Страница 105 из 132
Теперь... князь желал бы еще отчетливее, еще убедительнее выяснить вам, как он разумеет наши отношения к Франции".
И далее Тютчев дает, в сущности, прямые "инструкции" Каткову, причем трудно сомневаться, что это были его личные, а не горчаковские инструкции (ведь Горчаков всего несколько дней назад подробно говорил с Катковым). Так, в частности, отнюдь не горчаковская, но истинно тютчевская мысль видна в характеристике, которая дается в этом письме французскому императору Наполеону III: "В нем привыкли видеть осуществление какого-то чистейшего, безусловного мошенничества. Он, конечно, мошенник, но подбитый утопистом, как и следует представителю революционного начала. И эта-то примесь дает ему такую огромную силу над современностью".
Итак, Тютчев к середине шестидесятых годов во многом осуществил то, к чему стремился, начиная с 1857 года. С одной стороны, он сумел создать "твердую точку опоры" для Горчакова в лице "Московских ведомостей". Известный государственный деятель того времени Е.М.Феоктистов вспоминал впоследствии, что в шестидесятые годы сложилась "огромная популярность" Горчакова и "самым главным ее виновником был Катков"; он "создал репутацию князя Горчакова". Однако Феоктистов явно ошибался: "главным виновником" был, конечно же, Тютчев, который, так сказать, на высшем уровне дипломатического искусства заставил Каткова и его газету "работать" на Горчакова.
С другой же стороны, Тютчев сумел столь же искусно внушать и Каткову, и Горчакову свою внешнеполитическую программу, которая, в конечном счете, привела к замечательной победе. Уже в 1870 году Россия, в сущности, чисто дипломатическим путем ликвидировала наиболее тяжкие последствия своего жестокого поражения в Крымской войне.
Но об этом речь будет ниже. Сейчас нужно обратить внимание на то, сколь широкой и напряженной была политическая деятельность Тютчева в конце пятидесятых- первой половине шестидесятых годов. Для того, чтобы показать ее во всем ее объеме, потребовался бы обширный трактат историко-дипломатического характера. Исходя из обрисованных выше фактов, есть все основания утверждать, что подлинным идейным и волевым истоком многих внешнеполитических акций России с начала шестидесятых и до начала семидесятых годов был не кто иной, как Тютчев. При этом он не только не стремился к тому, чтобы обрести признание и славу, но, напротив, предпринимал все усилия для того, чтобы скрыть свою основополагающую роль, думая только лишь об успехе дела.
Тютчев вовлек так или иначе в свою деятельность многие десятки самых разных людей - от сотрудников газет и историков до министра иностранных дел и самого царя. При этом Тютчев никогда не упускал случая опереться на свои личные и родственные связи с людьми, способными оказать ту или иную помощь и поддержку. С современной точки зрения это даже может показаться чем-то не вполне этическим. Но в начале этой книги уже шла речь о том, что родственные отношения играли в прошлом веке существенно иную роль, нежели в наше время.
И не следует удивляться тому, что Тютчев постоянно "использует" для "политических" целей, скажем, своих дочерей Анну и Дарью, которые были фрейлинами императрицы. Позволительно даже высказать предположение, что, добиваясь этого положения для дочерей (ради чего пришлось употребить немало весьма неприятных ему усилий), Тютчев думал не только об их личных судьбах, но и о возможностях воздействия через их посредство на царя. Нам известно множество случаев, когда поэт обращался за помощью в своих политических предприятиях к дочерям, особенно к очень серьезно мыслящей и энергичной Анне. Не приходится уже говорить о том, что дочери давали Тютчеву самые точные сведения о настроениях при дворе.
В том самом 1863 году Франция, Англия и Австрия решили воспользоваться польским восстанием для самого жесткого нажима на Россию - вплоть до угрозы войны, подобной начавшейся за десять лет до того Крымской. Они направили России прямо-таки оскорбительные дипломатические ноты, к которым присоединились под давлением этих наиболее крупных держав, почти все страны Запада - Италия, Швеция, Испания, Дания, Голландия, Португалия, Турция и римский папа. Россия, казалось, опять была теперь, пользуясь тютчевским выражением 1854 года, "одна против всей враждебной Европы".
Тютчев испытывал глубочайшую тревогу, вполне основательно опасаясь, что правительство проявит "слабость", "непоследовательность", наконец, попросту, как он писал жене 8 июля, "бессилие ума, которое во всем проявляется в наших правительственных кругах". Поэт стремится всемерно воздействовать как на Горчакова, так и на Каткова, для чего, после целого ряда бесед с Горчаковым, едет в середине июня в Москву.
Хорошо осведомленный князь В.П.Мещерский вспоминал позднее: "Когда наступила пора отвечать на дерзкие ноты европейских держав... вопрос: как ответить? - далеко не был предрешенным... Во многих гостиных тогда... говорилось о том, что необходимо отвечать чуть ли не покорно и почтительно... Мало того, в Министерстве иностранных дел никто не имел уверенности, что князь Горчаков ответит Европе с подобающим России достоинством".
Сестра Тютчева Дарья писала в то время его дочери Екатерине: "Отец твой в отчаянии от антипатриотического настроения Петербурга". Об этом рассказывает и Мещерский: "".Достаточно было в то время видеть измученного страданиями и тоскою поэта и приятеля канцлера (т.е. Горчакова, который, впрочем, еще не имел тогда этого звания. - В.К.) Ф.И.Тютчева, чтобы догадываться, как нехорошо шли тогда дела в смысле русских интересов... Накануне дня, когда огласилась прекрасная ответная нота петербургского кабинета, Тютчев вечером заходил к Блудовым и там, сказавши, что мы уступаем Европе, разрыдался. Легко понять, как он обрадовался на другой день, прочитав... полный достоинства и гордой твердости ответ русского Государя на дерзкое вмешательство Европы в дела России".
Мещерский, который писал свои воспоминания через тридцать с лишним лет после этих событий, неточно воспроизвел факты. Получается, что Тютчев, так сказать, пассивно ждал появления ответа на западные ноты и еще за день до того не знал об его содержании. На самом же деле поэт в течение июня - июля 1863 года самым активным образом участвовал во всей этой истории с враждебными нотами, несмотря даже на то, что был тогда болен. В первой половине июня он не раз встречался с Горчаковым и другими государственными и общественными деятелями в Петербурге, а в середине месяца выехал в Москву, где, как он рассказал в письме к жене от 1 августа, служил "чем-то вроде официозного посредника между прессой и Министерством иностранных дел".
Перед выездом в Москву поэт заручился твердым обещанием Горчакова проявить силу и волю. 25 июня он писал из Москвы дочери Анне: "Здесь ждут ответов Горчакова на иностранные ноты с некоторым опасением, несмотря на все уверения, которые милейший князь уполномочил меня давать всем и каждому в его непоколебимой решимости не делать ни малейшей уступки... К несчастью, может случиться на сем свете - и уже не впервые, - что, благодаря простому превосходству грубой силы, нелепость восторжествует над разумом и правом".
Тютчев, конечно, сделал все для того, чтобы влиятельная московская пресса поддерживала "решимость" Горчакова в течение тех нескольких недель, пока "на верхах" решался вопрос об ответе на ноты. 20 июня он сообщает из Москвы жене в Овстуг: "Ноты получены 11-го сего месяца (то есть когда Тютчев был еще в Петербурге. - В.К.). В настоящую минуту ответ уже должен быть составлен или почти. Он будет отрицательным..." Однако 27 июня он пишет жене: "Вчера, 26-го... должен был собраться Совет министров, чтобы ознакомиться с ответами на ноты держав... Слабость и непоследовательность правительства вызывают недоверие. Нельзя не отдавать себе отчета в том, что дело идет о самом существовании России. Я ожидаю худшего..."
"Здесь все еще находятся в той же тревоге, - сообщает он жене из Москвы 7 июля. - Ожидают, что завтра можно будет прочесть ответы князя Горчакова в "Жур-наль де Санкт-Петербург" (официальная правительственная газета на французском языке. -В.К.). Тем временем я получил письмо от Анны, все проникнутое негодованием и предсказывающее трусость и слабость с нашей стороны".