Страница 61 из 132
И Тютчев, очевидно, должен был прийти к выводу, что его поэзии нет места на родине...
8 августа 1837 года Тютчев, пока еще один, без семьи, выехал из Петербурга обратно в Европу, к новому месту службы. Прибыв 25 августа в Мюнхен, он задержался здесь на месяц, а в начале октября добрался до Турина. Это было, в сравнении с Мюнхеном, европейское "захолустье". Но Тютчев сумел и здесь нащупать силовые линии мировой политики.
Сардинское королевство включало в себя североитальянские области Пьемонт и Лигурию, а также остров Сардинию; столица - Турин, главный порт Генуя.
Тютчев сразу же по приезде узнал, что у него есть возможность будущей осенью стать здесь на целый год поверенным в делах, то есть обрести возможность самостоятельной деятельности (это осуществилось даже раньше, в июле 1838 года).
Вместе с тем его новое состояние духа, поворотившееся к родине, побуждает Тютчева написать родителям через месяц после приезда в Турин (1 ноября 1837 года) следующие слова: "Скажите, для того ли я родился в Овстуге, чтобы жить в Турине? Жизнь, жизнь человеческая, куда какая нелепость!"
В том же письме Тютчев говорит: "Позвольте мне побеседовать с вами о том, что озабочивает меня более всего на свете и - я могу по справедливости сказать это - ежеминутно в течение целого дня. Я хочу поговорить с вами о жене... Было бы бесполезно стараться объяснить вам, каковы мои чувства к ней. Она их знает, и этого достаточно. Позвольте сказать вам лишь следующее: малейшее добро, оказанное ей, в моих глазах будет иметь во сто крат более ценности, нежели самые большие милости, оказанные мне лично".
Это было, несомненно, выражением глубоко искренних чувств к жене, что подтверждается и всем последующим.
И все же... все же дней через десять Тютчев выезжает на две недели в Геную, чтобы встретиться там с Эрнестиной...
Правда, есть основания полагать, что это свидание в Генуе было прощанием Тютчева со своей любовью, - о чем и сказано в созданном тогда стихотворении "1-е декабря 1837" (поэт, как это вообще ему было присуще, обращается в этих стихах, очевидно, к самому себе "во втором лице"):
Так здесь-то суждено нам было
Сказать последнее прости...
Прости всему, чем сердце жило,
Что, жизнь твою убив, ее испепелило
В твоей измученной груди!..
Прости... Чрез много, много лет
Ты будешь помнить с содроганьем
Сей край, сей брег с его полуденным сияньем,
Где вечный блеск и долгий цвет,
Где поздних, бледных роз дыханьем
Декабрьский воздух разогрет.
Здесь же Тютчев написал стихи об итальянской вилле, сонный покой которой смутила
Та жизнь - увы! - что в нас тогда текла,
Та злая жизнь, с ее мятежным жаром...
Оба эти глубоко личные стихотворения поэт сразу же передал в "Современник", где они и были вскоре опубликованы (тома 9 и 10, 1838 год). Можно подумать, что Тютчев стремился тем самым как бы закрепить, утвердить свое "прости". Вероятно, по обоюдному согласию поэт и его возлюбленная решили навсегда расстаться, убить все то, "чем сердце жило".
Правда, в марте 1838 года Тютчев, по всей вероятности, еще раз виделся с Эрнестиной. По просьбе Эрнестины ее подруга Ипполита Рехберг сделала тогда известный акварельный портрет Тютчева*. Но, по-видимому, именно в создании портрета, который Эрнестина Дёрнберг затем хранила как память о возлюбленном, и заключался смысл этой встречи.
Сказав свое "последнее прости" Эрнестине, Тютчев всем существом обращается к семье. В письме от 13 декабря 1837 года он пишет жене: "Запоздание твоих писем заставляет меня переживать тяжелые минуты... Нет ни одной минуты, когда я не ощущал бы твоего отсутствия. Я никому не желал бы испытать на собственном опыте всего, что заключают в себе эти слова".
Ранее Тютчев послал жене несколько очень пространных писем, - целых "томов", как он выражается (они, к сожалению, не дошли до нас). По всему видно, что он твердо решил возродить свою потрясенную в 1833-1836 годах семейную жизнь.
Это явствует, в частности, из того, что Тютчев тогда же начинает хлопотать о назначении его курьером в Россию. Прошло всего около полугода, как он расстался в Петербурге с семьей, а разлука уже становится для него невыносимой. Он не может дождаться весны, когда семья должна приехать в Турин.
Отсрочка приезда тютчевской семьи в Турин объяснялась вполне прозаически - не было денег для весьма дорогостоящего путешествия на лошадях и приходилось ждать весенней навигации, чтобы отправиться из Петербурга на пароходе. Получив от Тютчева сообщение о его намерении вернуться в Россию, Элеонора 15 декабря 1837 года пишет брату поэта Николаю: "Вы один можете говорить с ним и вразумить его; ради Бога, напишите ему немедленно, заставьте его понять, что его болезненное воображение сделало из всей его жизни припадок горячки. О Николай, мое сердце разрывается при мысли об этом несчастном. Никто не понимает, не может себе представить, как он страдает, а говорить, что это по его собственной вине, это значит укором заменить сострадание". Тут же она добавляет: "Если бы у меня был хороший экипаж и деньги, эти проклятые деньги, я поехала бы к нему".
Зная все события предшествующих лет, нельзя не преклониться перед этим выражением чувства, которое в высокой степени присуще германским натурам и обозначается словом "Treue" (слова "верность" или "преданность", употребляемые для перевода, не вполне ему соответствуют). Элеонора говорит в том же письме к Николаю Тютчеву: "Я вам так мало сказала, но тем не менее я знаю, что вы понимаете, что такое моя жизнь; я бы охотно пожертвовала половиной ее для того, чтобы другая стала спокойна и безмятежна, но этого ничем нельзя купить..."
Тютчев тогда или не добился назначения курьером в Петербург, или же сам, побуждаемый женой, решил отказаться от неразумного путешествия (ведь вскоре все равно надо было бы возвращаться в Турин) и стал ждать приезда семьи.
14 мая 1838 года Элеонора с тремя малолетними дочерьми (Анне было девять лет, Дарье - четыре, Екатерине - два с половиной года) села на пароход, направлявшийся из Кронштадта в Любек. Среди почти трехсот пассажиров парохода были Петр Вяземский и молодой Иван Тургенев, как раз тогда и двинувшийся в Европу за "знанием".
Уже вблизи Любека в ночь с 18 на 19 мая, на пароходе вспыхнул пожар. Через сорок пять лет, перед самой своей смертью, Тургенев подробно описал эту поистине страшную ночь в очерке "Пожар на море"*. Погасить пламя не было возможности. Капитан нашел спасительное решение: устремил корабль к скалистому берегу у местечка Эльменхорст и посадил его на мель, а затем пассажиры кое-как переправились на берег. Пароход сгорел дотла, но погибли всего пять человек. Элеонора Тютчева (Тургенев упоминает в своем очерке как "госпожу Т...", без сомнения, именно ее), спасая своих детей, испытала тяжелейшее нервное потрясение. Она писала на другой день после спасения сестре Тютчева Дарье: "Дети невредимы! - только я пишу вам ушибленной рукой... Никогда вы не сможете представить себе эту ночь, полную ужаса и борьбы со смертью!"
Добравшись до Гамбурга, Элеонора вынуждена была пробыть здесь около двух недель, не имея сил двинуться в дорогу к мужу. Врачи опасались за ее жизнь.
Лишь 30 мая французские газеты, сообщающие о гибели русского парохода, на котором, как точно знал Тютчев, плывет его семья, дошли до Турина. О судьбе пассажиров не было ни слова. Потрясенный Тютчев немедленно выехал в Германию. Добравшись до Мюнхена к 4 июня, он узнал, что его семья спасена. Его ожидало здесь письмо жены, извещавшее о том, что она с детьми выезжает в Мюнхен.
Пробыв в Мюнхене около месяца, Тютчев с женой, оставив пока детей у родственников Элеоноры, отправляется в Турин. С 22 июля он приступил к исполнению обязанностей поверенного в делах в Сардинском королевстве.
Жизнь Тютчевых в Турине была очень нелегкой. Приходилось устраиваться заново в совершенно чужом городе, к тому же при крайнем недостатке средств. Во время пожара на пароходе, как писала Элеонора, "все потеряли всё бумаги, деньги, вещи". Семье было предоставлено правительственное пособие, но его не хватало на самое необходимое. Элеонора писала 4 августа 1838 года родителям Тютчева: "Только несколько дней тому назад нашли дом. Жить будем в пригороде... так как квартиры здесь много дешевле. Теперь надо меблироваться, и я нахожусь в поисках торгов и случайных вещей, но купить ничего не могу по той простой причине, что у нас нет денег... Банкир выдал Федору вперед его жалованье за сентябрь, и на это мы живем..."