Киоко

Джоан отменила нашу встречу. У ее матери случился приступ. Я не настаивал, против таких аргументов не пойдешь, но можно представить, как я был разочарован. Забавная сцена: в лимузине «суперстрейч» тридцатидвухлетний, начинающий лысеть чернокожий шофер и миниатюрная японочка двадцати одного года от роду, только что приехавшая в Нью-Йорк. Оба молчат, настолько придавленные судьбой, что потеряли всякое желание говорить о чем-либо.

Была уже ночь, когда мы наконец вернулись на Манхэттен. Мне было тяжело сделать это, но перед отелем «Челси» я сказал Киоко:

— Сожалею, но могу отвезти тебя только до студии, мне нужно поставить лимузин в гараж.

— Я понимаю, — ответила Киоко.

Она выглядела совсем маленькой, когда сидела вот так, плотно прижав друг к другу коленки и съежившись на заднем сиденье автомобиля.

Дальше все пошло еще хуже. Перед танцевальной студией был установлен пожарный гидрант, поэтому я припарковался немного в стороне. Дом Джоан был как раз напротив, и у меня возникло какое-то неприятное предчувствие. Я подумал, что не хотел бы сейчас с ней встретиться, увидеть, как она бежит в траурном одеянии и рыдает, как безумная, нет уж, благодарю. Киоко вышла из лимузина, сказала «спасибо», думая, что тут мы и расстанемся. Я сказал:

— Постой, я провожу тебя.

И она улыбнулась, обрадовавшись. Тронутый ее радостью, я почувствовал, как мои плотно сомкнутые челюсть разжимаются, и как раз в этот момент я заметил Джоан, совсем рядом. Мое дурное предчувствие, собственной персоной, стояло на противоположной стороне тротуара. Приступ эмболии у матери оказался наглой ложью. Джоан была в мини-юбке, и у нее было свидание с другим, вот так-то. С белым, естественно. Я испытал не столько досаду, сколько полное бессилие: я попался, как юнец, если бы она меня увидела, если б наши взгляды встретились, я был бы совсем раздавлен, поэтому скрылся с Киоко в тень автомобиля. Я сказал

Киоко:

— Та девушка — это Джоан.

Когда тебе очень плохо, полезно поговорить с кем-нибудь. А весело, если получится, — еще полезнее. Это одна из истин, которую я постиг еще мальчишкой.

— У меня было назначено свидание с ней на сегодняшний вечер, она соврала мне, что у ее матери приступ, и вот она с другим. Подумай, какая дрянь!

— Это твоя подружка? — спросила Киоко.

— У меня раз было с ней свидание, и знаешь, что на ней тогда было? Джинсы и кепка с надписью «Нью-Йорк», а сегодня, посмотри-ка, как она разоделась! А этот тип, нет. ты видела его машину? Фиолетовая «тойота»! В жизни не видел, чтобы у человека был такой дурной вкус.

Однако всегда нужно вовремя остановиться, когда кого-то ругаешь. Если с этим перестараться, потом чувствуешь себя подавленным. Джоан в своей мини-юбке села в фиолетовую «тойоту» и уехала вместе с дружком. Они даже поцеловались, садясь в машину. В губы. Я был опустошен. Я заметил, что снял фуражку. Снял машинально, когда прятался за машину. Форменная фуражка шофера привлекает внимание. Она похожа на головной убор летчика, полицейского или военного, но на самом деле — жалкая их копия. Я, конечно, снял фуражку бессознательно, чтобы Джоан не узнала меня, но мне самому стало от этого противно.

— Какая все-таки дрянь эта Джоан, — повторил я, повернувшись к Киоко. — Как можно так врать? В любом случае, мне такая девица не нужна, это ведь значит прямиком отправиться в ад: соврать, что у твоей матери приступ, нет, не стоит так безобразно лгать.

Направившись в сторону танцевальных курсов, Киоко сказала:

— Я бы так не смогла. Мои родители умерли, когда я была маленькой, поэтому я не смогла бы сказать такого.

Я замер. Невероятно, подумал я. Господь рассердился на меня за то, что я пытался выманить сто восемьдесят долларов у этой девочки, и он использовал Джоан, чтобы меня наказать.

— У вас есть на курсах танцор по имени Хосе Фернандо Кортес? Кортес, К. О. Р. Т. Е.С.

Девушка в приемной набрала имя на клавиатуре компьютера, а затем ответила:

— Нет. У меня в списках нет ни ученика, ни преподавателя с таким именем.

Я впервые находился в приемной танцевальных курсов, там была странная атмосфера, которая отлично подходила для Киоко. Она гораздо гармоничнее вписывалась в окружающую обстановку, чем я, родившийся и выросший в этом городе. На стенах висели афиши классических балетов, постановок Боба Фосса и фотографии известных танцоров; рассеянное, неяркое, холодное освещение немного напоминало больничное. Естественно, там не было больных, но здоровьем обстановка не дышала. Запах пота витал в воздухе. Не тот сильный запах потеющих тел, которым пропитаны залы в баскетбольных клубах или зал для занятий боксом в школе, и даже не запах здорового мужского пота на стройке, нет, это был буржуазный, утонченный запах. Естественно, что со мной это не сочеталось. Киоко, казалось, чувствовала себя абсолютно непринужденно в атмосфере школы танцев. Это не значит, что у нее был буржуазный вид, но она была танцовщицей, и ее пот явно должен был пахнуть элегантно, этот пот не должен был носить следов классовой борьбы.

Я вновь задал вопрос, но по-иному:

— Я думаю, что Хосе посещал вашу студию несколько лет назад, не сохранилось ли его имя в списках предыдущих лет?

Секретарша с длинными заостренными ногтями, покрытыми зеленым лаком, покачала головой:

— Может быть, вам обратиться к Би Джею? — предложила она, указав вглубь коридора.

— Он преподает здесь больше десяти лет и должен знать всех, кто здесь обучался. Он сейчас дает урок в студии «С», осталось всего пять минут.

Похоже, молодежь со всего света съезжается в Нью-Йорк, чтобы брать уроки танцев.

Мы с Киоко, прислонившись спинами к распахнутой двери студии «С», наблюдали окончание занятия под руководством Би Джея. Семь или восемь учеников всех цветов кожи тянулись и подпрыгивали, пот лился с них градом. Я собирался спросить Киоко, что это был за танец, но при взгляде на нее вопрос застрял у меня в горле. Она смотрела на танцоров рассеянным взором, лицо ее выражало грусть и такую усталость, которую нельзя было объяснить просто разницей во времени или тем, что девушка часов десять провела в самолете, чтобы добраться сюда. Она выглядела серьезной и настолько измотанной, что сил у нее хватало только на то, чтобы ждать, когда же закончится этот урок.

— Хосе Кортес? Я очень хорошо его помню, — сказал Би Джей, посматривая то на меня, то на Киоко и вытирая огромным полотенцем пот, проступавший по всему телу на его белой, как у восковой куклы, коже. Но вот уже пять или шесть лет, как он сюда больше не ходит. В свое время ходили слухи, будто он повредил спину, но я наверняка этого не знаю.

У Би Джея был голос исполнителя баллад.

— Значит, вы не знаете, где он может теперь находиться?

На этот вопрос он покачал головой с опечаленным видом.

— Би Джей! Би Джей! К телефону! Иди скорее! — раздался в этот момент голос с другого конца коридора, и восковая кукла — исполнитель баллад удалилась, оставив нас с Киоко одних в зале с зеркальными стенами и огромной буквой «С», нарисованной на полу.

Единственная ниточка только что резко оборвалась. Глаза Киоко наполнились слезами, и для меня это было невыносимо. Она не плакала. Именно в этот момент я понял секрет Киоко, то, что скрывалось, как тень, за очарованием ее улыбки. Даже не будучи сиротой, каждый испытывает порой печаль и одиночество. Есть люди, которые, когда у них слезы подступают к глазам, дают им вылиться, не задавая себе лишних вопросов, а есть другие, которые себе этого не позволяют. Киоко однажды поняла, что слезы ничего не меняют. Или, лучше сказать, она вынуждена была это понять. Никто на этом свете не сильнее печали и одиночества. Но, без сомнения, есть такие, кто не сдается. Они не кричат на каждом перекрестке: «Я сильнее, я не сдамся!» Нет, просто они молча сдерживают слезы. В обычное время лицо у Киоко было серьезное, в нем можно различить оттенок застывшей печали, но никогда прежде я не встречал настолько красивой азиатки.