Седой Кавказ

Не думая, а просто испугавшись оружия, Домба тихо вымолвил:

– Десять тысяч.

Он хотел сказать «вскрываю», но замешкался, и Зайнди опередил его.

– Я тоже – десять. Дальше.

– Я хотел вскрыть, – вяло возмутился Домба.

– Как вскрыть, если ход уже мой? – удивился Арон.

– Надо было сразу сказать, – поддержал приезжего Зайнди.

– Ты просто не дал мне договорить, – чуть увереннее стал отстаивать свою позицию Докуев. – Я хотел вскрыть карты.

– Тебя никто не неволил, – усмехнулся Арон. – И после этого Зайнди сделал ход… Теперь моя очередь.

– Да, – вступился за Арона Эдишев.

Домба встрепенулся. Только сейчас он внимательно вгляделся в лицо и, главное, в глаза гастролера-картежника и обомлел: Арон был абсолютно трезв, несмотря на изрядно выпитое спиртное, и весь его вид выражал хладнокровие и уверенность.

– Я говорю пятнадцать тысяч и передаю ход тебе, – ткнул небрежно тремя своими картами Арон в сторону Домбы. – Теперь можешь вскрыть или дальше пустить игру. Только выложи пятнадцать тысяч рублей… Ты все записываешь, Зайнди?

– Конечно. Это ведь документ, свидетельство, так сказать.

– Я-я-я не играю, – вымолвил с нескрываемой дрожью в голосе Докуев. – Я бросаю карты.

– Да ты что? – дернулся Зайнди. – Хоть раскройся.

– Это его право. Может, не вскрывая бросить карты, – твердо пояснил Арон.

– Что у тебя? – не выдержав спросил Домба, исподлобья злобно вглядываясь в лицо Арона.

– Какое теперь это имеет значение… Хм, – усмехнулся приезжий. – Ты ведь бросишь свои карты, ты проиграл.

– Вскройся или лучше дальше дай ход, – на чеченском просил Зайнди.

Теперь за непонятный язык Арон никого не одергивал.

– Я прошу тебя, Арон, покажи свои карты, – взмолился снова Домба.- Я проиграл. Просто покажи, что у тебя на руках.

– Нет, – твердо ответил Арон.

– Тогда я играю! – взбесился Домба. – Пятнадцать тысяч. – крикнул он. – Я вскрываю. Три короля.

– Ты это записал, Зайнди? – вытянулся Арон к записям – А у меня три туза. – И он небрежно бросил на королей Домбы свои карты. – Я думаю, что на сегодня хватит… О-о-о-й, – потянулся он, смачно зевнул. – Ну и игра! Просто класс! Зайнди, посчитай ваши долги.

Арон громыхнув стулом, встал, умелым движением сунул пистолет под поясницу, прикрыл рубашкой.

Докуев дрожал в злобе и бессилии. Он рванулся к маленькому столу, взял недопитую Ароном бутылку водки и прямо из горла сделал несколько глотков.

– Так это не водка – вода! – вскрикнул он.

– Ну и что? – невозмутимо ответил Арон, – мы что взяли обязательство пить водку?

– Так может, и карты…? – на полуслове замер Докуев.

– Карты настоящие, можешь проверить, – с насмешкой парировал Арон. – Так сколько вы мне должны, Зайнди?

– Домба должен сорок восемь тысяч рублей, а я…, – продолжения Докуев не слышал. В безумии сжал голову, за две игры он проиграл шестьдесят четыре тысячи.

До машины Домбу провожал Зайнди. Уже светало. Чуточку просветлел восток, на чисто-лиловом небосводе меркли звезды. С Карпинского кургана, где сейчас находился Домба, отчетливо раскрылась панорама утопающего в темной зелени Грозного. Блестящей змейкой через весь город извивалась Сунжа, по широким проспектам ровными рядами горели ночные фонари. Город пробуждался, со стороны Старопромысловского шоссе доносился гул мощных моторов.

– Домба, ты не задерживайся с расчетом, – сочувственным голосом говорил Зайнди, открывая услужливо дверь машины перед проигравшим другом. – После трех дней начнут капать проценты…, сам знаешь картежный долг – святое… Только ты не волнуйся, в следующий раз тебе повезет. Ну, не переживай, видимо, так было предписано Богом.

От горечи и обиды, Домба, даже не мог смотреть в сторону Эдишева, однако кощунственность последней фразы окончательно взбесила его.

– Зайнди, – с белесой пеной в уголках рта, прошипел в лицо шулера Домба. – Не думай, что Бог будет всегда писать под твою диктовку.

– Что ты хочешь сказать? – вяло возмутился Зайнди.

– Посмотришь! – Докуев с силой прихлопнул дверь машины. Он теперь прекрасно осознавал, что Зайнди намеренно втерся к нему в друзья-товарищи и, воспользовавшись услугами такого же мошенника, ловко обчистил его.

Конечно, крупный проигрыш бесил Домбу, но это было не главное, ему было до ужаса обидно, что какой-то проходимец, манерами, повадками и даже внешне схожий с ним, его же методами – цинизмом, коварством и вероломством – сумел его окончательно одурачить, унизить, обокрасть.

«Нет, я этого так не оставлю» – решил он, и спонтанно, прямо по дороге в город, выработал очень простой и привычный план противодействий.

В первую очередь он поехал к Мараби. Именно отсутствие верного нукера привело его в логово нечестивцев.

«Если бы Албаст накануне вечером не вступил в спор с Мараби, то ничего бы не произошло», – оправдывал свои действия Домба, звоня на рассвете в свою, тайно от семьи купленную для похотливых утех квартиру, где также проживал Мараби.

– Мои дети с жиру бесятся, – констатировал Докуев горькую правду разбуженному молодому человеку. – А ты мне нужен… К тому же, как-никак, ты мне тоже не чужой – родственник, однофамилец. Собирайся, у нас много дел.

От необузданного возбуждения Домба даже не чувствовал усталости и сонливости. Дома он тщательно выбрился, принял душ, как всегда скромно оделся, несмотря на предстоящий дневной зной, натянул на шею галстук для официальности.

– Мы на две недели улетаем, – за завтраком сообщила Домбе Алпату.- Ты хоть присматривай за Анасби – каждую ночь где-то шляется. Как бы что не натворил!

– Что за ним следить? – проворчал в ответ муж. – Не маленький. Ему пора за нами смотреть, как-никак сам милиционер, говорит, на днях капитана получит.

– Мараби нас проводит? – интересуется Алпату.

– Нет, он мне сегодня очень нужен.

– А кто тогда нас отвезет в аэропорт? У нас столько сумок.

– А где твои сыновья? Вы ведь вчера выгнали этого «оборванца» со двора. Закажи такси по телефону, – бросил он жене, торопливо покидая дом.

В семь тридцать Докуев на работе. От прежней расхлябанности и заносчивости нет и следа. Как в первые годы работы он лично контролирует каждый выписываемый наряд, тщательно пересчитывает количество вывозимого с комбината спиртного, ко всем строг и требователен.

Он понимал, что допустил недопустимую в его положении ошибку. О его крупном проигрыше знают не только Зайнди Эдишев и картежник-гастролер Арон, но и все присутствовавшие в ту ночь в доме люди. А это, судя по обуви в сенях, человек шесть-семь, если не больше. В любом случае молва по городу пойдет нешуточная, а если он к тому же отдаст долг, то все подумают, сколько у него еще осталось. И он тогда, с вероятной очевидностью, станет жертвой угроз, шантажа, просто домогательств не только каких-то шулеров, но и отпетых воров и, что еще страшнее, так называемых органов правопорядка.

В одиннадцать часов Докуев выезжает с комбината и на глухой улице из телефона-автомата звонит своим покровителям на Московскую улицу. До этого звонка он с досадой несколько раз вспоминал покойного Денсухара Самбиева. В данной ситуации этот невольный зэк очень мог бы помочь, но раз его нет, то пришлось обратиться к официальным властям.

В полдень он обедает с двумя русскими мужчинами, в уединенном кабинете отдаленного от центра ресторана «Терек». Во время обильного застолья сообщает сотрапезникам о своем горе. О поездке в Пятигорск молчит, сумму проигрыша уменьшает ровно на порядок. Основной аргумент, что шулера его споили и, главное, поддался он азартной игре под угрозой оружия. Словом, Докуев готов с удовольствием отдать эту сумму (пять-шесть тысяч рублей) своим друзьям-покровителям, тем более, что они много и полезно трудятся, а мало получают, нежели каким-то ублюдкам. Работники никак не реагируют на щедрое предложение Домбы, но в подробностях требуют описать обоих картежников и вид имеющегося у них оружия. После обеда Мараби везет отяжелевшую хмельным питьем, едой и разговорами троицу к месту злачных ночных встреч.