Программист

Когда я представил себе, что через неделю или через месяц Витька опять где-нибудь сорвется и получит все, что ему положено, я смоделировал свое ощущение при этой, будущей пока, ситуации. И обнаружил любопытную штуку. Я обнаружил, что мне будет очень плохо и неуютно жить, пока Витя будет пребывать в местах не столь отдаленных. Мне будет плохо потому, что плохо будет ему. Но я совершенно четко почувствовал, что я не хочу, чтобы меня что-то беспокоило. Чтобы мне было плохо. Неважно, по какому поводу. Главное — это не дать нарушить собственный душевный комфорт. Я подвержен состраданию? Что ж, придется следить, чтобы не дать повода проявиться этому чувству.

Вот какую презабавную и смутно-неутешительную вещь обнаружил я во всем этом деле. Но все это, конечно, только нюансы, касающиеся сугубо меня. А насчет своего чересчур жизнелюбивого друга я решил просто: когда «начальник транслятора» Григорий Николаевич Стриженов в очередной раз намекнет мне о творческом характере работы именно в его отделе, я скажу, что есть у меня на примете проверенный, железный кадр, и фамилия ему Лаврентьев.

Впервые я услышал о СОМе от Ивана Сергеевича Постникова. Это было на следующий день после «победного» разговора с Борисовым. Телешов за весь этот день в институте не появился, так что победный разговор себя еще не оказал. За час до конца работы я заглянул в кабинет к Ивану Сергеевичу, чтобы уточнить, останется ли он после работы поблицовать. Во время обеда такой разговор вроде был, но мне нужно было знать наверняка. Я созвонился с Лидой и узнал, что она могла бы встретиться со мной неподалеку от нашего института (в том же сквере, где я ее увидел впервые), но только через час после окончания нашего рабочего дня. Час слишком мало чтобы смотаться домой, и слишком много, чтобы читать газеты на улице. Да к тому же в зимнее время. Идеальным вариантом было бы сгонять несколько партий с Постниковым. С этим я к нему и направился.

Постников тотчас же согласился с моим предложением, вернее, подтвердил планы, высказанные ранее, но когда я хотел уходить, остановил меня.

— Геннадий Александрович, у тебя срочного сейчас ничего нет? — спросил он меня.

— Нет, Иван Сергеевич, — ответил я. — Тут уж осталось всего ничего.

— Ну вот, давай лучше поговорим. Знаешь, что такое СОМ?

— Знаю. Система обработки массивов.

— Н-да. То есть ты знаешь, что такое слово СОМ, а систему-то, наверное, саму не очень? Э?

Я знал только, что СОМ — это система обработки экономической информации, которую слепила какая-то капелла под управлением чуть ли не академика Ванина, и что она внедряется сейчас на Куриловском радиозаводе.

Постников разъяснил мне, что СОМ — это не просто какая-то или очередная система АСУ (автоматизированная система управления), а система, которая претендует на звание образцовой, эталонной. Внедрение на Куриловском заводе задумано как образцово-показательное, чтобы затмить глаза Совету генеральных конструкторов АСУ восьми министерств. Если маневр удастся, СОМ будет затверждена как единая система АСУ, обязательная к внедрению на всех крупных предприятиях всех восьми министерств. В том числе, естественно, нашего министерства. Внедрение на заводе, как и внедрение всякой большой и сложной системы, идет, конечно, со скрипом: производственники сопротивляются, в самой системе всякие недостатки и недодумки, эффективность и реальная целесообразность всего начинания висят пока в воздухе. Но капелла под руководством некоего Северцева и при прямой поддержке академическим жезлом Ванина успела создать колоссальную документацию по системе — сорок восемь томов описания программ, алгоритмов, информационного обеспечения и т. п. И теперь, потрясая сорока восьмью томами, Северцев, не дожидаясь результатов внедрения, которое может растянуться на годы и неизвестно чем закончиться, хочет заранее затвердить СОМ, и вот для этого созывается Совет генеральных конструкторов. Естественно, всем, чьи интересы затрагивает система, разосланы приглашения и предложения подготовить свои отзывы и замечания. Ну а наш институт — головной по всему комплексу вопросов, связанных с АСУ.

— Так что Карцеву как директору института отзыв подготовить и позицию определить надо «воленс-неволенс», — закруглил Иван Сергеевич и замолк, по-видимому полагая, что мне все теперь ясно. Но я ничего не говорил, и он продолжал.

— Мы тут сегодня у Карцева обсуждали, кому за это взяться. Он с самого начала Стриженову давал, но тот — ни в какую. Ты же его знаешь: у меня, говорит, с ТК-3 полный завал, ну и так далее. А какой у него завал, когда все крутится полным ходом. В общем, так или иначе, Григорий Николаевич наотрез отказался. Карцев на меня стал поглядывать. Я ему резонно завернул, что в принципе я, мол, не против, но у меня совершенно нет людей. То есть желанье-то у меня есть, ну а в смысле возможностей, сами, мол, видите. В общем, чтоб долго тебе не говорить, решили так: за отзыв будем отвечать мы с Борисовым. Причем основном здесь Борисов, а я так, на подмогу. (Узнаю Ивана Сергеевича с его вечным аристократическим желанием оставаться сбоку припека.) А уж когда мы от Карцева с Борисовым вышли, продолжал Постников, — я его спросил, с какими он силами думает эту работу проворачивать… Н-да… Так вот, он сказал, что в основном СОМом будешь сниматься ты.

— Так у меня же программа, Иван Сергеевич, рефлекторно дернулся я, представив себе сорок восемь талмудов, набитых чужими алгоритмами. А разбирать чужие программы — это же мука!

— Борисов сказал, что будешь заниматься параллельно. Ну, впрочем, это ваше дело. Он, вероятно, завтра будет говорить с тобой. А мой разговор с тобой только так, предварительный.

Тем не менее, хоть разговор и оказался предварительным, он съел у нас не только конец рабочего времена, но и еще сорок минут. Начинать блин ие имело смысла.

Мы распрощались, и я пошел в свою комнату за портфелем. Однообразие пустых столов нарушалось в двух местах: на моем столе, где лежал портфель, и у стола Лили Самусевич, около которого стоила она сама. Лиля была уже в пальто, по-видимому, собралась уходить.

— Ты что так задержалась? — спросил я.

— А ты? — ответила-спросила она, и и этих ее двух коротких словечках ко мне пришло сообщение, что она в хорошем настроении.

Мы вышли из института вместе, провожаемые традиционно-неодобрительным взглядом охранницы. Вдохнули вечереющий морозец и не спеша заскрипели подножным снегом.

— Ну как, лепты получили? — спросил и Лилю, тем самым первым определяя тему короткого разговора (до встречи с Лидой оставалось десять мимут).

На зтот раз — да, — ответила она, немного поскучнев.

— И на этот раз, и на все разы, — противно-бодряческим голосом вещал я. — Слышала, как я вчера с Борисовым говорил?

— Сама не слышала, другая слышали. Передавали.

— Так что теперь, Лилечка, мы ату всю ахинею понемногу раскрутим.

— И ты, что же, во все зто веришь?

— Во что?

— Ну, в Борисова, и то, что он отцепит от своего поезда Телешова…

— Слушай, мне совершенно все равно, кто кого там отцепит или прицепит. Мне нужно, чтобы мне дали возможность спокойно работать. А это все там «ихние» дела.

— Одно связано с другим. Гена, — как-то даже участливо, как непонятливому ребенку, сказала мне Лиля. Она шла с правой стороны и, слегка склонив голову набок, все времи заглядывала на меня.

— Во-первых, еще ничего не известно, что с чем связано. Это мы еще посмотрим. А во-вторых, слушай, мне только сейчас Постников сказал, завтра с Борисовым будет разговор, мне поручат анализ СОМа.

— Это на Куриловском, что ли? — небрежно заметила Лили. Моей реакцией было легкое «ого» не произнесенное, впрочем, вслух.

— Да, сейчас на Куриловском, но это только начало. По крайней мере, по расчетам кое-кого. Но это все неважно. Слушай, мне нужна будет команда, а команды никто не даст. Или сам доставай, или работай в единственном числе. В общем, хочешь, будем заниматься этой штукой? Тут Дело по-крупному разворачивается.