В дебрях Африки

15 августа в полдень первая колонна, под начальством дежурного Джефсона, выступила за ограду деревень Ависибба. Один из пленников сказал, что несколько выше по реке мы встретим еще три водопада. Согласно данным мной инструкциям мистер Джефсон должен был следовать берегом и к 2 часам 30 минутам пополудни сделать привал, выбрав для этого удобное место. Я же со своей флотилией, состоявшей теперь из «Аванса» и четырнадцати пирог, оставался на месте, покуда капитан Нельсон с арьергардом очистит лагерь. Так как лодки подвигаются быстрее пешеходов, я рассчитывал все-таки опередить их и, пройдя водой с час, стать на якоре и подождать Джефсона. Эти распоряжения были в точности переданы и растолкованы всем старшинам.

Так как на утренней перекличке пятерых не досчитались, то следовало бы предупредить всех, что выступление назначено в полдень. Пропавшие возвратились в 10 часов утра. Такая неисправимая привычка отлучаться без спроса приводила меня в отчаяние, и я их хорошо обругал. Собственно говоря, мне пора было бы привыкнуть к этому, потому что занзибарцы, несмотря на мои внушения, продолжали вести себя с полнейшею беззаботностью; с их стороны это была не храбрость и не отсутствие опыта, но решительно неспособность помнить, что опасность угрожает каждую минуту, и забвение того, что уже происходило в этом смысле.

У зверей бывает инстинкт, постоянно заставляющий их быть настороже; но эти люди не одарены, по-видимому, ни инстинктом, ни разумом, ни понятием, ни памятью. Это существа вполне безмозглые. Как ни убеждаешь их опасаться многочисленных врагов, притаившихся всюду, как ни грозишь им, ничто не помогает; нет возможности им втолковать, что надо быть осторожнее, помнить о деревянных острых кольях, натыканных по дорогам, о людоедах, прячущихся за широколиственным бананом, о хитром дикаре, притаившемся под древесными корнями или за поваленным стволом, о капканах, утыканных острыми рогатками и прикрытых свежими листьями. Никогда никакой опасности они не предвидят. Внезапно осыпанные стрелами, они постыдно бегут, лезут прятаться куда ни попало, испуская жалобные вопли; если бы туземцы вздумали их преследовать, занзибарцы со страху едва ли могли бы оказать какое-нибудь сопротивление. Стоит только дикарю выкинуть какую-нибудь отважную штуку, и они в ужасе отступают. На походе они норовят своротить с тропинки в чащу, чтобы арьергард не подгонял их; но тотчас возвращаются и с криками бегут к нам, если завидят дикаря с копьем. В одиночку или вдвоем они охотно отправляются мародерствовать по деревням, но при встрече с хозяином хижины они скорее побросают ружья, чем вздумают пустить их в дело. Любо взглянуть, с какой гордой осанкой они рыщут по банановым плантациям, но едва заслышат свист летящей стрелы, как у них душа уходит в пятки и они разом покоряются судьбе.

По дороге они любят отставать, иногда на 5 км растягивая колонну, а встретив туземца, только и способны ощущать страх, без всякой мысли о самозащите. Из числа 370 человек, находившихся в ту пору в нашем лагере, смело можно сказать, что в глазах двухсот пятидесяти ружья им представлялись чем-то вроде дубинки, тяжелой и неудобной, которая только на то и годилась, чтобы выменять на нее несколько початков кукурузы, а еще охотнее они променяли бы свои карабины на легкие трости, если бы только смели это сделать.

Накануне несколько старшин, подстрекаемых своими приятелями-занзибарцами, пришли ко мне целой гурьбой просить, чтобы я дозволил им одним ходить за провиантом, без этих офицеров, которые, по их словам, ужасно им надоедали, постоянно приставая со своей командой: "В ногу! В ногу!"

"Правда, — отвечал я, — это дело нелегкое. Что же, посмотрим, как вы управитесь сами. Плантация отсюда в расстоянии одной четверти часа, ступайте, но через час приходите все назад".

Не успели они выйти из лагеря, как уже позабыли все свои обещания и разбрелись как попало. Будь это стадо баранов без сторожевой собаки или выводок поросят, то и они не больше сбились бы с пути, чем эти люди. Только через 14 часов мои 200 фуражиров вернулись домой, пятерых недоставало: забрели, сами не зная куда, и вернулись лишь на другой день.

Но это было только вначале! Далее последовали несравненно худшие дни, после которых, благодаря пережитым страданиям и самым жестоким урокам судьбы, из этих людей образовались настоящие римляне.

Удостоверившись в том, что в Ависиббе не осталось больше ни одного из моих лентяев, мы поплыли вверх по Арувими со скоростью 1 1/2 узла в час и в 2 часа 45 минут, выбрав благоприятное местечко, остановились для ночлега. Но тщетно мы дожидались Джефсона и его людей: несколько раз стреляли из ружей, сам я снова садился в лодку и плавал взад и вперед по реке, осматривая берега в зрительную трубу. Все было понапрасну, никаких следов привала, ни малейшей струйки дыма, который подобно туману расстилается по лесу в тихую погоду, ни выстрела, ни звука трубы, ни человеческого голоса. Я подумал, что, вероятно, караван нашел торную дорогу и прошел дальше, к водопадам.

16-го мы опять поплыли против течения; миновали селения Мабенгу и пришли к глубокому, но узкому притоку, впадающему с юга в Невву, как здесь называют Арувими. Через час мы достигли порогов Мабенгу. Против места нашей стоянки, на противоположном берегу, виднелось огромное поселение Итири. Вельбот возвращался к притоку и там искал следы наших людей, но, ничего не найдя, пришел обратно; тогда я послал его еще раз назад, почти до Ависиббы; он вернулся только в полночь без всяких известий об отсутствующих.

17-го я послал к Ависиббе экипаж «Аванса» в сопровождении нашего стрелка Саат-Тато (означает "Три часа") и шести разведчиков; я приказал им пройти на тропинку, замеченную нами мимоходом и ведущую внутрь леса, там искать следы каравана и, обнаружив их, догнать колонну и привести ее к реке. По возвращении вельбота лоцман донес мне, что люди нашли следы за 10 км отсюда, т. е. за 3 часа ходьбы, из чего я заключил, что мистер Джефсон повел своих людей к югу, вместо того чтобы взять направление на восток, север и восток-северо-восток, согласно течению реки; Саат-Тато, конечно, теперь отыщет их, и назавтра все соберутся.

В это время на флотилии дела были в таком положении: нас, европейцев, было три с тремя молодыми слугами; из нас один, лейтенант Стэрс, нуждался ежеминутно в услугах доктора, а Пэрк ушел вместе с Джефсоном; один из людей умер от дизентерии в Ависиббе, другой умирал теперь, предварительно впав в идиотизм; 29 человек — более или менее опасно больных плевритом, дизентерией и неизлечимым малокровием; 8 человек были ранены ядовитыми стрелами, из них один, Хальфан, задыхался от своей раны в горло, другой, Саади, казался в опасном положении — раненая рука его, страшно воспаленная, причиняла ему сильнейшую боль. Большая часть матросов, разделенных на три отряда, разослана в три разные стороны в поисках пропавшей колонны; я начинал опасаться, как бы колонна не зашла слишком далеко, желая, может быть, прямиком достичь речного берега гораздо выше, между тем как мы остановились у нижнего конца дуги, образуемой рекой. Жители Итири, на другом берегу, дивясь нашему бездействию, по-видимому, собирались напасть на нас; а на нашем берегу, на 3 километра ниже по течению, многочисленные обитатели Мабенгу тоже могли нас потревожить, тем более, что всех сколько-нибудь годных людей я разослал по лесам искать наших 300 заблудившихся человек. Но, как говорит поэт, мужчине не подобает предаваться отчаянию: пусть он до самой смерти думает о более достойном, и Даже под сжатым кулаком угрожающего врага.

Выписываю из своего дневника от 18 августа:

"Желал бы я знать, что бы о нашем положении подумал Теннисон, автор вышеприведенных благородных слов. Еще недавно у меня под начальством было 370 человек; мы были обильно снабжены съестными припасами, боевыми снарядами, медицинской помощью, пользовались некоторыми удобствами; нынче у меня всего 18 человек способных совершить дневной переход, — все остальные исчезли, как сквозь землю провалились… Ах, хоть бы я знал, где искать их!

Если 389 человек отборной команды, какой мы были в момент выступления из Ямбуйи, до сих пор не могут добраться до озера Альберта, то как же майор Бартлот со своими 250, из которых некоторые и тогда уже были калеками, проложит себе дорогу через эти нескончаемые леса. В течение 44 дней мы почти ежедневно шли по 8 часов в сутки, и если бы делали по 3 км в час, мы давно были бы на берегу озера; но пришлось каждый шаг прорубаться сквозь кусты, и вместо того, чтобы отдыхать теперь на берегах озера, мы едва прошли одну треть пути. Что делать? Предаваться отчаянию? — Тогда, значит, ложись и жди смерти, откажись от борьбы и оставь всякие мечты о будущем!

Наши раненые что-то долго не поправляются. До сих пор никто еще не умер, но ни один не годен ни на какое дело.

В 8 часов утра опять пошел дождь — это уже пятый дождливый день в нынешнем месяце. И без того довольно всяких печалей, а тут еще эти вечные ливни! Минутами так и кажется, что приближается конец света и вот сейчас вселенная разрушится. Разверзлись "хляби небесные"… И так густо падает этот дождь, что мы постоянно погружены в потемки.

Вспомните о неисчислимом количестве листьев в этом огромном лесу, вообразите, что с каждого из них в течение минуты падает от десяти до двадцати капель воды; из пресыщенной влагою почвы подымается сероватый пар; весь воздух наполнен водяными шариками и обрывками листьев. А когда налетает смерч и, клоня древесные вершины, крутя стволы, вырывая ветви и стараясь вырвать с корнями каждое дерево, ураган с ревом и воем мчится по прогалинам, тогда ливень обрушивается целым потопом. Вой ветра и жалобные лесные стоны не способствуют успокоению духа, а треск и падение этих гигантов еще того меньше. Но эти впечатления переходят в ужас, когда гром грохочет по лесу, повторяемый бесчисленными отголосками, молнии сверкают пламенными языками и над самой головой разражаются многократные и оглушительные громовые удары.

В Европе даже на поле сражения бывает меньше перипетий, — и вот уже десять часов, как это продолжается!

Невольно сомневаешься, настанет ли когда-нибудь дневной свет. Судя по лицам наших людей, они на это не надеются. Утомление, страх, отсутствие друзей, голод, дождь и буря производят на них совершенно подавляющее впечатление. Они сбиваются в кучу, залезают под вороха банановых листьев, прикрывают головы щитами, одеялами, циновками, брезентом от палаток, иной раз даже седлами, жаровнями и сковородами; все их существо проникнуто безмолвной тоской. Несчастные ослы, приложив уши к спине и закатив глаза, лежат, вытянув спину; петухи, с гребешками на сторону и в неподвижных позах, своим жалким видом довершают общую картину отчаяния.

Казалось, что все великолепие земного мира окончательно поблекло.

Как оно вновь возникло, во всей славе своей, и как дети земли снова приняли свою благородную осанку, как озера и реки вернулись в берега и как солнце еще раз явилось из хаоса и оживило землю, я этого не сознавал. Я так настрадался, что, обессилев, впал в глубокий сон, в полное забытье, восстанавливающее силы".