Северная Аврора

"Бомба!" - подумал Дзарахохов.

Надев очки, он разбудил спавшего на полу Акбара:

- Вставай! Кого-то бомбят за лесом... А наших там нет.

- Бежит кто-нибудь. Может быть, преследуют? - позевывая, проговорил ленивый Акбар.

- Преследуют? - Старик вскочил. Эта мысль не приходила ему в голову.

- Подымай взвод! Поедем, посмотрим.

Через несколько минут по лесной тропке мчалась группа всадников. Впереди скакал на своем Серко Мурат. Сзади на телеге вместе с товарищами по разведке ехала Любка.

Выбравшись на озаренную утренним солнцем лужайку, всадники увидели стрелковую цепь. Она залегла в межевой канавке, проходившей вдоль густого, разросшегося заказника, и отстреливалась от прятавшихся за бугром вражеских пулеметчиков.

Любка быстро оценила положение.

- Мурат! - сказала она. - Ведь ребята, как бог свят, к нам прорываются. Неужто дадим живым людям погибнуть? Да нас на том свете за это калеными крючьями!..

Она стала торопливо снимать с телеги свой пулемет.

Противник открыл беспорядочный огонь. Над головами всадников засвистели пули. Серко взвился на дыбы и поскакал назад. Всадники последовали за ним.

Сделав несколько скачков, Серко упал на передние ноги, затем повалился на бок, придавив Хаджи-Мурата. Горец с трудом выбрался из-под лошади. Серко заржал, по телу его прошла судорога, и он распластался на земле. Это был любимый конь Хаджи-Мурата.

Горец сел на пень и закрыл лицо руками.

- Ну, дядя, заснул что ли? - закричала Любка. - Ведь стрельба идет!

Хаджи-Мурат будто ничего не слышал. Просидев безмолвно несколько минут, он встал и сказал Акбару:

- Отдай мне твоего Шайтана! А ты, Любка, со мной поедешь. Пулеметы на вьюки!

Впереди снова ахнула бомба.

Всадники рассыпались по лесу и через четверть часа зашли в тыл противнику.

- Мы обрушимся на них, - сказал Любке Хаджи-Мурат, - а ты открывай по бугру огонь.

- Есть! - отозвалась Любка.

- Орлята, за мной! - скомандовал Мурат всадникам, обнажая шашку, и бесстрашно направил своего коня прямо на пулеметы врага.

Внезапное появление конников перепугало интервентов. Джигиты неслись на них, с гиканьем обнажая шашки.

- Мурат идет! - закричали кавказцы своими гортанными голосами.

Впереди всех мчался старик в черном бешмете и черной папахе. Левой рукой он дергал поводья, горяча лошадь. В правой сверкала шашка. В зубах была зажата трубка.

Пули свистели вокруг Хаджи-Мурата, он словно не чувствовал этого.

За ним, рассеявшись по всему полю, в таких же черных бешметах и папахах скакали джигиты.

Любка с исступлением стреляла по вражеским пулеметчикам.

Те бросили пулеметы и с криками: "Мурат..." - кинулись врассыпную.

Тогда рота Андрея поднялась из канавы. По всей лужайке замелькали шинели стрелков, бегущих со штыками наперевес. Некоторые открыли стрельбу по бугру.

Еще через четверть часа стычка была кончена. Джигиты захватили много пленных. В полуверсте от лужайки всадники обнаружили и роту Жемчужного.

Грязные, измученные люди бросались навстречу джигитам. Пошли объятия, расспросы, рассказы.

- Перейти фронт было еще не так страшно, - говорили солдаты своим спасителям. - Мы уничтожили их пулеметные гнезда!.. Все предусмотрели. Но вот, когда по пятам пошла ихняя конно-пулеметная, дело стало хуже. Либо беги, либо отстреливайся. Черта с два от коня убежишь! А тут еще бомбы.

- Он вас в болото загонял, - сказал Хаджи-Мурат.

- А черт его знает!

- Перехватал бы, как рябчиков.

- Нет, не перехватал бы. Я шел на помощь... - сказал Жемчужный. - А где Коноплев? - спросил он, оглядываясь. - Где мой сынку?

- Коноплев! - закричали стрелки.

Любка увидела, как из толпы вышел невысокого роста, худощавый молодой солдат в фуражке с кокардой и в погонах. Уже по тому, как другие солдаты расступались перед ним, чувствовалось, что это командир. "Андрей?! Какой же это Коноплев? - всплеснула руками Любка и спрыгнула с телеги. Навождение!.."

- Не узнаешь, бес? - дрожащим голосом сказала она, подходя к Андрею.

- Любка! - вскрикнул Андрей и бросился к ней.

Любка не выдержала и разрыдалась.

Стрелки, не понимая, в чем дело, смотрели на Коно-плева. Джигиты и разведчики с не меньшим удивлением глядели на рыдающую Любку.

...Вечером, поужинав у Хаджи-Мурата в Неленьге, Андрей и Любка вышли на улицу и пошли по деревне. Повсюду слышались песни стрелков и джигитов.

- Значит, завтра к Павлу Игнатьевичу поедем. Вот уж он удивится! А Валерий-то? - смеялась Любка. - Он баял мне: "Забудь, Любка... Что делать? Легче будет!" А я его к черту послала!

Андрей шел, как хмельной, голова у него кружилась от счастья.

- Батю скоро увидим! - тараторила Любка. - Эх. жизнь будет, Андрюша! Скоро ведь в наступление! Только уж тебе не надо, ты отдохнуть должен. Столько вынести! Как еще тебя хватило!

- Что я? - говорил Андрей. - Людям труднее бывало. Нет, Люба, отдыхать нам еще рано...

Был тихий летний вечер. В его мирной, успокаивающей тишине не верилось, что идет война и что прошлой ночью перешедшие фронт люди подвергались смертельной опасности.

Миновав околицу, Андрей и Люба присели возле ельника на мягкие, мшистые кочки.

- Вспоминал меня?

- Вспоминал, - ответил Андрей. - Даже на Мудьюге.

- А не врешь? Ну, поцелуй меня... солнышко. Любка обхватила Андрея своими сильными руками и крепко, жадно прижала его к себе.

Генерал Финлесон докладывал Айронсайду: "...Конечно, неприятель, прекрасно осведомленный о том, что произошло, решил на следующий же день воспользоваться восстанием. Только что перебежавшие от нас роты были брошены в атаку. По сведениям моей разведки, на этом участке действовали войска бригады Фролова. Нам пришлось отступить под сильным нажимом противника и под давлением его артиллерийского огня с канонерок, которые внезапно появились на Двине и поддерживали наступающие пехотные части.

К полудню 8 июля неприятель находился лишь в 1200 ярдах от флотилии и гидропланной базы. Наша пехота отступила. Поэтому все вспомогательные силы и гидроаэропланы были отодвинуты мною назад.

Мониторы 33 и 27 получили тяжелые повреждения и выбыли из строя. "Сигала" некоторое время вела бой, по также получила повреждение и была заменена "Крикэтом". Канонерка "Крикэт" попала под сильный огонь противника и поспешила переменить место..."

- То есть попросту удрала. Удрала! Это же ясно, черт возьми! - крикнул Айронсайд.

"Этот бой, по словам захваченных нами раненых матросов десанта, вел старший начальник их флотилии Бронников (бывший царский морской офицер). Тактическое руководство большевиков оказалось весьма сильным.

В помощь подбитому "Крикэту" я распорядился послать сильный "Хумблэр", который пошел полным ходом вверх по течению, насколько позволяла глубина. Контратакам нашей пехоты предшествовали четыре артиллерийских налета тяжелых орудий. Но и они не дали желаемых результатов. Пришлось отправить колесные пароходы вниз за новыми, свежими частями. Только 9 июля, после того как прибыло подкрепление, наше преимущество стало сказываться. К вечеру мне удалось приостановить натиск противника.

На минах, которые он успел заложить, подорвались и погибли два наших тральщика - "Суорд-Данк" и "Фанданго". Много жертв в пехоте и на флоте. Положение серьезное".

Айронсайд смял доклад и с раздражением бросил его в корзину.

В газетных сводках говорилось, что "на Двине все спокойно". Однако после того, как в Архангельск прибыли первые раненые, слухи о восстании и битве на реке распространились по городу.

Не прошло и полутора недель, как в 5-м северном полку, стоявшем на Онежском фронте, также началось восстание. Полк, руководимый коммунистами, арестовал офицеров, перешел на сторону Красной Армии и вместе с нею занял город Онегу.

Новая катастрофа произвела на интервентов ошеломляющее впечатление.