Программист

— Вот пусть и разворачивается без меня — неожиданно резко ответила она. Ты, Гена, человек растущий, тебе, как говорится, надо, вот ты и занимайся. А у меня есть своя программа, которую за меня никто не сделает.

— Ну ясно, что сроки будут пересмотрены. Ты же понимаешь, что если какое-то важное дело…

— То через день оно может оказаться никому не нужным. Ты, Геннадий Александрович, какой-то туповатый, честное слово. Вернее, не туповатый, а ум у тебя из девятнадцатого века. Реакции не хватает. А я тебе могу точно предсказать, что будет со всем этим делом. Ты с ним провозишься несколько дней, может быть, неделю, а потом выяснится, что этим делом занимается совсем не наш отдел, а нашему отделу тут нечего и делать. И тот же Борисов, не моргнув глазом, спросит, почему неделю стоит на месте твоя работа, то есть та самая программа, с которой он же тебя и снял. Леонид Николаевич вообще хватается за все, что только под руки попадется. У отдела нет своего места в институте, вот он в пытается за счет отдельных гениальных подчиненных…

— Подожди, подожди, Лиля. Ты знаешь, что его официально уже утвердили начотделом? Ты же понимаешь, что это значит как раз закрепление за отделом определенного места и определенных тем. Ты, может быть, была права раньше, но раньше ты почему-то мне этого не говорила, а теперь-то, теперь-то зачем Борисову из койки лезть?

То, что мою мрачную перспективу Лиля набросала в состоянии запальчивости и раздражения, пе было никакого сомнения. Она не знала моего разговора с Постниковым и не могла, конечно, представить себе масштаб страстей, бушевавших вокруг СОМа. Объяснять все это не хотелось, да и времени уже не оставалось. Лилю тоже, кажется, утомила служебная перепалка во внеслужебное время. Мы молча шли, умиротворяясь синим молчанием воздуха и скрипящей сухостью снега.

Лиля явно не спешила прощаться со мной. Может, она вспомнила сабантуй перед Октябрьскими праздниками? Если это так, то это очень не вовремя. После того сабантуя, изрядно нагрузившись, я — как-то уж так получилось — без мыслей и приготовлений пошел провожать Лилю. И как-то уж так получилось, что я оказался у нее дома, и она отпаивала меня черным кофе и для окончательного укрепления организма дала мне четверть стакана виски со льдом. После четверти стакана ее и без того уютная однокомнатная квартира показалась мне еще уютней. После четверти стакана последовала еще четверть и, кажется, еще и еще. А потом я неожиданно вырубился, и мое хрупкое сознание блуждало где-то вне моего бренного тела и посетило его вновь только в десять или одиннадцать утра следующего дня. Хорошо, что моя мама находилась тогда у родственников в Харькове (она и сейчас там, уехала на полгода) и мне ни перед кем не надо было оправдываться. Ни перед кем, кроме Лили. Но она вела себя идеально. Рассказала мне подробности нелепой позы, в которой я устроился вчера на коврике под телефоном, снова напоила черным кофе и повела даже на утренний сеанс в кино. Кино и кофе полностью привели меня в чувство. Я поблагодарил Лилю за ее заботы, извинился за «алкогольный эксцесс» (выражение Лаврентьева) в священных стенах ее жилища и попрощался. Попрощался в полной уверенности, что история эта будет иметь весьма приятное для нас обоих продолжение.

Наверное, и Самусевич не сомневалась в этом. Но на работе наши отношения не изменились ни на йоту. Лиля не хотела, вероятно, ни о чем первой напоминать. К тому же она была, конечно, совершенно уверена, что рано или поздно я попытаюсь исправить свою оплошность (излишнюю симпатию к виски со льдом). Но потом появилась Лида (вернее, звонки к ней), чаще и драматичней стал возникать Витя Лаврентьев, и вообще как-то руки не доходили.

Да, усмехайся не усмехайся — мы уже дошли до того, что и про это можем сказать: руки не дошли. Можно финтить, выбирать тонкие выражения, потраднционней, по дело-то не в выражениях. Если на самом деле встреча с женщиной может не состояться из-за того, что руки не дошли, если это чувствуется и понимается так если это действительно так, то не все ли равно, скажешь ты так или по-иному.

Однако мне пора было идти, и не было даже времени, чтобы набросить флер на ситуацию. Но Лиля Самусевич все-таки была женщиной. Да, она была из этой их непонятной породы, и уже все поняла, и, загоняя разочарование в уголки губ, в сухость тона, она уже била отбой.

Дойдя, до угла, на котором нужно было сворачивать в сквер, я хотел было остановиться, но Лили опередила меня.

— Ты извини, я должна бежать, — сказала она быстро и протянула мне свою сжатую ладошку. Потом добавила: — А у Ларионовой, кстати, дела пошли фантастические. Смотри, чтобы она в кодах не кончила раньше, чем ты на ТК-2. У нее уже целые куски идут.

— Ну и чудесно, — ответил я, потому что я так и думал. — Пусть будет вариант на всякий случай.

Но Лиля печально-презрительно вскинула на меня ресницы и изрекла:

— Ее вариант будет не на всякий случай. А на вполне определенный. Но я, конечно, шучу, там еще работать и работать. Но эта стерва свое дело знает.

И пока я пытался сообразить, что может означать такая экстражесткая концовка, Лили Самусевич уже растаяла в банальных городских сумерках. Впрочем, в этот момент я не ощущал, что они банальные. Ведь через минуту из этих морозных, подкрашенных неоном воздушных волн проявится строгое, прекрасное лицо. «Как все-таки женщины невыдержанны, — подумал я про Самусевич. — Они не могут скрыть истерику, и просто переводят ее из одной формы в другую, из буйной а тихую» И решительно зашагал к скверу.

На следующий день с утра я разговаривал с Борисовым. Борисов объяснил все гораздо определенней, чем Постников. «СОМ надо зарубить», — четко сформулировал он. Я, естественно, спросил, почему, и получил вполне логичное объяснение. Выходило так, что, если СОМ затвердят как типовую АСУ, всем работам по матобеспечению конец. То есть работам, которые ведутся в восьми министерствах и которые не входят в комплекс работ по СОМу. Все финансирование и все кадры будут переданы руководителям этого проекта, а свободный поиск-де будет прекращен. И последний шанс предоставлялся именно сейчас, потому что после утверждении Советом генеральных конструкторов обратного хода уже не будет.

Выходило, что я должен был явиться спасителем свободных художников от программирования по всем восьми министерствам. Борисов сказал, что на меня официально возлагается вся ответственность, но придаются и соответствующие полномочия. На две недели (срок подготовки отзыва) я мог взять себе на подмогу любых людей из отдела, а кроме того, использовать по своему усмотрению специалистов из других городов, именно по этому случаю вызванных в наш институт.

Я робко уточнил, является ли моей задачей объективный анализ системы, или необходимо именно зарезать. Борисов повторил, что нужно именно зарезать, «А если система действительно хорошая?» — спросил я. «Ты прекрасно знаешь, — ответил Борисов, — что идеальных систем не бывает. В больших системах — а СОМ очень большая — всегда есть и плюсы и минусы. Так вот, вам нужны минусы, понимаешь? Никто не собирается зарезать систему на корню или отнимать у ее авторов то, что у них уже есть. Пусть живут и жить дают другим, понимаешь? Нам нужно только одно: чтобы СОМ не затвердили как типовую. Понимаешь? Пусть себе существует, но не как типовая. Иначе нам всем крышка. Ты вот свою программу моделировании хочешь до вести до конца? Вот так, Геннадии Александрович. И о диссертации пора задуматься. А на вон на этих харчах брюк скоро сваливаться будут».

Так говори Борисов, и все это вроде бы было логично. Надо было раскритиковать систему, но только с той точки зрения, что она во идеальна. А идеальных систем вообще не бывает. Я вспомнил про сорок восемь томов, про то, что работы по СОМу направляет сам Ванин, и на мгновение мне сделалось нехорошо. Но соблазн был слишком велик. Я одним рывком освобождался от опеки Телешева, от всех актуальных я потенциальных дрязг, становился чуть ли не мозговым центром по идеологии АСУ. И кроме того, как сказал Ферми о создании атомной бомбы, — «это была просто хорошая физика». Предстояло заняться просто хорошей кибернетикой, хорошей системологией. Я смутно припоминал разговоры Лаврентьева о том, что трудно сравнивать различные системы матобеспечения между собой и в каком жалком состоянии находится теория по этому вопросу. Ну что ж, в жалком так в жалком. Тем больший простор для незрелых фантазий (а зрелые за две недели прийти, конечно, не могли), тем легче выйти сразу на передовую, а там…