Зло Валузии

«Нергал ее разберет, эту Нэркес. Конечно, голову оттяпала Шульге — это не шутка. Но чудится мне, темнит девка. Никто о ней ничего толком не знает...» — И все же Конан не стал высказывать своих подозрений, а лишь пренебрежительно повел могучими плечами.

Это не ускользнуло от внимания Таргитая. Лицо его недовольно сморщилось:

— Ну вот, опять ты за свое. И чем тебе так не угодила моя красавица?

— Твоя ли?— протянул Конан с сарказмом.— Сегодня твоя, завтра чья-нибудь еще, а насчет прошлого — тут и вовсе сказать нечего. Достаточно я насмотрелся на таких бабочек, порхающих у трона.

— Да что прошлое!— вспыхнул горячий юноша-правитель.— Я его не знаю и не желаю знать! Я верю в мою Нэркес! Да, сегодня она моя. И я сделаю так, что она будет моей и завтра, и послезавтра, и еще много дней — всю жизнь! Завтра же объявлю о нашей помолвке!— торжественно заявил Таргитай и победно глянул на Конана.

Тот пожал плечами:

— Мое дело — сторона. В конце концов, на твоей голове — тиара, и не мне указывать тебе, как следует поступать.

— Да ладно, Конан!— При мысли о предстоящей свадьбе настроение Таргитая резко улучшилось,— Ты ведь и сам не без греха, а? Небось, сам-то сегодня поедешь к Бортэ?

— Да поеду!— ухмыльнулся Конан.— Но между этими красотками разница — как между ночью и днем. Моя-то не липнет ко мне, как муха на мед. А вот Нэркес... Ну, вообще, я много насмотрелся на таких красоток за свою жизнь.

— На что ты намекаешь?— вспыхнул Таргитай.

— Успокойся, я еще ничего не сказал,— немного смутился Конан,— но все же выслушай меня!

— Ну, что еще скажешь?— хмыкнул правитель, явно недовольный беседой.

— Так вот, Бортэ наотрез отказалась переехать ко мне в дворцовые апартаменты, хотя я долго уговаривал ее. «Мне дороже старый шатер, где мы живем вдвоем с бабушкой, и Вечное небо над ним,— так она мне заявила.— А дворец пугает меня и давит своей тяжестью и роскошью». Вот так-то Таргитай! А попробуй, заставь свою Нэркес пожить в шатре! К тому же Бортэ права! Лично мне тоже больше по душе широкая степь, где гуляет вольный ветер, чем этот раззолоченный склеп.

— Эх, Конан,— вздохнул Таргитай,— не был бы я наследником трона — бросил бы к Эрлику все эти пышные одежды, церемонии, утомительные приемы, вскочил бы на удалого скакуна и помчался бы опять в Великую Степь. Но это трон моего отца, я обязан продолжить его дело и править мудро и твердо, чтобы в Страну Городов вновь вернулись порядок, покой и веселье. Но все же, я думаю, нам пора поразмяться. Не съездить ли на охоту? Мне тут рассказали, что в нашем роду существует обычай: каждый год, в начале осени, правитель выезжает на большую охоту в заповедную пущу у подножья Рипейских гор! Как тебе эта идея?

— Идея хороша,— согласился Конан,— и все же дослушай меня. Мысли о Нэркес не дают мне покоя. Дело в том, что есть еще нечто, что отличает Борта от Нэркес.

— Ну-ка, ну-ка,— заинтересовался Таргитай.

— Дело в том,— задумчиво произнес Конан,— что Бортэ не отрезала собственными руками голову человеку, как это сделала Нэркес. И вот это меня больше всего беспокоит...

— Да что ты, в самом деле, Конан?— удивился Таргитай.— Не ты ли сам мне рассказывал о своих возлюбленных, которые сражались, как разъяренные тигрицы, и убивали врагов без всякой жалости, не хуже любого мужчины? Ты же сам рассказывал мне о Белит, или об этой, как ее... Кареле Рыжем Ястребе! Чем Нэркес хуже их?

— Да, Белит и Карела, не задумываясь, убили бы каждого, кто посмел бы встать на их пути,— ответил Конан,— но они никогда бы не забрались в постель к врагу, чтобы прикончить его там, воспользовавшись мужской слабостью. Нет, они убивали открыто и честно, сражаясь с противником на равных. Нэркес не такая. И раз уж она один раз смогла пойти на такое, что стоит ей повторить единожды проделанное? Пойми, Таргитай, я не хочу обидеть тебя, но я старше и опытнее! А сейчас что-то гложет меня изнутри и подсказывает: нам надо держаться настороже! Многих славных парней засосали, как коварная трясина, и погубили в своем чреве раззолоченные чертоги!

— Отчасти ты прав,— нехотя признал Таргитай,— но твои доводы я принять не могу. Нэркес поведала мне свою скорбную историю. Она была дочерью гордого кагана будинов. Когда ей было десять лет, Заркум и Шульга напали на ее племя, убили отца, а ее взяли в плен. Долгие годы ее держали в наложницах. Но она всегда мечтала отомстить. Любовь к отцу и поруганная честь направляли ее руку...

К тому же она любит меня — а это главное! Так что ничто и никто,— он сделал упор на последнем слове,— не помешает мне сделать королевой мою возлюбленную!

— Я уже сказал тебе — поступай, как знаешь,— ответил Конан.— Ты правитель, тебе и решать. А я, пожалуй, поеду к Бортэ.

— А я пойду к моей Нэркес!

Конан и Таргитай распрощались, однако не так тепло, как обычно.

И лишь выйдя из тронного зала, Конан огорченно выдохнул:

— Ведьма!..

Мускулистое, но еще по-юношески поджарое смуглое тело обнаженного правителя распростерлось на необъятной равнине атласных кхитайских одеял, пересеченной горной грядой подушек, набитых гусиным и лебяжьим пухом. Не тем пером, которое украшало тела уничтоженных гарпий, а взятым от гордых птиц, которые длинными караванами тянутся через осеннее небо, улетая к далеким зимовьям — теплым и влажным речным долинам Кхитая, лежащим за снежными горами Талакмы. Спящий Таргитай тоже был немного похож на ощипанного молодого гуся — в сонном человеке всегда есть что-то забавное и вызывающее умиление или насмешку. В зависимости от того, кто смотрит на спящего…

Нэркес разглядывала молодого правителя Сакалибы откровенным, беспощадным взором. В ее маленьком жестоком сердечке не нашлось места для чувства умиления.

Только насмешка и презрение. Было, правда, еще немного жалости. Но только самую чуточку.

«Бедный глупый молодой гусак, прилетевший из Кхитая, лишь для того, чтоб умелая птичница ощипала его,— усмехнулась Нэркес.— Твой предшественник слишком уж разжирел — и его пришлось зарезать...»

Спящий юноша удовлетворенно вздохнул и сладко улыбнулся во сне.

«Спи, глупец,— улыбнулась Нэркес почти нежно.— Скоро ты сделаешь меня королевой. А больше мне ничего и не нужно. Остались, правда, еще два гуся, которым пора свернуть шейки,— уж больно они шипят. Киммериец особенно — так и зыркает своими синими глазищами, аж дрожь пробирает, Это, пожалуй, не гусак, Скорее коршун. Только со мною совладать — у него руки коротки. А пока мы разберемся со старым индюком».

И, заботливо укрыв сопящего, как младенец, Таргитая тяжелым одеялом, Нэркес соскользнула с огромного королевского ложа...

Ишпак ждал ее в той же самой комнате, где они встречались и прежде. Едва Нэркес вошла, оставив по давно заведенному обычаю на карауле безъязыкого аргиппея, как старый вояка набросился на нее, дабы овладеть нежным телом — жадно, по-звериному, как и всегда. Когда он, наконец, удовлетворил свою похоть, Нэркес хотела встать, но толстые пальцы впились в ее нежную, лилейную шейку. Налитые кровью рачьи глаза Ишпака уставились на ее побледневшее лицо.

— С-стер-pва!— прорычал Ипшак.— Долго еще ты будешь водить меня за нос? К чему я слушался твоих змеиных советов? Я предал своего господина и могущественного колдуна, его покровителя, а ведь они в свое время приблизили меня ко двору. И что в результате? Что я получил за это?

— Ми-милый!— сдавленно прохрипела Нэркес.— Потерпи немного, что с тобой? Я... я... я уничтожу Таргитая и Конана... А...а...а по-потом мы с тобой взойдем на престол... О-отпусти меня!

Железные тиски пальцев неожиданно ослабли, освободив шею, покрытую багровыми синяками, но лишь затем, чтоб схватить куртизанку за волосы и со всего маху стукнуть ее голову о стену. На счастье Нэркес, все стены потаенной комнаты были предусмотрительно обиты мехом, дабы не пропускать звуков.