Седой Кавказ

– Тебя в первую очередь, – вступил секретарь парткома.

– А меня почему? – удивился Самбиев.

– Потому что сюда рвется, и не первый год, друг вашей семьи Албаст Докуев.

Наступила пауза. Все закурили.

– А нельзя было как-то иначе, ведь вы прекрасно знаете, что давно израсходовали весь фонд зарплаты, – пытался улизнуть от ответственности Арзо.

– Можно было, если бы был урожай. А без урожая, что налево продашь? – возмутился Шахидов. – Сам знаешь, наш ток весь сезон пустовал, а все эти контролеры из города за каждым зернышком следили, правда, себя не забывали. Как здесь что заработаешь? А этим козлам, – председатель махнул в сторону портрета Черненко, – разве объяснишь, что была засуха. Кричат «давай план» и все, больше их ничего не интересует… Разлей до конца.

Чокнулись, попросили у Бога благословения, залпом, дружно осушили стаканы, чуть закусили.

– Короче Арзо, – Шахидов сделал паузу, шумная отрыжка сбила его речь. -… Я знаю, на что тебя толкаю, если подпишешь, тысяча рублей из суммы твои.

– Да, еще очень важное. Я обязуюсь помочь вступить в партию, – встрял в разговор секретарь парткома. – Сам знаешь, без партбилета ты выше своей нынешней должности никогда не поднимешься.

Самбиев задумался, однако хмель подло туманил сознание.

– А если не подпишу? – вырвалось у него отчаянно.

– Тогда придется на твое место сажать более сговорчивого, – решительно заявил Шахидов.

– А меня уволишь? – исподлобья, уже пьяным взглядом уперся Самбиев в председателя.

– Уволить не могу, – закурил новую сигарету Шахидов. – Я помню твою речь на собрании. Просто переведу в бухгалтерию.

– Так там зарплата в два раза меньше моей, – попытался возмутиться экономист.

– При чем тут зарплата? – злобно усмехнулся секретарь парткома. – Любой бухгалтер имеет в месяц до пятисот рублей, только ты у нас один чистоплюй – в честность играешь… Еще будем? – Теперь он обращался к председателю, тот утвердительно качнул головой и на столе появилась третья бутылка водки.

От выпитого на голодный желудок спиртного, Арзо развезло, тем не менее он пытался следить за мыслью, контролировать себя, однако поняв, что бессилен перед алкоголем, решил уходить.

– Так что ты решил? – нахмурился Шахидов.

– Завтра отвечу, – заплетался язык у Самбиева.

– У тебя время до двенадцати дня. После этого приказ о переводе, – последнее, что оценивающе запомнил Самбиев.

На улице дул пронизывающий, резкий ветер. Наискось, частой дробью по лицу, летели колкие, мелкие снежинки. До дома можно было добраться проезжей дорогой, в окружную. Если повезет, можно доехать на попутке. Однако Арзо решил идти напрямую, по тропинке, через поле. Шагов через сто понял, что неудачно выбрал путь: колею заволокло, он проваливался по колено в сугробы, тем не менее не развернулся, а назло самому себе упорно пробирался к дальним, еле мерцающим через пургу огонькам хилой хибары на околице Ники-Хита. У Арзо в жизни не было зимней обуви, и теперь снег обильно облепил голеностоп, до окоченелости заморозил ноги.

– Ты что так долго? – возмущался дома Лорса, недовольно оглядывая нетрезвого брата. – Что, опять по полю шел? Мне назло ботинки и пальто насквозь промочил.

– Надевай свои калоши и телогрейку, – в ответ фыркнул Арзо.

– Ну как он в телогрейке и в калошах на вечеринку пойдет? – вмешалась в спор сыновей Кемса.

– Нечего по вечеринкам шляться! – возмущался старший брат. – Пусть на работу устраивается, а каратэ свое бросает, от маханья рук и ног сыт не будешь.

– Куда я на работу пойду? – огрызнулся Лорса. – У вас в колхозе даже скотником вакансий нет, в городе говорят – нет специальности…

– Вот и иди, учись, – крикнул Арзо.

– Как я пойду? Мне даже одеться не во что?

– Было бы во что, если бы во двор Докуевых триста рублей не бросил.

– Бросил и не жалею! – так же на повышенный тон перешел Лорса.

– Перестаньте! – крикнула мать и чуть погодя тихо предложила старшему сыну. – Садись поешь.

Арзо по-турецки водрузился на нары, перед ним сестра Деши разложила широкую льняную скатерть.

– Что у нас поесть? – изменяя тему разговора, неуместный вопрос задал Арзо, хотя прекрасно знал, что в зимний период рацион семьи составляет только кукурузная и пшеничная мука, молочное, изредка яйца, в качестве постоянного десерта – чай из местных дикорастущих трав и кусковой сахар.

– За свеклу деньги не поступили? – каждодневный, жизненно важный вопрос задала мать.

– Нет, – ответил Арзо. – Может, только в марте, не раньше.

– Как до марта дотянем? Никто в долг не дает… А когда у тебя зарплата?

– Через две недели, – низко склонил голову Арзо над затвердевшей кашей из кукурузной муки.

– Ты масла положи, – беспокоилась мать вокруг единственного кормильца – старшего в семье.

– А нам даже посмотреть на масло не даешь, – беззлобно возмутилась Деши.

– Замолчи, – резко среагировала на реплику дочери Кемса.

На полпути к банке с маслом рука Арзо остановилась, дрогнула и вновь вернулась к постной каше. Увидев нерешительность сына, Кемса сама осторожно, как лекарство, выцарапала пол ложки масла и бережно положила в тарелку Арзо. Поколебавшись, она повторила щедрый жест, только теперь это был действительно только жест, материнское намерение. Стратегический запас семьи тщательно оберегался, жить жирно Самбиевы не могли, еле-еле сводили концы с концами.

– Нана, иди сюда, – попросил Лорса из соседней комнаты (их всего было две).

После недолгой беседы мать вернулась, склонилась над старшим сыном.

– У тебя деньги есть? – прошептала она.

Арзо выложил на нары всю наличность – три рубля и мелочь. Кемса взяла рубль.

– Зачем ему деньги? – возмутился Арзо. – Не пьет, не курит.

– Ну, ведь должна быть в кармане у молодого человека хоть копейка.- Защищала младшего сына мать. – Вдруг девочкам сладости купить надо или мало ли чего еще?

– Как знаешь, – глубоко выдохнул Арзо, – до зарплаты это последние деньги.

– Боже! – взмолилась Кемса. – Если я умру, как хоронить будете?

– А ты не умирай, – неунывающим тоном бросил Лорса, оглядывая на себе в треснувшем, разъеденном временем зеркале общее пальто.

– Наш братец жениться собирается, – улыбаясь сообщила сестра Деши, когда Лорса выскочил из дома.

– Как жениться? – чуть не поперхнулся Арзо. – А на какие деньги? А жить где?

– Не знаю даже, как быть? – Озабоченно села напротив Арзо Кемса, и только сейчас сын заметил, как состарилась их мать; поблекшее, испещренное морщинами лицо, тусклые, даже тоскливые глаза, местами посиневшие, высохшие губы, и это в сорок пять лет. – Может, буйволицу продадим? – выдавила из себя страшные слова Кемса.

– Нет, – резко отверг идею Арзо. – Буйволица – символ рода, а не просто кормилица. Все будет нормально, Нана, успокойся, – он впервые за вечер улыбнулся, а вернее, оскалился, бросая вызов судьбе, принимая окончательное решение назавтра – подписать преступные документы.

Проснулся Арзо рано. В дымоходе свистит ветер, печь давно угасла, от одностворчатого окна веет холодом, свежестью, у двери мерцающим огоньком догорает керосиновая лампа, ее тусклый свет уныло отражается в боковине молитвенного кувшина.

Только Арзо шелохнулся, как лежащий в его ногах Лорса резко занял лежачее положение – в защитной позе выдвинул вперед кисти рук.

– Это я. Спи, – успокоил его брат, на босу ногу надел калоши, накинул телогрейку, вышел во двор.

Резкий ветер и снег обкололи оголенные участки тела. Весь мир тонул в туманной мгле. Арзо ежась углубился в огород, огляделся – кругом пустота, ни зги не видно, и только буйствует в раздолье ночи вольная стихия. Муторно стало на душе Арзо, почему-то вспомнил он, как дергается во сне от каждого шороха его брат, а он, Арзо, даже не слышал, как Лорса ночью вернулся домой. Вот что делает с людьми тюрьма. «Нет, я не могу рисковать, – пронеслась в голове обжигающая мысль. – За пятьдесят тысяч приписок – можно схлопотать лет десять, а то и все пятнадцать. Нет, я не подпишу… Конечно, тысяча рублей – деньги. Но каков риск?! С утра откажусь, пусть переводят в бухгалтеры. На два рубля, что в кармане, доеду до Грозного, попрошу немного денег в долг у родителей Дмитрия Россошанского, в марте Кемса получит деньги за свеклу, а там видно будет». Следом он вспомнил о Лорсе. А ведь брат влюблен, хочет жениться… А где он будет жить?… Вновь неопределенность, гадливая двойственность в душе. С одной стороны, трусость и просто брезгливость, нежелание участвовать в подлоге, с другой – ответственность за семью. А рядом, как конфетка перед глазами ребенка, соблазн получения партбилета, – «хлебной карточки и путевки в жизнь…» Что делать? Как быть?

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.