятый блокнот.

- Предупреждаю, - заявил искренне. - Отзыв мой о дороге будет отвратителен. Эксплуатация безобразная! Мы, союзники, должны вмешаться. Я видел только шпалы, только рельсы, по которым катились только вагоны, но я не увидел магистрали - в том значении, как принято понимать это. Именно в таком тоне я и буду докладывать генералу Всеволожскому, который заведует в вашей стране военными сообщениями...

Грустный и удрученный, Небольсин остался стоять на перроне. Если бы доехать до Званки, там и Петроград рядом. Санкт-Петербург! - колыбель его жизни, где на Фурштадтской еще сохранилась старая квартира, наверняка не топленная, с книгами и удобной мебелью в полосатом тике. А вечером, завернувшись в шубы, мчаться в санях на Ковенский переулок, где поджидает она...

Небольсин навестил Буланова - потрепанного бюрократа-путейца, начальника Петрозаводского узла и вокзала.

- Яков Петрович, выручите. Десять бутылок мартеля - ваши! Буланов сразу начал проявлять волнение, свойственное всем алкоголикам перед близкой выпивкой:

- Десять? Ах, такая роскошь по нашим временам... Вы, мурманские, просто персики, а не люди. Давайте, куда вам надо?

- Соедините: Петроград, семьдесят восемь - пятьдесят шесть, Ядвига Сасская-Лобаржевская.

- Тьфу, гадость! - честно отреагировал Буланов. - До чего же я ненавижу этих полячишек и жидов.. - Но все же соединил Небольсина с Петроградом.

Прислонив к уху трубку, Аркадий Константинович с трудом сдерживал нетерпение. Он так все ясно представлял... Вот разлетаются белые двери ее комнаты, она пройдет, стройная, вся обструеиная шелками японского халата с чудовищными драконами...

- Господин Тартаков? - раздался в трубке дивный голос.

- Ядвига, это я... презренный Аркашка!

- Аркадий! Где ты, милый? Ты дома?

- Увы, только из Петрозаводска, до Питера не добрался.

- Ах, как это славно, что ты меня вспомнил...

Она говорила ему о своих занятиях: да, Тартаков в восторге от ее голоса, да, Зилотти прослушал ее, да, профессор Большакова находит ее мимику прекрасной...

- Ты не поверишь, - говорила Ядвига, - все от меня в бешеном восторге. Просто у меня нет ни одного вечера свободного. Меня разрывают на части... Целую, милый. Я спешу.

Небольсин оставил трубку в полном любовном изнеможении.

- Вы бы знали, Яков Петрович, какая она дивная, чудная!

- Кто? - тупо спросил Буланов.

- Она...

- Брось ты это дело, Небольсин. Я жил в Варшаве... Такие язвы - не приведи бог! Что тебе, русских мало?

- Нет, - переживал Небольсин. - Она, конечно, необыкновенная женщина. Сейчас вот учится в консерватории. Отец ее видный в Польше сановник... Еще раз спасибо, Яков Петрович.

Поезд из Петрограда, спешащий на Мурман (по костям и по золоту), подхватил и Небольсина в свои уютные вагоны.

Обошел весь состав - в надежде разыскать знакомцев. Встретил только одного - отца Ионафана, настоятеля заполярной Печенгской обители (что на самом берегу океана). Грудь под панагией колесом - бравая. В мочке уха большая, как у дикаря, дырка от долгого ношения серьги. А из-за ворота подрясника выглядывает клочок застиранной тельняшки. Таков был отец настоятель, бывший боцман с бригады крейсеров. Над монахом висела сейчас громадная связка бубликов, а меж ног терхалась пачка потрепанных книжек, перехваченная бечевкой. Среди них Небольсин успел разглядеть четырехтомник лекций Ключевского по русской истории.

Присел рядом, чтобы поболтать:

- Откуда, отец Ионафан?

- Из Питера, путейска-ай. Знал бы, так лучше бы и не ездил.

- Чего же так?

- Дурно жизнь складывается. Народец воет. Воевать ни солдат, ни матрос не желают. Устала Россия... бедная!

- А воевать придется. - Небольсин раскрыл портсигар.

- Давай, согрешу... - Монах сунул в бороду душистую папиросу Когда-то баловался... ишо на флоте! Вот что я тебе скажу, инженерна-ай, по совести: коли народ воевать не желает, так хрен ты его заставишь. Не станет воевать, и все тут! Баранку вот - хошь? Я дам тебе баранку...

- Нет. Не хочу. Спасибо.

- А чего ты сам в печалях? - спросил отец Ионафан. Небольсин вкратце рассказал о своей поездке с Дю-Кастелем.

Настоятель тихой обители пустил всех по матушке.

- Плюнь! - сказал. - Ране, когда у нас здеся один "Бакан" плавал, ну ладно, куды ни шло: позвали крейсера да подлодки английские. А сейчас у нас свой флот вырос - гнать их всех в три шеи... Баранки-то, говорю, кусишь? Поешь баранку!

- Да нет. Спасибо.

Печенгский настоятель с огорчением перебрал в пальцах сухо гремевшую связку бубликов.

- Это очень плохо, - сказал он вздыхая, - что ты не желаешь моей баранки покушать.

- Отчего же так плохо, отец Ионафан?

- А оттого что... зажрался ты! Вот как я тебе скажу. Все вы тут зажрались на английских харчах. Посмотрел бы ты, как сердешные бабы в Питере маются. Дров нет. Керосину нет. С утра, ни свет ни заря, по номерам за хлебом встают.

- Как это - по номерам?

- А так. В ладонь плюнут и номер впишут. По номеру и получишь хлебушко. Во-от! А ты от баранки моей нос воротишь. Нет, инженерна-ай. Видать, тебя еще гусь жареный не щипал за это самое. Погоди, - пригрозил, еще сухарику радехонек будешь.

- Отец Ионафан, - поднялся Небольсин, задетый за живое, - пойдемте в ресторан, и обещаю вам, что в этом поезде, вышедшем из Петрограда, вы найдете все, начиная от балыков и икры!

- То ресторан, - разумно ответил отец-настоятель. - А я тебе про очереди на улицах говорю. Простой народ по ресторанам не шлындрает. Это вы здесь деньгу на дороге лопатой гребете. Вам, вестимо, рестораны эти самые не заказаны...

В ресторане было много женщин - как правило, жен морских офицеров, спешивших к своим мужьям, подальше от грозного Петрограда, ставшего вдруг в преддверии грозных событий - неуютным и опасным. Женщины кормили детей; локоны девочек были украшены бантами, мальчики в фиолетовых матросках чинно вели себя за столом... Слышался французский говор.

Лейтенант флота, удивительно загорелый, сидел в конце вагона-ресторана, доедая жаркое и посматривая в окно. А там, за промерзлым окном, вставали из-под снега "бараньи лбы", источенные шрамами битв в ледниковых сражениях, - поезд громыхал через водораздел между Белым и Балтийским морями... "Карелия, - подумалось Небольсину невольно, прекрасная страна!"