Страница 21 из 60
ПЕСНЯ ЖАВОРОНКА
Чем дальше Жаворонок уходит в небо, тем милее ему земля и тем звонче о ней его песня.
Он кругами поднимается вверх, все выше и выше, и уже видит землю лишь в контурах, в общих чертах. И в этих чертах — все самое для него дорогое.
И Жаворонок поет, и песня его все звонче.
Потому что он удаляется от земли.
Поет Жаворонок.
И от этой песни, в которой земля так хороша, его начинает тянуть обратно на землю. Чем больше поешь о земле, тем сильнее тебя тянет на землю…
Пора возвращаться.
И Жаворонок возвращается.
Он все ближе и ближе к земле, он уже видит ее не в общих чертах, а в подробностях. В таких знакомых подробностях…[20]
И песня его все тише.
Наконец она совсем обрывается, хотя он еще не долетел до земли.
Молча он садится на землю. Молча смотрит по сторонам. Все те же травы, все те же груды земли, все тот же его родной дом, и все то же родное его семейство…
Все такое знакомое, такое привычное…
Жаворонка опять тянет в небо.
И он поднимается — все выше и выше.
И песня его все звонче, прекрасная песня, в которой земля так хороша, что невозможно от нее улететь, хочется вернуться на землю.
ПЛОВЕЦ В ПУСТЫНЕ
Песок струится под ветром, вздымая волны барханов, он покрывается зыбью, зыбучей, словно вода. И уходит за горизонт, не скованный берегами, с тихим шуршанием — сухим плеском… Те, кто в этом шуршании не слышат плеска воды, никогда не полюбят пустыню так, как любит ее игуана Ума.
Там, где того, кто не любит, подстерегает опасность, того, кто любит, ожидает спасение. Игуана Ума в случае опасности ныряет в песок, как можно нырять только в воду, и плывет под песком, как плывут под водой те, для кого вода — родная стихия.
Когда стихия родная, она ведет себя как родная — будь то вода, воздух или песок. А когда стихия чужая, она тебя иссушит в воде, утопит в самой безводной пустыне.
Такова природа вещей. Такова природа. Либо она родная стихия, либо стихийное бедствие.
БОЛЬШИЕ И МАЛЕНЬКИЕ
БОЛЬШИЕ И МАЛЕНЬКИЕ
(Трактат)
Есть в нашей жизни прекрасная пора, когда мы еще не делим окружающих на позвоночных и беспозвоночных, челюстных и бесчелюстных, головоногих и брюхоногих, — когда мы делим всех лишь на больших и маленьких. Это самая начальная пора в нашей жизни, когда мы являемся в мир маленькими в надежде со временем стать большими. Поэтому в каждом для нас наиболее важно одно: он уже большой или он еще маленький.
Но если этот признак останется для нас решающим на всю жизнь, если, даже став большими, мы будем по-прежнему делить всех на больших и маленьких, то это значит, что сами мы нисколько не выросли, то есть, внешне-то мы выросли, но внутренне стали, может быть, еще меньше, чем пришли в этот мир. Жизнь дает немало примеров такого обратного роста.
Не все, конечно, мельчают так, как Удивительная лягушка, которая от своих детских, головастиковых, двадцати пяти сантиметров доходит до взрослых пяти или даже двух. Некоторые с виду вроде бы вырастают, но если к ним внимательно приглядеться, то становится ясным, что нет, не выросли они со времени своего детства, и детство в их жизни осталось вершиной, с которой они опускались и опускались вниз.
Они даже как-то утратили свою индивидуальность. Дети как мы знаем, все хороши, но каждый по-своему, и как печально, что, вырастая, они теряют свое лицо.[21] Потому что они так и не стали по-настоящему большими.
Можно, конечно, все свалить на условия. Можно даже сослаться на пример мошек, которые на севере слывут кровососами, а на юге питаются только цветами. Однако если следовать примеру мошек, тогда, конечно, трудно вырасти.
Но дело тут, конечно, не только в примерах. Для рыбки Пандаки в океане достаточно примеров грандиозного роста, а сама Пандака ростом не больше муравья. О чем она может поговорить, допустим, с рыбой Акулой? Конечно, с Акулой приятно поговорить, чтобы потом рассказывать своим: «Вчера мы беседовали с Акулой…» Но сколько бы Пандака ни беседовала с Акулой, никакой беседы из этого не получится, потому что, во-первых, Акула не услышит Пандаку, потому что слух ее рассчитан на более громкие звуки. А во-вторых, Акула не увидит Пандаку, потому что зрение ее рассчитано на более крупных собеседников. Но побеседовать все равно интересно — не для Акулы, конечно, — но для Пандаки невероятно интересно. Чтобы потом рассказывать своим: «Вчера мы прекрасно побеседовали с Акулой…»
Маленькие обычно любят общество больших, хотя это не всегда бывает хорошее общество. Например, общество той же Акулы. И хотя Пандаки обижается, что Акула ее не замечает, но спасение Пандаки именно в том, что Акула ее не замечает, — хотя, конечно, Пандаке хочется быть замеченной. Потому что она не доросла до понимания, что рост — это еще не самое главное достоинство. Например, среди питонов самый маленький — Королевский Питон. И все же он — Королевский, а все остальные — не королевские.
Радужная Форель, которая вырастает почти до полутора метров, попадая в высокогорное озеро Титикака. Но, во-первых, не все имеют такую способность, как Радужная Форель, а во-вторых, не все имеют возможность попасть в высокогорное озеро Титикака. Что касается птички колибри, то она, хоть и поднимается выше всех птиц, но даже на самой большой высоте остается все той же крохотной птичкой колибри.
А вот Кит никуда не поднимается, но при этом он — Кит. По сравнению с Колибри Кит — это целое государство: в одном Ките может поместиться семьдесят пять миллионов колибри. Поэтому колибри и кит — это далеко не одно и то же.
Например, Колибри — никудышный пловец, а Кит — могучая морская держава.
У Колибри температура зависит от окружающей среды: в тени одна, на солнце — другая. А у Кита температура постоянная.
Колибри умеет здорово спать — совершенно мертвецки, с прекращением дыхания.
И еще: Колибри прекрасно летает вперед хвостом (иногда это бывает необходимо). Потому что Колибри — птичка маленькая, у нее почти стерта грань между головой и хвостом, а когда стерта грань между головой и хвостом, хвост с успехом может заменить голову.
А попробовал бы кит плыть вперед хвостом!
Что можно сказать по этому поводу? У каждого свои достоинства и свои недостатки. Причем у больших могут быть очень маленькие достоинства, а у маленьких — очень большие недостатки.
Возьмите вирусы. Они ведь такие маленькие, что их вообще никто не может увидеть, кроме, может быть, их самих. И при этом у них очень большие недостатки. Они ведут паразитический образ жизни, то есть, живут за счет окружающих. Поэтому, хоть они и появились раньше других, но другие выросли, а они не выросли. Разве можно вырасти, живя за чужой счет?
И никогда Крачка не вырастет такой, как Пеликан, потому что слишком уж часто она садится ему на голову.
Вот смотрите: Пеликан только что вынырнул с рыбкой в клюве. Сейчас он подбросит рыбку, чтобы опорожнить клюв от воды, потом поймает рыбку…
Нет, он не поймает ее: на голове у него уже сидит Крачка.
У Крачки свой метод: она ловит рыбу не в воде, а в воздухе. Это очень удобно, когда сидишь у Пеликана на голове. Пеликан подбрасывает рыбу в воздух, надеясь ее снова поймать, но теперь уже он ее не поймает, он будет сидеть, разинув клюв, и недоумевать, куда подевалась его рыбка.
Конечно, это нечестно — ловить рыбу в воздухе. Где была Крачка, когда Пеликан мок в воде, когда он, как говорится, свое хлебнул? А теперь Крачка приходит на готовое?
Вот потому-то Крачка никогда не вырастет такой, как Пеликан: слишком уж она привыкла приходить на готовое. Паразитировать, сидя на чужой голове.[22]
20
Пока Жаворонок поет в небе, его подруга кормится на земле.
21
Так бывает у иных насекомых: в личиночной стадии их еще возможно различить, но во взрослой стадии они все становятся похожими друг на друга. Впрочем, то, что простительно насекомым, не простительно млекопитающим.
22
Когда блохе приходится представлять свой раздел крылатых насекомых, она всякий раз впадает в конфуз и старается упрыгнуть подальше. Потому что сама-то она — бескрылая. А почему бескрылая? Потому что она — паразит. Все летают, а она, паразит, не летает. Хотя и представляет раздел Крылатых Насекомых. Вот к чему приводит паразитизм.