Страница 60 из 132
Нельзя не сказать и о том, что Пушкин в конце жизни явно стремился именно к созданию литературы в этом самом смысле слова, и его журнал "Современник" был попыткой действовать именно в этом направлении; известно, что Пушкин не только одобрял в 1836 году критическую деятельность Белинского (несмотря на то, что последний весьма отрицательно оценивал тогда творчество самого Пушкина), но и намеревался пригласить его работать в свой "Современник". 27 мая 1836 года Пушкин просил своего московского друга Нащокина послать Белинскому том "Современника" и добавлял: "Вели сказать ему, что очень жалею, что с ним не успел свидеться".
Да, можно было бы привести немало фактов, убеждающих, что Пушкин тогда усматривал главную задачу времени в создании литературы в том самом смысле, в каком впоследствии употреблял это слово Тургенев.
Но осуществили эту задачу все же люди нового поколения, люди сороковых годов, среди которых главную роль играли Белинский и Герцен. Белинский еще в 1840 году писал, что "наша молодая литература по справедливости может гордиться значительным числом великих художественных созданий и до нищеты бедна хорошими беллетрическими* произведениями, которые, естественно, должны бы далеко превосходить первые в количестве". С этой точки зрения Белинский здесь же сопоставлял русскую литературу с европейскими: "Французская литература, - писал он, - бедная и ничтожная художественными созданиями**, едва ли еще не богаче других беллетрическими произведениями, благодаря которым она и удерживает свое исключительное владычество над европейскою читающею публикою".
Позднее, в 1845 году, Белинский высказался еще решительнее. Недостаточная развитость литературы в России, заявил он, выражается в том, что в ней "больше гениев, нежели талантов... С первого взгляда, - продолжал Белинский, - эта мысль может показаться странным парадоксом; но тем не менее она справедлива в основании". Ведь именно таланты, а не гении, говорил далее Белинский, "имеют большое влияние на толпу".
И совершенно ясно, между прочим, что без постоянного расширения сферы реального воздействия литературы сами "гении" неизбежно остались бы достоянием чрезвычайно узкого круга ценителей. В сороковые годы движение литературы вширь было по сути дела важнее ее движения вглубь. И ведь именно благодаря этому движению вширь позднее, в пятидесятые годы, поэзия Тютчева обрела, наконец, сравнительно широкое общественное признание!
В своих уже цитированных воспоминаниях Тургенев с совершенной верностью сказал, что в тридцатые годы в России еще не имелось "литературы, в смысле живого проявления одной из общественных сил, находящегося в связи с другими проявлениями их". И главной, неизбежно оттесняющей все остальное на второй план задачей тургеневского поколения было создание именно такой литературы, - без которой немыслимо было дальнейшее развитие России, - и ее общественности, и ее культуры. Поколение взялось за осуществление этой задачи - и исполнило ее.
И вполне понятно, что, создавая в России литературу в этом смысле слова, Тургенев и его сподвижники могли или, вернее будет сказать, не могли не ослабить свое внимание к тому, что было сотворено до них, - и прежде всего к поэзии в тютчевском, да и в пушкинском (если иметь в виду его наиболее зрелые творения) духе. Было бы заведомо неправильно сказать, что люди сороковых годов вообще были неспособны ценить эту поэзию. Но они полагали - и вполне основательно, - что теперь России нужны, более того, необходимы иные свершения.
Белинский вполне недвусмысленно писал в своих знаменитых пушкинских статьях (в 1844 году), что "Пушкин принадлежит к той школе искусства, которой пора уже миновала совершенно в Европе и которая даже у нас не может произвести ни одного великого поэта... время опередило поэзию Пушкина и большую часть его произведений лишило... животрепещущего интереса... И... публика... не была в состоянии оценить художественного совершенства его последних созданий". В еще большей степени эти слова можно отнести к поэзии Тютчева.
Предельно кратко обо всем этом можно сказать так: для дальнейшего развития России необходима была не столько поэзия, сколько литература (в том смысле, в каком употребил это слово Тургенев).
Но отсюда вовсе не следовало (о чем никак нельзя умолчать), что Пушкин и другие деятели тридцатых годов вообще, так сказать, не участвовали в дальнейшем движении литературы. Как верно говорил Тургенев (эти его слова уже цитировались), и через тридцать лет (то есть в 1860-е годы) "мы еще живем под веянием и в тени того, что началось тогда"; "мы еще не произвели ничего равносильного" (это, конечно же, относится не только к шестидесятым, но и к сороковым годам). Но надо поставить вопрос даже еще более определенно и решительно. Тургенев и его сподвижники создавали литературу как мощную и раздающуюся вширь общественную силу. Однако самая возможность создания в России такой литературы возникла именно и только потому, что уже свершили свой творческий подвиг и Пушкин, и Тютчев и другие их современники.
Тургенев ехал в Европу, где литература как общественная сила уже была широко развернута, - ехал брать уроки такой литературной (а также политической, философской, научной) деятельности. Но если бы на родине Тургенева не было гениальных творений, воплотивших в себе красоту и истину, в нем не могла бы родиться сама эта глубокая и жадная потребность идти дальше и вширь. Пусть Тургенев не осознавал этого в 1837 году, но все-таки неутолимую жажду "настоящего знания" пробуждало в нем уже сотворенное величие русской культуры; это величие составляло подлинную - пусть и не замечаемую им - основу его духа, его творческого устремления.
Бесспорным доказательством правоты такого решения является тот выразительнейший факт, что впоследствии, в пятидесятые годы, Тургенев, как и другие деятели его поколения, начиная с Некрасова, возвратился к тютчевским творениям, опубликованным в 1836 году! Да, в 1854 году тот самый Тургенев, который восемнадцатью годами ранее вообще не обратил никакого внимания на тютчевские стихотворения, писал, что Тютчев - "один из самых замечательных русских поэтов; или скажем более: в наших глазах, как оно ни обидно для самолюбия современников, г. Тютчев... стоит решительно выше всех своих собратьев... Он... создал речи, которым не суждено умереть; а для истинного художника выше подобного сознания награды нет".
В статье Тургенева всецело воскресло даже само явление тютчевских творений в пушкинском "Современнике"; за восемь лет до того Валериан Майков сказал, что эти творения "там и умерли", а Тургенев начал разговор о Тютчеве как о поэте, "завещанном нам приветом и одобрением Пушкина". Словом, сама встреча Тютчева с Пушкиным отнюдь не прошла бесследно, но явила собой выдающееся, даже великое событие в развитии русской поэзии, событие, казалось бы, прочно забытое в сороковые годы, но сразу ожившее, сразу воскресшее в тургеневской статье 1854 года.
Мы заглянули в еще довольно отдаленное будущее, но без этого нельзя понять то, с чем столкнулся Тютчев в 1837 году, и что, по всей вероятности, еще более затрудняло его подлинное возвращение на родину. Его поэзия в данное время явно была как бы никому не нужной. При всей своей авторской скромности, Тютчев не мог не сознавать, что его стихотворения, с такой невиданной щедростью обнародованные Пушкиным на страницах "Современника", являют собой образцы истинной поэзии. Но когда Тютчев через девять месяцев после выхода в свет третьего тома этого журнала приехал в Петербург, он не обнаружил никаких печатных выступлений о своих стихах и наверняка не услышал каких-либо устных откликов - кроме разве уже известного ему восхищенного сочувствия Вяземского и Жуковского.
В другой литературной ситуации Тютчев мог бы, приехав в Петербург после опубликования таких стихотворений, узнать о том, что он - известный и высокоценимый поэт. Но на это не было и намека. А Пушкина, так прекрасно встретившего его поэзию, уже не было в живых.